Они вооружены мечами, луками такой крепости, что ни одна индейская рука не может их согнуть, а некоторые — духовыми ружьями, индейским оружием, совершенно бесшумным, более смертоносным, чем огнестрельное оружие, с которым они расстались.
Люди спят среди деревьев — некоторые просто на земле, другие в гамаках, протянутых между ветвями. Все тихо. Только время от времени ягуар, прыгающий в погоне за добычей с одного дерева на другое, тревожит сон обезьян, качающихся на ветвях. Обезьяны будят птиц, и в течение десяти минут весь лес звенит от неистового шума, гама, крика и клохтания. Но скоро весь этот шум замирает; и даже если он продолжается, он давно уже стал слишком привычным, чтобы разбудить спящих или прервать военный совет, происходящий у одного из сторожевых костров между тремя искателями приключений и Иео. Уже раз сто держали они подобные советы и все напрасно, — они прекрасно знают, что и этот будет так же бесплоден, как прошлые. Тем не менее это более торжественный совет, чем обычные. Давно прошли два года, предназначенные для розысков Маньоа, — необходимо избрать новую цель, если они не хотят провести остаток дней своих в этих диких лесах.
— Ладно, — сказал Билль Карри, вынимая изо рта сигару, — эти последние индейцы принесли нам хоть некоторую пользу — после трехдневного поста можно позволить себе хорошую затяжку табаку.
— Что касается меня, — заметил Джек Браймблекомб, — то должен признаться, что, когда я снова прикусил этот чудодейственный лист, я почувствовал искушение усесться спокойно, как какой-нибудь кацик[148], и так, не шевеля ни рукой ни ногой, курить до последнего дня моей жизни.
— В таком случае я принужден буду запретить тебе курить, — сказал Эмиас, — потому что завтра утром мы должны двинуться в путь; мы и так уж просидели здесь три дня, ничего не делая.
— Сделаем ли мы когда-нибудь что-нибудь? Мне кажется, золото Маньоа похоже на то золото, что лежит в том месте, где радуга соприкасается с землей: где бы ты ни находился, оно всегда недостижимо.
Все молчали. Нельзя было отрицать, что все их надежды почти исчезли. На всем громадном пути, который они проделали, они не встретили ничего, кроме разочарования.
— У нас остался последний шанс, — проговорил наконец Эмиас, — это те горы, к востоку от Ориноко, где мы скитались в первое время. Инки могли попасть туда во время своего бегства.[149]
— Почему бы и нет? — согласился Карри. — Их бы тогда ограждали все леса, прилегающие к льяносам, и полдюжины большущих рек.
— Попробуем-ка одолеть эти горы еще раз! — сказал Эмиас. — Эта река должна впадать в Ориноко, а попав туда, мы очутимся у самого подножья гор. Как твое мнение, Иео?
— Я не могу не думать о том, ваша милость, что, когда мы поднимались по Ориноко, индейцы рассказывали нам ужасные вещи о неприступности этих гор — об их крутизне и о непроходимых лесах, которыми они покрыты.
— Есть о чем беспокоиться! Не может быть более непроходимых лесов, чем те, через которые мы уже пробрались; пожалуй, если б у нас были хвосты, как у обезьян, чтобы цепляться за ветви, и можно было бы путешествовать по верхушкам деревьев, — это было бы приятнее, чем с утра до вечера спотыкаться и подвергаться укусам всяких ползучих тварей.
— И вспомните, — сказал Джек, — как они советовали нам остерегаться амазонок.[150]
— Что? Джек испугался шайки женщин?
— Почему бы и нет? — возразил Джек. — Я не убежал бы от мужчины, но женщина — это неестественно. Это, должно быть, ведьмы или черти. Вспомните-ка, как караибы боятся их. И, кроме того, говорят индейцы, там живут люди без шеи, с глазами на груди. При таких условиях что можно с ними сделать?
— Ясно, что нельзя срубить им голову; но я полагаю, что добрый удар между ребер окажет на них такое же действие, как и на их соседей.
— Ну, — сказал Джек, — когда я дерусь, я хочу иметь дело с честной плотью и кровью, а не с этими заморскими уродами. Откуда вы знаете, что их не предохраняет от ран черная магия?
— А ты откуда знаешь, что она их предохраняет? А что касается амазонок, то во всем мире женщины остаются женщинами. Ручаюсь, что их можно обвести вокруг пальца двумя-тремя комплиментами, — заметил Карри.
— Слушайте, друзья мои, — заговорил Браймблекомб. — У меня в уме давно уже вертится мысль, что все против нас, когда мы идем на восток. Подумайте только! За эти два года, лишь только мы сворачивали на восток, мы начинали испытывать бедствия и терять людей; а как только мы уходили на запад, нам все удавалось. И сейчас — я думаю — удастся.
— Хорошо, мы пойдем на запад, — сказал Эмиас, — но что мы будем делать там?
— Делать? — переспросил Карри. — У нас найдется много дела: говорят, по другую сторону этих гор страна полна золота и испанцев. Так что наши мечи не притупятся от недостатка приключений, мои веселые странствующие рыцари.
Они продолжали шутить, и, прежде чем прошла ночь, был выработан план, отчаянный план, но разве что-либо могло испугать их?
Эмиас долго не спал в ту ночь. На сердце у него было тяжело. Трудно отказаться от дорогой мечты стольких лет, еще труднее будет взглянуть в глаза матери. Но это должно быть сделано ради его товарищей: надо идти не на восток, а на запад.
Итак, на следующий день некий план был предложен и принят. Они поднимутся на горы, отдохнут немного, затем сделают новую попытку с новыми надеждами, быть может, с новыми опасностями.
На следующее утро путешественники двинулись в путь. В течение трех часов они скользили по прозрачной спокойной реке, между двумя зелеными стенами леса, звенящими голосами бесчисленных обезьян, птиц и насекомых.
По мере того как солнце поднималось, тишина воцарялась в лесу. Ягуары и обезьяны спрятались далеко в темной глубине. Птицы замерли одна за другой. Даже бабочки перестали порхать и со сложенными крылышками уснули на глянцевитых листьях. Вскоре слабый, но ясный рокот, постепенно перешедший в ужасающий грохот, дал знать путникам, что они приближаются к водопаду.
Обогнув выступ, где наносная почва образовала небольшую возвышенность, увитую плющом, они очутились перед зрелищем, заставившим всех замолчать, но не от удивления, а скорее от негодования.
— Опять пороги, — проворчал кто-то, — мало их видно было на Ориноко!
— Нам придется выйти и вытащить каноэ на землю. Мы потеряем три часа, к тому же в самую жару.
— Дальше будет еще хуже. Разве вы не видите пены позади пальмы?
— Довольно ворчать, друзья, не плачьте, прежде чем вас не побили. Гребите прямо к самому большому из этих островов, — нам нужно осмотреться.
Прямо перед ними вздымалась белоснежная стена бурлящей пены, футов в десять вышиной, вдоль которой лежали в ряд три или четыре острова из черного камня. По обе стороны водопада берега так густо заросли низким кустарником, что высадиться казалось невозможным. Внезапно индеец-проводник, оглянувшись вокруг, шепотом приказал им остерегаться дикарей и указал на пустое каноэ, покачивающееся среди водоворота у самого большого острова. По-видимому, оно было привязано к стволу какого-нибудь дерева.
— Соблюдайте тишину! — крикнул Эмиас. — Гребите туда и захватите каноэ. Если на острове окажется индеец, мы поговорим с ним. Но помните, — обращаться с ним по-дружески; и, если жизнь вам дорога, ни одного удара, ни одного выстрела, даже если он захочет стрелять.
Выбрав полоску спокойной воды, они с большим трудом подвели к берегу свои каноэ и благополучно укрепили их рядом с индейским. После этого Эмиас, как всегда, первый выскочил на берег и тихо приказал индейскому мальчику следовать за ним.
Весь остров был размером не больше пятидесяти квадратных ярдов. Эмиас с беспокойством искал ожидаемого индейца и не находил его. Перебравшись через покрытую цветами каменную гряду на другую сторону острова, Эмиас неожиданно увидел у подножия шестифутовой каменной стены, на которой он находился, небольшую полосу отлогого тенистого берега, окаймляющего тихую, прозрачную бухточку. Здесь наконец должен был быть владелец лодки, если он только вообще существовал.
Эмиас соскочил вниз, но еще прежде, чем он успел это сделать, с ближайшего камня поднялась высокая фигура и встретила его лицом к лицу.
Это была индейская девушка. И все же, когда он взглянул еще раз, он усомнился: действительно ли это индейская девушка? Эмиас видел сотни этих стройных темнокожих дочерей лесов, но никогда не видел подобной. Она была выше ростом, ее члены были полнее и более округлены: черты ее загорелого лица были гораздо тоньше, чем его собственные; волосы ее были не гладкие, прямые и черные, как у индианок, а блестящие каштановые, ниспадающие богатыми пышными локонами до самых колен. В ней воплотился самый совершенный тип испанской красавицы. Золотое ожерелье, перемешанное с зелеными бусами, обвивало ее шею, а золотые браслеты сжимали щиколотки. В памяти Эмиаса всплыли все слышанные им таинственные и странные легенды о белых индейцах — народе более высокой расы, чем карибы, арроуки и солимо.[151] Она должна быть дочерью какого-нибудь великого кацика, быть может, самих исчезнувших инков — почему бы и нет?
Полный простодушного удивления, он уставился на прекрасную девушку, а она бесстрашно смотрела, в свою очередь, на громадную фигуру, странную одежду и особенно на густую бороду и развевающиеся желтые локоны незнакомца.
Эмиас заговорил первый на одном из знакомых ему индейских наречий и с ласковой улыбкой сделал полшага вперед. Но движением, быстрым как молния, девушка подняла с земли лук и угрожающе прицелилась, направив в Эмиаса длинную стрелу. Эмиас остановился, положив на землю свой собственный лук и меч, и снова шагнул вперед, по-прежнему улыбаясь и делая всевозможные знаки, выражающие у индейцев дружбу. Но стрела все еще была направлена ему прямо в сердце. Он хорошо, знал быстроту и силу лесных нимф