крошечные глазки, такие же круглые самодовольные щеки, тот же маленький вздернутый носик, всегда ищущий вкусный запах.
Случайно зайдя в «Корабельную таверну», Джек, привлеченный ароматным запахом, попал в комнату, прилегающую к той, где шло пиршество. Увидев дверь, он не мог удержаться и не подслушать, что происходит внутри, пока не услыхали имени Рози Солтэрн. Увы, Эмиас Лэй встретил его гневными пинками. Затем на него обрушилась буря брани (из уважения к достойному обществу лучше ее не повторять), но, странно сказать, вся эта брань, казалось, не произвела впечатления на бесстыдного Джека, который, лишь только вновь обрел дыхание, стал горячо возражать, пыхтя и отдуваясь:
– Что я здесь делаю? То же, что и вы все. Если бы вы пригласили меня, я бы пришел. Так как вы этого не сделали, я вошел без приглашения.
– Ах, ты бесстыдный плут! – сказал Карри. – Ты пришел бы, если б тебя пригласили, потому что здесь есть хорошее вино? Готов поручиться в этом!
– Конечно, – добавил Эмиас, – когда у какого-нибудь мальчика в школе бывал пирог, он готов был целый день преследовать его по всем улицам, лишь бы получить кусочек. Прожорливая собака!
– Терпение! – заявил Франк. – О том, что у Джека жадная душа и живот, знают все байфордские торговки яблоками. Но я подозреваю, что не только бог живота привел его сюда.
– Тогда бог подслушивания. Завтра же вся история разнесется по городу, – заметил другой, начиная при этой мысли слегка стыдиться своего недавнего энтузиазма.
– Какой там бог живота. Это был бог любви – вот кто!
Взрыв хохота последовал за этим заявлением. Но Джек с отчаянием продолжал:
– Я находился в соседней комнате и пил пиво. Затем я услышал ее имя и не мог удержаться, чтобы не слушать дальше. Вы делаете сегодня большое дело, отказываясь от нее. Ну что ж, это то, что я делал в течение трех самых несчастных лет, какие только могут выпасть на долю бедного грешника. С первого же дня я сказал себе: «Джек, если ты не можешь получить эту жемчужину, тебе не нужно никакой. А этой ты не получишь, потому что это блюдо для людей получше тебя: итак, превозмоги себя или умри». Но я не мог превозмочь себя. Я не мог не любить ее. И я умру. Но вы не должны смеяться надо мной!
«Старая история, – сказал себе Франк, – кто отрекается от любви, тот превращается в героя!»
Так оно и было. Пискливый голос Джека звучал твердо и мужественно, его свиные глазки горели огнем, его движения стали так свободны, что неуклюжесть его фигуры была забыта… И когда он закончил бурным потоком слез, Франк, забыв свои раны, вскочил и схватил его руку.
– Джек Браймблекомб, прости меня! И вы все должны попросить у него прощения. Не выказал ли он уже больше доблести, больше самоотречения и тем самым больше истинной любви, чем кто-либо из нас? Друзья мои, пусть это послужит оправданием его подслушиванию. Он вполне достоин принять участие в нашей беседе.
– Ах, – воскликнул Джек, – примите меня в ваше братство, и вы увидите, что я сумею претерпеть те же страдания, как любой из вас! Вы смеетесь! Не воображаете ли вы, что никто не может взяться за меч, если в его гербе нет дюжины хлебопеков, или что оксфордские школьники умеют обращаться только с пером?
– Давайте испытаем его мужество, – предложил Леджер. – Вот мой меч, Джек. Обнажи свой, Коффин, и сразись с ним.
– Что за чепуха, – пробормотал Коффин.
Но Джек схватился за предложенное ему оружие:
– Дайте мне щит, и я выйду против любого из вас!
– Вот спинка стула! – закричал Карри, и Джек, схватив ее левой рукой, так яростно замахал мечом и так грозно стал вызывать Коффина на бой, что все присутствующие, не желая пролития крови, сочли необходимым превратить дело в шутку. Но Джек и слышать об этом не хотел.
– Нет, если вы допускаете меня в свое братство – то хорошо, но если нет – с одним из вас я буду драться. И это решено.
– Вы видите, джентльмены, мы должны принять его или погибнуть. Придется уступить. Поди сюда, Джек, и клянись. Вы принимаете его?
– Да будет так! – провозгласил Карри. – Но, если он будет принят, это должно быть сделано в торжественной форме и со всеми церемониями, предусмотренными на этот случай. Возьми его в ту комнату, Эмиас, и подготовь его к посвящению.
– Как так? – в недоумении спросил Эмиас. Но, поняв по подмигиванию Билля, что «посвящение» было формулой для задуманной шутки, он вывел жертву вновь за дверь и прождал пять минут, пока голос Франка не предложил ему ввести «посвящаемого».
– Джек Браймблекомб, – заговорил Франк замогильным голосом, – как ученый и бакалавр Оксфорда, вы не можете не знать о той страшной жертве, которой Катилина[81] потребовал от своих товарищей-заговорщиков для того, чтобы, с одной стороны, в готовности совершить деяние получить доказательство их искренности, а с другой, при помощи страха, сковать их души оковами твердыми, как алмаз. Поэтому, о, Джек, мы также решили, следуя этому древнему и классическому примеру, наполнить, как сделал он, кубок нашей собственной живой кровью и провозгласить тост друг за друга, принеся клятву, от которой дрогнут звезды и покраснеет серебряный лик луны. Лишь вашей крови не хватает, чтобы наполнить кубок до краев. Сядьте, Джек Браймблекомб, и протяните руку.
– Но, мистер Франк!.. – начал Джек, который был суеверен, как старая баба, и под влиянием жуткой речи уже обливался холодным потом.
– Никаких «но»! Или скройся, малодушный, но не через дверь, как человек, а через трубу, как летучая мышь.
– Но, мистер Франк!..
– Твоя жизненная мечта или труба! Выбирай! – прорычал Карри ему в самое ухо.
– Хорошо, – сказал Джек, – но это ужасно жестоко! Почему из-за того, что вы не можете сохранить верность без этой варварской клятвы, я тоже должен принести ее – я, который три года хранил верность без всякой клятвы?
При этом патетическом возгласе Франк почти смешался, но Эмиас и Карри сунули жертву в кресло, и все было приготовлено к священнодействию.
– Завяжите ему глаза, как полагается по классическим образцам, – предложил Билль.
– О, нет, дорогой Карри, я обещаю закрыть их достаточно крепко. Но не кинжалом, дорогой Карри, – не кинжалом. Я не вынесу потери крови, хоть выгляжу крепким! Наверное, хватит булавки, в моем рукаве где-то воткнута одна. Ох!
– Взгляните на источник благородного сока! Лейся, прекрасный ручей! Как он истекает кровью! Пинта[82], кварта! Ах, это доказывает его страстность!
– Кровь истинных влюбленных всегда находится в кончиках пальцев.
– Эй, Джек! Что значит потерять лишний галлон ради нее?
– Берите мою жизнь, если хотите, но, ах, джентльмены, позовите хирурга из любви ко мне! Я умираю, я лишаюсь чувств!
– Тогда пей скорее, пей и клянись! Поддержите его сзади, Карри. Смелее, брат! Все будет кончено в одну минуту. Ну, Франк!
Франк быстро прочел латинское четверостишие.
Джек, убежденный, что находится при последнем издыхании, с жадностью опрокинул себе в глотку ровно три четверти кубка, который Карри поднес к его губам.
– Ух! Ах! Пуф! Благодарю вас. По вкусу это очень похоже на вино!
– Доказательство, мой добродетельный брат, – заговорил Франк, – твоего воздержания. Ступай с миром – ты победил!
И Джек ушел домой, унося в себе пинту доброго аликантского вина (больше, чем он, бедняга, когда-либо прежде выпивал в один раз). А остальные, весьма довольные, вновь зажгли свечи. Они превесело провели вечер и разошлись, как добрые друзья и достойные девонские джентльмены. И все за исключением Франка считали историю с Джеком Браймблекомбом и его клятвой самой веселой шуткой, какую им пришлось слышать за последнее время.
Затем все разъехались: Эмиас и Карри отправились в эскадру Винтера; Франк, лишь только он смог путешествовать, – снова в Лондон и с ним молодой Бассет; Фортескью и Чистер – к своим братьям в Дублин; Леджер – к своему дяде маршалу Мюнстеру, а Коффин присоединился к Шампернуну и Норису в Нидерландах. Так все братство Рози разбрелось по миру, а она осталась одна со своим зеркалом.
Глава девятаяКак Эмиас взял в Ирландии пленника
Тихая, темная сырая ночь ранней зимы. В течение последних двенадцати часов западный ветер не перестает завывать над ирландским побережьем. Эмиас сидит с обнаженной головой на корме лодки в Смервикской бухте, его кудри обрызганы пеной, он весело кричит:
– Тащите живей, молодцы, и не вздумайте зачерпнуть воды. Пушечные ядра – такой груз, который нельзя портить соленой водой.
С моря, начинаясь на расстоянии приблизительно четырех миль, пологим сводом расстилается густая серая туча. Под ужасным покровом ночной мглы завывает шторм и несет с собой в глубь страны большие хлопья пены и серые соленые брызги; вся страна становится темной, мрачной и скучной.
Среди песчаных холмов в вечернем сумраке вспыхивают красные искры, далеко не небесного происхождения. Ведь этот форт, ныне переименованный завоевателями в форт Обруга, где развевается золотой флаг Испании, находится во власти Сан-Джозефо с восемьюстами кондотьерами[83]. Всего три ночи тому назад Эмиас, Иео и несколько человек из самых сильных винтеровских солдат спустили с верхней палубы четыре кулеврины, подвезли их к берегу и подтащили к батарее, спрятанной среди песчаных холмов. Теперь видно будет, смогут ли испанские и итальянские кондотьеры удержать свой форпост на британской земле против людей из Девона.
Эмиас и его люди привезли, рискуя жизнью, новый запас ядер, так как на винтеровской батарее не было больше снарядов и в течение четырех часов оттуда стреляли камнями за неимением лучшего. Они подвели лодку к берегу в том месте, где маленький залив давал возможность высадиться, и, почти не беспокоясь, разобьется лодка или нет, вскарабкались на песчаный холм, каждый с парой ядер, переброшенных через плечо. Забравшись в траншею, Эмиас весело крикнул Иео: