Она скривилась.
— Я пыталась удавиться. Не дали. Свои сдали, сучки. Сутки связанной валялась!
— Ты очень храбрая, — оценил я.
Алиса снова скривилась, борясь с подступающими слезами, рот ее искривился, но она сдержалась.
Ее же наверняка мучает жажда, и желудок к позвоночнику прилип!
— Я принесу попить. Побудь здесь.
Девочка кивнула, сползла по стене и снова села, прижав колени к животу, а я рванул в каморку охранников, где за столом сидел отец, заполнял документы. Встретившись с его равнодушным взглядом, я схватил конфету, бутылку лимонада, сделал глоток, а остальное понес Алисе.
Она благодарно кивнула, присосалась к горлышку. Подавилась, закашлялась, выплескивая лимонад себе на майку. Прокашлявшись, опять припала к горлышку.
Собровцы столпились возле «буханки» и переговаривались, то и дело сплевывая. За разбежавшимися преступниками никто гоняться не стал. Насколько знаю, в таких случаях вводится план «Перехват».
Из здания вынесли девочку, которая лежала на полу.
— Что с ней? — спросил я у Алисы, протянул ей конфету.
— Заболела. Она тут давно, еще до меня. Меня последнюю привезли. — Алиса зашелестела фантиком, сунула конфету в рот, разжевала. — Блин, неделю не жрала. Два раза девки тайком поделились хлебом. Но им могло влететь, если бы кто-то сдал. А стучали все, за это «сникерсы» давали.
— И что, многие соглашались трахаться? — спросил я.
— Да почти все. И необязательно вот прям это, — она передернула плечами и покраснела, — делали всякую… мерзость. Фу, блин. Да лучше сдохнуть! А им за это — конфеты, фильмы, жвачки, помыться и даже погулять. Вот почти все и делали, кроме Катьки, которая больная. Совсем послушных перевели в отдельные комнаты.
Алиса смолкла, сцепив пальцы. Помолчала немного, и из нее полились не слезы, она стеснялась плакать при других — слова:
— Я думала, все. Ждала, когда можно будет удавиться. Зачем жить-то после такого? А им, — она кивнула на машину «скорой», куда грузили девочек, — нормально. Ну, как нормально. Лучше жить в дерьме, чем сдохнуть. Я ж понимаю, что они бы меня все равно грохнули, если бы не сломали.
Я не стал говорить, что землю топчет много любителей, которым самим нравится ломать непокорных женщин, и есть масса доступных способов, главное — быть сильнее. Очень надеюсь, Костаки не отвертится. Это каким нелюдем надо быть, когда у самого дочь того же возраста, что и девочки? Надо подумать, как разогнать волну, настоящее информационное цунами, на которое никто не сможет закрыть глаза.
Подключить всех журналистов, в том числе московских, если средства массовой информации не заинтересуются сами — заказать статьи… Нет, должны заинтересоваться — это же сенсация покруче приземления НЛО! И отца информационная поддержка обезопасит от увольнения — не знаю, что он нарушил, чтобы организовать налет, уж слишком оперативно среагировал.
Сперва на улицу вышел отец, затем вывели девочек, которые, как и Алиса, закрыли глаза от яркого света — шутки ли столько в подвале просидеть. А потом та самая темненькая, что жила отдельно, вслепую схватила отца за рубашку, что-то залепетала и брякнулась на колени, уронив лицо в ладони. Остальные тоже потянули к нему руки — он аж отшатнулся — и начали наперебой, всхлипывая и подвывая, благодарить.
Сопровождавшая их врачиха, молодая, та, которая тряслась, и пришлось помочь ей открыть двери, отвернулась и отошла в сторону — расчувствовалась. Пожилая не скрывала слез, гладила каждую девочку по голове. Все они были симпатичными — насколько можно судить, когда они в таком состоянии. И одного возраста — лет пятнадцать на вид, когда юное упругое тело уже готово, а разум — еще нет. Алиса была самой мелкой, наверное, ее взяли под определенного заказчика.
Пожилая врач первая взяла себя в руки и, будто стаю цыплят, принялась подталкивать девочек к «скорым». Темненькая, держащая отца за штанину, не хотела вставать, а может, не было сил. И в этот момент он обернулся, посмотрел на меня, и из его глаз выплеснулся такой ужас, что волосы на моей голове шевельнулись.
Больше всего поразила реакция собровцев, этих матерых волкодавов, привыкших рисковать жизнью. Они сняли балаклавы, и лица у них были, как на похоронах близких: и боль, и ярость, и растерянность. Примерно такие же выражения у неизлечимо больных, которые узнают приговор.
Девочек начали грузить в «скорые», и к нам подошла освободившаяся пожилая врач, села на корточки напротив нас, улыбнулась, протянула руку Алисе:
— Поднимайся, малышка. Все в прошлом. Поехали в больницу.
Алиса вцепилась в мою руку, замотала головой.
— Я в порядке, спасибо.
— Так нужно. Потом тебя отвезут домой.
Врач опять попыталась улыбнутся, поймала взглядом идущего к нам отца. Он ссутулился, из него будто выкачали жизнь. Нависнув над нами, он обратился ко мне:
— Это и есть та девочка?
Я кивнул, и отец посмотрел на Алису.
— Благодари своего героя, а потом вам придется ненадолго расстаться. Ты ведь хочешь, чтобы тех ублюдков наказали? — Алиса яростно закивала. — Тогда идем. Сперва тебя осмотрят в больнице, потом расскажешь обо всем, что тут было. Мы их найдем и посадим, но для этого тебе нужно нам помочь.
Пальцы Алисы сильнее стиснули мое предплечье.
— Не бойся… — начал я и попал в яблочко.
— Я не боюсь! — Она отпустила меня, встала, но пошатнулась — отец еле успел ее поддержать.
Мне пришлось пообещать:
— Я к тебе приеду позже.
Пожилая врач обняла ее и повела к скорой, воркуя:
— Меня зовут тетя Маша, ничего неприятного не будет. Ты примешь душ… Ты ведь хочешь помыться?
Алиса часто закивала, сразу из оскалившегося волчонка превратившись в озябшего воробышка. Мы с отцом проводили ее взглядом. Я осмотрелся: собровцы были далеко, и никто не мешал задать вопрос, который меня волновал. Но для начала я сказал:
— Спасибо… папа.
Он повел плечом, будто скидывая невидимую руку. Я продолжил шепотом, шагнув к нему:
— Скажи, ты сильно подставился?
Отец усмехнулся, сел рядом со мной на корточки, сунув в рот травинку.
— Да. Подпись на задании подделал. Никто мне разрешения на операцию не дал бы — или вообще, или так быстро. — Он ненадолго замолчал, покосился с сомнением, будто решая, говорить сопляку важное, или мал еще. Наконец определился:
— Когда твой друг принес письмо, я думал, что убью тебя. Проломлю башку. Если ты жив — вытащу и прибью, это ж надо такое затеять… Обрез где? — спросил отец одними губами.
— Там. — Я кивнул на столовую. — На втором этаже, за нагромождением столов.
— Ну ты придурок! — Он покачал головой. — Это ж надо такое придумать! Ты ж стрелять ни хрена не умеешь!
Я пожал плечами.
— Научился. Но в мясорубку не полез бы. А уйти я не смог, потому что они спустили с цепи собак. Видел, какие твари? — слукавил я, чтобы отец не чувствовал себя использованным. Он сделал доброе дело, хотя мог отмахнуться от меня, и заслужил право быть героем, а не бумажкой, которой подтерлись. — Извини, па.
Он сказал неожиданное:
— А, плевать! — И опустил руку, как гильотину. — Так вот, когда ехал сюда, я думал — убью сучонка. Приехал, а тут… В общем, ты молодец. Смелый поступок сделал, правильный. Не каждый взрослый смог бы.
Он протянул руку, и я пожал ее — во второй раз отец признал во мне равного.
— Я горжусь тобой, па. Ты спас этих девочек. Не я — ты. Что я смог бы? Победителей ведь не судят, да? Ты — победитель. Завтра об этой операции напишут все газеты. Они не посмеют не то что судить тебя — уволить. Это ж звезда на погоны! Такое громкое дело раскрыл, уродов на чистую воду вывел.
Отец покивал своим мыслям.
— Пулю это не остановит. — Поднявшись, он сказал: — Откуда ты столько всего знаешь?
— Просто сопоставил факты.
— Сопоставил, ага… Ладно, поехали: время!
— В нашем городе свои упыри есть, — проговорил я, направляясь за ним к УАЗику. — Вот и подумай, кому невыгодно, чтобы Костаки тут корни пустил.
А сам я задумался, как организовать информационную поддержку.
Глава 18Это я
В «Уазике» я сидел во втором ряду сидений, между передними и клетушкой, куда поместили задержанного, и боролся с искушением попроситься к нему, чтобы поотрабатывать на нем удары. Кулаки и колени чесались, но я успокаивал себя мыслью, что у него впереди — боль, много боли и унижений. Менты позаботятся о том, чтобы уже в СИЗО задержанные узнали, за что взяли этого мужика. Чувствую, кукарекать он начнет уже там.
Они с подельниками пели бы квартетом «Веселые петушки», но проходящих по одному делу нельзя держать вместе, потому будут перекликаться из разных изоляторов.
Но как бы они ни пели, это не поможет девочкам, психика которых сломана. Алиса молодец, продержалась, не стала отдаваться за «сникерс» и мягкий матрас. Наверное, она одна была такая зубастая, остальные попроще, и, как Оля Шаркая, на дороге промышляли. Интересно, отобьет ли у девчонок перспектива сексуального рабства желание торговать телом?
Ладно, к лирике вернемся позже. Нужно продумать, за что хвататься и в какой последовательности. Первым делом — отзвониться Илье, потому что он в курсе моей задумки и сходит с ума в неведении. Мать думает, что я у друга, бабушка — что дома.
Итак, звонок Илье. Просто замечательно, если дома будет его отец. Он — человек уважаемый, у него должны водиться знакомые журналисты. Переговорю с Каретниковыми, от них позвоню бабушке и деду, узнаю, что и как, а то совсем дела забросил. Затем забегу домой. Или позвоню бабе Вале, чтобы передала мое послание, что все в порядке и Алиса нашлась.
Еще надо держать руку на пульсе, поддерживать связь с Лялиной, чтобы знать, чем обернулась для отца подделка подписей.
После поеду в участок, где будет находиться Алиса — если пообещал, надо держать слово. По идее должны дернуть с работы ее мать и передать Алису из рук в руки. Но Алла Микова — крайне ненадежная гражданка, зато, похоже, внушаемая. Вот и внушу ей, что ближе дочери никого нет, авось начнет ее жалеть.