— А и давай, — кивнул я, — несколько часов у нас есть. Гоу на море!
Переодевшись, мы побежали наперегонки, а в центре поселка я резко затормозил, услышав знакомый звон: будто маленький самолетик, цикада продувала турбины прежде, чем начать трещать. Я завертел головой в поисках многоглазой мухи, глашатая лета, но это было дурной забавой: они отлично маскировались в ветвях.
— Ты чего? — толкнула меня в бок Наташка.
— Т-с-сцикада!
— Тю, — возмутился Борис, — и че?
Как им объяснить, что я цикад не слышал долго, очень долго. Соскучился.
— Вот теперь лето пришло по-настоящему! Побежали!
Только я разогнался, как заметил на столбе у поворота к морю объявление о розыске Алисы. Неужели менты? Или мать образумилась?
Мы переглянулись. Настроение было испорчено. Потому что, когда мы тут ловим за хвост лето и гоняем крабов, наша подруга и другие похищенные дети ждут своей участи. А может, уже дождались. Но пока это неясно, я буду пытаться что-то сделать, как-то им помочь.
— Бедная Алиса, — вздохнул Борис и к морю уже не бежал — плелся, туда-сюда болтая маской в руке.
А вот на море он сразу же забыл об Алисе, потому что у него были личные счеты с крабом, и Борис решил если не изловить его, то насмерть загонять. Мы с Наташкой уже дважды высохли, а его зад, как буек, торчал то там, то здесь, то исчезал под водой.
— Как бы домой пора, — сказала сестра, потягиваясь на горячих камнях. — Сказать бы ему. Или пусть пасется?
— Пусть, — кивнул я. — Плавает он хорошо, без нас не потонет.
Только мы переоделись и собрались уходить, как вода, казалось, вскипела от Бориной радости. Не снимая маски, издавая трубный рев, он то по пояс в воде бежал меж камней, то плыл, воздев вверх руку, где был зажат крупный краб-«камняшка».
На берегу он ткнул мне в лицо крабом, сдвинул маску и воскликнул:
— Вот! Огромный же, да? Дома сварим и сожрем!
— Сварим, сожрем! — разделил его радость я, и во мне проснулся охотничий инстинкт, самому захотелось что-то такое поймать.
Пакетов мы не взяли, и Боря спеленал добычу клеенкой, найденной на берегу.
Дома, пока мама спит, брат поставил на огонь небольшую кастрюлю, обильно посолил воду. Бросил туда краба, укроп и авторитетно заявил:
— В кипяток его нельзя: ноги отвалятся.
В полдень проснулась мама. Зевая, подошла к плите, застыла, забыв, чего хотела. И в этот момент краб почувствовал, что его варят. Затарабанил лапами по дну кастрюли и ломанулся на волю, переворачивая крышку. Мама взвизгнула и отскочила, вскинув руки.
Наташка захохотала так, что чуть не упала с табурета. Борис как кот — на мышь, бросился ловить спрыгнувшего на пол краба. Отказываясь помирать, тот поднял клешни и растопырился. Стоило Борису поднести руку, как он подпрыгивал и щелкал клешнями.
— Это самка, — сказал я, — видишь, какая злобная. Самцы так себя не ведут.
— Господи, ну и напугали! — выдохнула мама и придавила краба к полу стопой.
Борис его скрутил и отправил на тот свет, то есть в кастрюлю. Ноги у краба все-таки отвалились. Потом мы с мамой поехали сбывать кофе валютчику, а Наташка с Борисом должны были отправиться к бабушке. Тренировку я на сегодня предварительно отменил — хотелось побыть с близкими.
На рынке, прежде чем подходить к валютчику Павлу, я отвел маму в сторону и проинструктировал:
— Сейчас я продам кофе, получу деньги, обменяю их на доллары, как и то, что мы заработали ранее. Получится почти пятьсот баксов.
Мама шумно вздохнула, приложив руки к щекам.
— Господи…
— Находишь такси, подъезжаете вот сюда. — Я указал на край стоянки. — И ждешь. Постарайся сбить цену как можно ниже. Таксист будет настаивать на тысяче, но до пятисот рублей можно снизить. Ты садишься спереди, я — сзади.
— Я совершенно не умею торговаться, — покаялась мама.
— Учись, пригодится. Я тоже совсем недавно не умел. Давай, лови машину, чтобы мне тебя не ждать. Сама понимаешь, это опасно.
Мама кивнула и поплелась на стоянку, где таксисты играли в домино на капоте «волги», а я потащил пак кофе валютчику. Отреагировал он совсем не так, как Витек — явно мне обрадовался, распаковал коробку, пересчитал пачки и сказал:
— Двести семьдесят тысяч, правильно?
— Двести семьдесят шесть, — улыбнулся я. — Беру в долларах по курсу.
— По курсу будет 256 баксов.
Не задавая лишних вопросов, он вытащил из барсетки доллары, нужную сумму, отдал мне. Пока я пересчитывал деньги, сказал:
— Все без обмана, не дрейфь. Мне еще два раза по столько же нужно. Когда ждать товар?
— В течение недели, — ответил я. — Точную дату сказать не могу: во-первых, не знаю, во-вторых, это для меня небезопасно. Да. Вот еще деньги на обмен.
Павел пересчитал мятые купюры, которые я ему отдал, подвигал бровями, посмотрел на меня, на деньги, снова на меня, видимо, вспоминая день нашего знакомства, и как он смеялся над моими несколькими долларами.
— Хм-м. Только не говори, что это ты сам заработал.
Я лишь пожал плечами, пусть лучше думает, что за мной кто-то стоит.
— При моем содействии.
— Боссу привет, кто бы он ни был, — улыбнулся валютчик и спросил: — Расплачиваться с тобой тоже баксами? Нужно сорок восемь пачек кофе.
— Будет, — кивнул я, заметил белую «копейку» с шашечками, остановившуюся прямо напротив нас, и маму на первом сиденье.
Я положил баксы во внутренний карман рюкзака, и мы с Павлом распрощались.
Эх, мама, что ж вы так близко припарковались? Не нужно, чтобы твое лицо примелькалось, а потом по наводке того же валютчика кто-то пожаловал к нам в гости.
Я отошел чуть подальше, к огромным воротам при въезде на рынок, где валютчик меня точно не увидит. Машина подъехала ко мне. Повертев головой направо-налево в поисках хвоста и никого подозрительного не заметив, я уселся позади водителя, назвал адрес и уточнил:
— Командир, пятьсот, да? — уточнил я.
— Семьсот, — ответил, чуть обернувшись, пожилой седобородый азербайджанец. — Васильевка?
Я кивнул. Не тысяча, и уже хорошо. Опасливая мама делает успехи.
Всю дорогу мы молчали, хотя в зеркале заднего вида я постоянно ловил вопросительный мамин взгляд. Пока доехали, она вся извертелась.
— Вот здесь, пожалуйста, на повороте, — попросил я, расплатился с водилой, и мы наконец остались вдвоем, неспеша направились к бабушке.
— Я мысленно посчитала, сколько получилось, — заговорила мама изменившимся голосом, воровато повертела головой, словно в зарослях сирени мог сидеть злоумышленник. — Двести пятьдесят долларов! Фантастика! Я за год столько не…
— Увольняйся, — предложил я.
Мама остановилась, приоткрыла рот и впала в ступор. Наконец отмерла, замотала головой.
— Как же… нет! Как же… А пенсия? Как же потом — без пенсии?
— Тебе не хочется зарабатывать за неделю, как за год? Мне очень понадобится твоя помощь. Ну а смысл сидеть в той поликлинике за копейки, которые платят через раз…
— Почему через раз? Стабильно платят.
— Значит, скоро начнут задерживать. Но сотрудников-то выгоняют за свой счет. И на что им жить? Где перспективы?
— Я не могу остаться без работы, — уперлась мама. — Как же… Нет. Я не могу.
Будто не слыша ее, я говорил:
— Сейчас другое время, нужно приспосабливаться. Ты только представь: если уволишься, купишь красивое пальто, новую обувь. Современную стиральную машинку-автомат. Духовой шкаф. Японский телевизор. Будешь жить, как в Америке, ни в чем не зная нужды. Главврачиха, видя, как ты живешь, похудеет от зависти.
Мама тяжело вздохнула и посмотрела испуганно. Ей страшно. Ей кажется, что, оставшись без работы, она лишится почвы под ногами. Все так живут и жили десятилетиями. Сложно поверить в то, что сейчас это все не поддерживает, а тянет на дно.
— Мне нужна твоя помощь, — повторил я. — Напиши заявление за свой счет. На работе только рады будут. А дальше посмотришь.
Предложение ее устроило, и она быстро согласилась:
— Хорошо, Павлик. Ты прав…
Мы так на месте и стояли, разговаривали. А когда двинулись к бабушке, издали, все нарастая, донесся рев сирены. Спустя полминуты в переулок въехала машина «скорой помощи», мигая проблесковыми маячками. Мы посторонились, пропуская ее. Проскользнула мысль: «Только бы не бабушка» — но автомобиль остановился в середине улицы, где напротив неухоженного дома уже стоял ментовский «бобик».
— Господи, что это? — воскликнула мама. — Убили? Или от водки сгорел?
— А чей это дом?
Мы как раз проходили мимо сорванной с петель калитки. Менты были во дворе и окружали дом, водила курил возле «бобика», медики ждали.
— Что случилось? — спросил я у водилы.
Тот вздрогнул, вытаращился на меня и замахал руками:
— Валите скорее, пока пулю не поймали. Белая горячка! Хозяин вооружен.
— Никитич! Валим! Моджахеды! Держи руль, а-а-а! — заорали в доме.
Загрохотали выстрелы, мы рванули прочь мимо высунувшихся из калиток любопытных соседей, добежали до бабушкиного дома. Она как раз выходила с моим, точнее, отцовским обрезом.
— Что там? — спросила она, переломила ствол.
— Леха Каналья буянит, белочку словил, — отчиталась мама.
— А-а-а, тогда ясно.
Бабушка передумала заряжать обрез, зажала в руке две латунные гильзы.
— Говорила ему, чтобы в больницу шел. А он: «Я сильный, я справлюсь».
— С чем справится? — не понял я.
— Не знаю, кто его в темечко клюнул, но он решил, что пьянству — бой. Пришел в машине ковыряться, руки трясутся, я ему налила самогона, а он, типа, все, больше — ни капли. Ну вот, на третий день — белая горячка.
И тут до меня дошло, кто клюнул в темечко Каналью. И не только его. И каждый волосок на теле встал дыбом.
Глава 7Разведка боем
Наверное, незначительное стерлось из памяти, всплыло только явное. Вот я говорю Каналье, чтобы он брался за ум, и он бросает пить.
Нерадивая Алла Микова по моему велению начинает искать дочь и ведет себя атипично.