На початой пачке — ни слова о поставщике, только что производитель — московский пищевой комбинат ордена Ленина. С этим ясно. Но кто поставщик? Обычно это Индия, Колумбия, страны Африки. А мой откуда? Я почесал голову.
Сейчас такой период, когда знак качества — иностранное слово на упаковке. Импортное — равно крутое, хоть оно и произведено в соседнем подвале. Потому нужно рассказать, что мой кофе самый импортный из всех импортных, он должен быть особенным и неповторимым. И поскольку историю его я не знаю, пусть конкретно эта партия будет из Колумбии.
Сразу родится слоган: «Колумбийский кофе вставляет круче кокаина», «Кофе от Пабло Эскобара».
Или лучше пусть будет бразильским? Все равно его историю никто не отследит. «Кофе, крутой, как сериал».
Или так: мой дед работает на пищевом комбинате и точно знает, что получена партия уникального кофе из Бразилии, и ему выдали зарплату этим кофе, обжаренным и расфасованным у нас в Москве. Если вы его попробуете, то другой уже пить не сможете. Да, пожалуй, так и буду говорить: выдали зарплату, кофе отменный, в магазинах стоит восемнадцать тысяч, моя цена — пятнадцать, если больше возьмете — двенадцать пятьсот. Уникальная партия, на всех не хватит, спешите успеть.
Представив, как буду впаривать товар незнакомым людям, я зажмурился. Черт! Только стебался над коробейниками, что ходят по вагонам метро и надоедают, а теперь сам буду липнуть к людям, как муха. И будут меня отфутболивать.
В начале двухтысячных по предприятиям будут ходить продавцы поддельной косметики и трусов, говоря, что их товар — таможенный конфискат. Даже к нам в часть как-то просочились в бухгалтерию, кто-то из сотрудников провел. Поначалу люди верили и гребли контрафакт, как потерпевшие, но стало быстро понятно, что товары эти не самого высокого качества, к тому же втридорога, и тема быстро себя исчерпала.
Тут, вон, производитель — московская фабрика, уже за конфискат не выдашь. Зато товар высокого качества.
Понятия не имею, как и кому буду продавать. Ясно, что попытаюсь пробиться в магазины и ларьки. К тем же местным валютчикам подойду…
Я представил это и оцепенел. Авантюра ведь как есть!
Нафига вообще туда ехать, навязываться? С моим проверенным валютчиком, вон, неплохо все идет! Потихоньку, зато гарантированно.
Взрослый подключился, когда я уже готов был отказаться от задумки. Развернул перед глазами расчеты. Если дело пойдет, то к сентябрю можно купить квартиру! Когда еще такая возможность представится? Да никогда. В одном месте пошлют, в другом пошлют, в третьем выслушают, в четвертом купят. Да по-любому в большом городе найдутся желающие!
А если пойдет, то еще ж множество курортных городов и поселков. Начну с кофе, изучу рынок, выясню, чего у нас нет, но есть в Москве, налажу поставки…
Ехать мы планировали рано утром. Чтобы не терять время, на первом автобусе я должен был добраться к рынку, откуда бабушка с Канальей меня заберут, и в девять мы планировали быть в областном центре.
Если ничего не получится, привезу кофе назад и сдам валютчику. Зато Каналья купит недостающие детали, и мы соберем мопед.
Вечером уснуть получилось только у мамы. Борис страдал над рисунками, Наташка — над текстом, и из ванной доносилось ее бормотание, мне не давала покоя поездка.
Стоило закрыть глаза, и вместо того, чтобы спать, я снова и снова прокручивал заранее заготовленные слова. Когда около часа ночи наконец удалось уснуть, во сне меня гоняли менты, бандиты отнимали товар, клиенты поднимали на смех.
В итоге утром невыспавшийся и разбитый я побрел на остановку, как на эшафот. Погруженный в свои мысли, я не видел ничего и никого. Услышав резкий сигнал клаксона, вздрогнул, отпрыгнул в сторону и улыбнулся, увидев бабушкину «Победу» цвета кофе с молоком. Настроение сразу улучшилось.
За рулем сидел гладко выбритый и постриженный Каналья. Поравнявшись со мной, машина остановилась, и бабушка пересела с переднего сиденья назад, говоря:
— Решили тебя прямо отсюда забрать. Вдруг автобус не придет — да мало ли что. А время терять не хочется.
— Спасибо! — улыбнулся я, определил рюкзак с кофе на заднее сиденье, а сам уселся спереди, опустил стекло и высунул руку.
Казалось бы, такая мелочь — всего-то за мной заехали на машине — а настроение взлетело вверх. Предвкушение приключения вытеснило страх. Он, конечно, вернется, но пока мы ехали по пустой дороге навстречу рассвету, было хорошо.
Впереди такая длинная интересная жизнь, полная свершений и приключений! Но главное — я не прожигаю дни бессмысленно, как делал это в прошлом, будущее не кажется черным пугающим тоннелем, а в его конце брезжит далёко, которое в моих силах сделать прекрасным. Я нужен, меня любят и ценят, и я — смогу!
Дорога была по-воскресному свободной от пыхтящих грузовиков. Горы и долины — прекрасными. Мир был гораздо больше раковины, где я провел четырнадцать лет. Теплый ветер треплет волосы. Я улыбаюсь миру, и мир улыбается нам.
— На выезде пост гаишников, — напомнил Каналья и смолк, но в воздухе запахло изменой, потому что к ментам попал — считай пропал.
Если гаишник останавливает машину, он найдет, к чему придраться, и без добычи не уйдет, а здесь такой повод — левый человек за рулем! И доказывай, что не верблюд.
Бабушка занервничала:
— А могут машину отнять и не пустить дальше?
Каналья ответил:
— Это вряд ли, но денег дать придется. Вы ж приготовили мелочь старыми купюрами? Вот суну им и скажу, что больше нет, откуда у нас и все такое. Помаринуют и отпустят. Чего с нас взять, а с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Я предложил:
— Давайте сделаем так: сейчас съедем на обочину и пристроимся за грузовиком. Грузовик — более лакомая добыча, там точно есть чем поживиться, и на нас могут попросту не обратить внимания.
— Ага, не обратят они, — проворчал Каналья, но на обочину все-таки съехал. — Они чуют, кого можно остановить, а кого — нет.
— Мы везем бабушку в больницу, — придумал я. — Бабушка, ляг на сиденье и изображай страдание.
— Да ну тебя, — попыталась возразить она.
Но маячащий вдалеке пост сработал весомым аргументом. Ворча под нос, она таки улеглась и сделала печальное лицо. Я обернулся к ней.
— Во, так хорошо!
Вдалеке появился «Камаз», мы пропустили его вперед и пристроились сзади. Фуру гаишники тормознули и напали на нее, как муравьи — на божью коровку, но один молодой лейтенант остался не у дел. Каналья сбавил скорость, как положено на подъезде к посту, я улыбнулся гаишнику. Он ощупал нас взглядом, увидел бабушку на заднем сиденье и поднял жезл.
Твою мать! Впрочем, пока ничего фатального не случилось. Каналья включил аварийку и полез за документами, а страж порядка представился и спросил:
— Доброе утро. У вас все в порядке?
— Доброе утро, — улыбнулся я.
Каналья протянул документы. Бабушка застонала. Взгляд гаишника стал настороженным, он посмотрел на бабушку, на водителя.
— Кто хозяин автомобиля? — спросил он.
— Бабушка, — ответил я, протянул ей воду, она принялась жадно пить, не вставая, и всем своим видом показывая, что она готова умереть прямо здесь, закашлялась и стала имитировать приступ удушья.
— Вам плохо? — спросил лейтенант с опаской, забыв про документы.
— Нам — в больницу, — сказал я, сделав жалобное лицо.
Лейтенант вернул документы.
— Хорошей дороги.
Каналья кивнул гаишнику, покатил прочь и лишь потом выдохнул.
— Пронесло, — пробормотал он и посмотрел на иконку Николая Угодника. — В этот раз — пронесло. — Он ненадолго замолчал и продолжил спустя минуту: — В выходной лучше не ездить. А в будний день — вот так пристроиться за грузовиком. Гаишники на него отвлекутся и есть шанс, что не тронут.
— Но даже если докопаются, — сказал я, — всегда можно откупиться. Хотя чего к нам приставать: машина бедная, видно, что много не поимеешь.
— А им все равно, кого трясти. Давайте, Эльза Марковна, дам вам пару уроков, чтобы вы могли ездить по прямой…
— За руль — ни за что, — отрезала она.
— Так не все время, а поменяетесь с дядей Лешей местами, там, где посты, — сказал я, — постоянно ты ж не будешь притворяться больной, тебя запомнят. А так — хозяйка за рулем, уже не придраться. Когда отъедем немного от поста, за руль снова сядет дядя Леша.
— Мое слово — нет, — бросила она с раздражением.
— А за две тысячи? — спросил я. — Те деньги, что им отдали бы, тебе достанутся.
— Ты русский язык понимаешь? — начала раздражаться она. — Зачем я вообще согласилась! Вы себе игрушку едете покупать, а мне — нервничай.
— Вообще-то мы едем зарабатывать, — попытался ее убедить я. — Делать задел на будущее.
— Как будто я ничего не понимаю, — проворчала она, усаживаясь, — зачем вам туда на самом деле.
Настроение у нее было не очень, что объяснимо: оставила скотину и все свои важные дела, поперлась не пойми зачем, еще и машиной рискует. Вот когда увидит результат, возможно, передумает. Но прежде нужно ей тот результат показать. Причем если не получится сейчас, второго шанса может не быть, она попросту откажется ехать.
Машина катила с холма на холм мимо подсолнечников, желтых скошенных полей, виноградников и бахчей, полем с высоченной кукурузой, которую так здорово варить и есть с солью. Вареная кукуруза прочно ассоциировалась с морем, пляжем…
Будто услышав мои мысли, Каналья спросил:
— Кто-нибудь кукурузы хочет?
Пляжем! Точно! Можно продавать ее на пляже. Казалось бы баловство, но деньги хорошие. Так Светка с Ваней смогут заработать на одежду и еду, а дальше уже и я на ноги встану, смогу их поддерживать.
— Хочет! — воскликнул я, и он остановился, вышел из машины и прямиком направился к полю.
— Оно не охраняется? — спросил я.
— Это кормовая кукуруза для свиней, — ответил он, — ее скоро должны перемолоть на силос. Не охраняется. А если и да, извинюсь и попрошу пару початков.
— Только побыстрее, — попросила бабушка, когда вылез и я, прошелся вдоль дороги, выискивая сторожа, но он так и не объявился.