Подумалось, что Вера тут совсем одна. Если она болеет тяжело, то и в аптеку сходить некому. Захотелось лететь к ней на крыльях вдохновения с авоськой, набитой лимонами, апельсинами, бананами…
Не сегодня. Все равно сейчас этого уже не достать… Черт побери, бананы целое состояние стоят! Я сегодня заработал миллион, а учителя по двадцать-тридцать тысяч получают. Потому я прикинул, что и сколько будет стоить, и обратился к общественности:
— Я оставлю денег, нужно всем больным купить лекарства: витамин С, полоскание для горла, жаропонижающее. — Я взял со стола тетрадный лист и написал это. — И еще — бананы, лимоны, печенья. Если апельсины будут — вообще зашибись. Всего по одной штуке, лимонов парочку.
— Это только учителям? — уточнил Кабанов.
— Димонам тоже.
— Я бы сразу поправился, если бы ко мне так пришли, — оценил мою задумку Ян и посмотрел на Илью. — Сделаем?
Я представил Веру, как она открывает дверь, измученная и печальная, а тут — подарочек…
— В общем, вот, — я отсчитал деньги. — Мне домой пора. Завтра вставать в шесть утра.
Гаечка посмотрела на деньги и вздохнула:
— Что-то тоже заболеть захотелось.
Пять минут, и вот я на месте.
Дома был лазарет, как и вчера. Боря и Василий валялись на кроватях под телевизором. Мама только и успевала вокруг них квохтать. Увидев меня, переключилась на новую цель, вышла в прихожую и выдала:
— Наташка звонила. Сказала, у Андрея мама умерла, он завтра — в Москву.
— Грустно, — вздохнул я и пошел отчитываться перед отчимом о проделанной работе.
Завтра у нас с Канальей еще точно будет день, а что дальше — одному Богу известно. Что с отчимом мне дела вести нельзя, после той его выходки более чем очевидно.
Глава 21Пара слов о важности профилактики
Неудачное утро задает тон наступающему дню — это я усвоил с детства. Вот если с утра дождь полощет, а ты пилишь на мопеде в черноту непроглядную, закутавшись в дождевик, а еще и холодище такой, что наверняка оледенение на дорогах, то невольно настраиваешься на напряг.
Ну почему мы не договорились встретиться возле мастерской? Хотя бы по серпантину оледеневшему ехать не надо было бы. Вот свалюсь сейчас, ногу сломаю — и все планы накроются.
Еще есть проблема — у меня на руках три миллиона. Один — оборотные средства, остальное — то, что заработал, и я никак не успеваю обменять их на доллары. Когда я просыпаюсь, мой валютчик еще спит, а когда возвращаюсь, его уже нет на месте. При этом курс все время меняется, и ежедневно я теряю десятки тысяч.
Надо как-то продумать маршрут, чтобы днем заскочить на рынок, обменять деньги и завезти их бабушке. А если оставить все как есть и не завозить, то надежно спрятать, например, в мопеде, но тогда нельзя ездить на нем. Есть еще вариант оставить деньги дома у Канальи, но тогда я снова буду терять из-за растущего доллара — раз. Два — дом не охраняется, а вдруг по закону подлости именно сегодня туда нагрянут воры?
Как же я надеялся, что Каналья ждет меня на повороте на Васильевку, но нет.
К счастью, мои опасения не подтвердились и дорога не оледенела, но это не помешало мне промокнуть. Хорошо сухие вещи взял.
В доме Канальи горел свет, я забежал во двор, постучал в окно, чтобы не смутить очередную его женщину, но он был один. Открыл, зевая и протирая глаза.
— Я готов!
— Не спеши, — вскинул руку я, — мне надо переодеться.
Пока сбрасывал промокшую одежду, думал одновременно о том, как не заболеть, и решал, что делать с деньгами. Все-таки рациональнее возить их с собой, спрятав в одежде, а в обед заехать на рынок к валютчику и обменять и лишь потом везти к бабушке. Да, так будет оптимально.
Стартовали мы, как и планировали, в полвосьмого. Полдороги я рассказывал о своих вчерашних приключениях, Каналья слушал, не перебивая. Только когда я закончил, он сказал:
— Женщины — змеи. Потому жениться я не собираюсь.
— А ты виртуозно играешь на флейте — так, что любая кобра замирает.
В девять были на мукомольном заводе. Помня о том, что нами интересовались неизвестные, я все сделал, как в прошлый раз: заехал на завод, чтобы проверить, все ли чисто. Обычно ко мне выбегали замдира и бухгалтерша, но сегодня их не было.
Подозревая неладное, я подъехал к админкорпусу, помаячил напротив окон Антона Петровича— безрезультатно. Наверное, совсем заболел и на больничный пошел, бухгалтерша тоже. Ничего, оформим сделку через других людей, путь-то уже обкатан.
Только где их найти, тех людей? Я вошел в здание, постучал в дверь замдира, зная, что напрасно, потом — в бухгалтерию, откуда выглянула замотанная в шерстяной платок кудрявая женщина в очках. Я изложил суть проблемы. Она сняла очки, потерла глаза и сказала:
— Антон Петрович ночью умер.
Я аж поперхнулся и воскликнул:
— Как⁈
Всегда раздражало, когда герои сериалов это выкрикивают, и теперь, вот, сам… Ну а как реагировать, если вчера был человек, а сегодня раз — и не стало.
— Воспаление легких, — прошептала она, и ее глаза увлажнились. — Марья Ильинична закашляла, так мы ее с работы домой отправили. Проклятый грипп! А ты, собственно, по какому вопросу?
— Мы у вас муку берем оптом, — сказал я дрогнувшим голосом.
Она еще сильнее замоталась в платок, заглянула в кабинет, крикнула:
— Девочки, я — оформлять покупку.
Пройдя половину коридора, бухгалтерша остановилась, вспомнила:
— Это вы оставляли прайс-лист со всякими плитками и кирпичами?
— Я.
— Ой. Тогда директор просил к нему зайти.
— Он сейчас у себя? — спросил я.
— Да, еще полчаса-час будет. Может, вы через него и оформите? — спросила она с надеждой и перекрестилась на дверь замдира, словно за ней был храм. — Так жалко, такой мужчина был хороший! Спокойный такой. Всегда пожалеет. Войдет в положение.
Тяжело вздохнув, она повела меня к директору. Потом спохватилась, посмотрела на меня удивленно. Я поднял руки.
— Понял, понял, для переговоров нужен взрослый… Кстати, никто подозрительный нами не интересовался?
— Да нет, — с уверенностью сказала бухгалтерша. — Я подожду, да, пока ты приведешь отца.
Так… выходит, директор заинтересовался бартерным обменом. Как жаль, что нет замдира, мы отлично друг друга поняли! А от нового человека непонятно, чего ожидать.
— Спасибо. Я быстро.
На мопеде я объехал двор, чтобы убедиться, что нет ловушки. Потом вырулил на дорогу, помахал Каналье, и через пять минут мы с ним стояли перед массивным директорским столом красного дерева.
В этом кабинете все было массивным: и шкаф, и дверь, и рамки многочисленных дипломов и благодарностей. Все, кроме самого директора. Было ощущение, что перед нами постаревший семиклассник: вытянутая грушевидная голова со светлыми редкими волосами, узкие плечики, крошечные ручки с короткими пальцами. Звали его Максимилиан Вениаминович Темрик-Заварзинский. Да, имя тоже было огромным.
Однако в общении он оказался приятным человеком. Я предложил снизить цену на муку для бартерного обмена, как это сделал Завирюхин, что, впрочем, говорил, замдиру, и попросил составить список, что и кому нужно. Оказалось, многие рабочие уже написали заявку, директор тоже, просто он ждет инженера, чтобы тот спроектировал новый ангар.
После этого, обсуждая детали будущего проекта с Канальей, директор сопроводил нас на склад, где мы купили муки на семьсот тысяч. Лучше сделать крюк и затариться еще и картошкой для ассортимента.
Неужели приметы не подействовали, и сегодня будет плодотворный рабочий день? Предложение продавать по окраинам нашего города Каналья принял. Мы ударили друг друга по ладони и поехали за картошкой. Я думал о том, будет ли у валютчика нужное количество долларов, и о том, как обрадуется Завирюхин, который пристроит зависший товар.
Потом мысли переметнулись на другое, меня стал волновать участок для мастерской и связанные с этим растраты. Но ничего, вот, три дня прошло — почти три миллиона у меня в кармане. Отчим выздоравливать не торопится…
Очень жалко Антона Петровича. Вот что помешало мне сделать ему внушение, чтобы срочно шел в больницу? Если бы сделал…
И вдруг прогремел взрыв. Мы как раз входили в поворот, машина дала крен, пошла юзом. Колесо! Выматерившись, Каналья ударил по тормозам и вцепился в руль, пытаясь выровнять грузовик, потому что если он не справится, мы влетим в кювет и перевернемся. И накроются медным тазом мои семьсот вложенных штук! И грузовик накроется — придется Алексеичу неустойку выплачивать.
Скрежеща и стеная, «КАМАЗ» все-таки остановился. Завоняло горелыми, в боковое зеркало я увидел, как из-под нашей машины валит дым. Тяжело дыша, Каналья уперся лбом в руль и замер. Я поймал себя на том, что не могу расцепить пальцы, вцепившиеся в ручку дверцы.
— Мы горим! — хрипнул я — язык вмиг превратился в кусок наждачки.
— Говорил же — резину пора менять, — отозвался Каналья.
Нащупав огнетушитель под сиденьем, он побежал тушить пожар. Вонь стала невыносимой, и я тоже вылез. Задние колеса не то чтобы полыхали, но были близки к этому. Бешено матерясь, Каналья заливал их из огнетушителя, приговаривая:
— Говорил же… нельзя тянуть с ремонтом. Сука, чуть не сдохли!
Что там произошло, я не понимал из-за того, что не был авторемонтником. Подождав, пока Каналья закончит тушение, я спросил у него:
— Что случилось?
Алексей ответил матерным словом, означающим, что наши сегодняшние приключения закончились.
— Это как посмотреть, — сказал я. — Могли бы сейчас в кювете валяться со сломанными шеями. Ну и если бы машину угробили, приятного мало. Могли раздавить легковушку, если бы она ехала навстречу. А что с машиной? Чего все загорелось?
— Подшипник в ступице заклинило, и задняя ось не крутилась, колеса терлись об асфальт. Если бы резина была нормальной, мы почувствовали бы гарь прежде, чем взорвалось колесо. Короче, автобус дальше не идет.
Он сел прямо на щебенку обочины и сжал голову.