— Заболел, — алея ушами, ответил Минаев.
— Чем? — Джусь злобно сверкнула глазами и тряхнула брылами, как бульдог, готовый вцепиться в горло.
— Раком, — прошептал Димон.
Илья закрыл лицо рукой.
— Боком! — съязвил Памфилов.
Полкласса полегло со смеху, громче всех верещала Заячковская, аж по парте хлопала. Она бурно реагировала на любую глупость. Однако правильный ответ Минаеву был засчитан, ведь Рамиль его искупил двойкой.
— Яна, твой второй вопрос, — распорядилась Джусь.
— Профессия отца Чехова и дата его рождения.
Тамара Кировна вздохнула и снова поступила справедливо:
— Мы не на истории. Вам необязательно знать такие точные даты, не относящиеся к жизни Антона Павловича. Другой вопрос есть?
— Сколько у Чехова было детей и как их звали, — ехидно улыбнулась Баранова.
Минаев захлопал глазами. У Антона Павловича, насколько я знаю, не было детей.
— Двое, — брякнул Минаев. — Не помню имен.
— Детей, о которых он бы знал, у Чехова не было, — ответила Джусь, — но и этот вопрос я не засчитываю, поскольку он не входит в школьную программу. Яна, твой последний вопрос.
Я почти услышал, как вертится волчок под ржание коня.
— Чехов говорил, что медицина — его законная жена, кого он называл любовницей?
Димон растерялся, покраснел и помотал головой. Баранова торжествующе улыбнулась.
— Кто может ответить? — спросила учительница.
Я знал, что — литературу, но молчал. Если отвечу — значит, вопрос несложный, а так, может, никто не сообразит, и Димон получит свою пятерку.
— Литературу! — радостно воскликнула Лихолетова.
— Браво! — оценила Джусь. — Минаев — четыре, Яна — пять.
— Сучка, — прошипела Гаечка. — Ну давай, овца, расскажи что-нибудь!
Но ни наших, ни Барановцев-Райковцев больше не спросили. Отвечала Ниженко — на трояк наговорила. И Подберезная — получила четверку, причем снова из-за каверзного вопроса Барановой.
— Пашка, на английском вся надежда на тебя! — сказала на перемене Гаечка.
И мне подумалось, что для них это противостояние — не игра, а серьезная война. Если бы не память взрослого и не послезнание, что такое настоящая война и настоящие взрослые интриги, для меня тоже было бы так.
Английский у нас вели два учителя, и класс делился на группы. Более-менее сильные ученики шли к Илоне Анатольевне, кто послабее, включая «ашек», — к Розе Джураевне.
Наша менее многочисленная, но более способная группа состояла из десяти человек: я, Илья, Гаечка, Памфилов, Баранова, Заячковская, Райко, Кабанов, Попова, Белинская.
Илона Анатольевна никогда не опаздывала, являла собой образец немецкой пунктуальности и английской аристократичности. Светловолосая, высокая, поджарая, она и одевалась, как англичанка: жилеты, белоснежные блузы, брюки различных фасонов, иногда даже клетчатые.
Как только прозвучал звонок, Илона Анатольевна по-английски поздоровалась, спросила, кто дежурный и кто отсутствует. Заячковская ответила, что все на месте.
Сидели мы по одному, освободив для письменных опросов первые три парты в ряду у окна. Перед тем, как перейти к проверке домашнего задания, мы повторили звуки.
Раньше я не любил английский, потому что на нем не пропетляешь и нужно было серьезно готовиться: мы на каждом уроке получали оценки, много говорили, много писали. Лишь со временем я понял, какую великолепную базу в нас заложила Илона Анатольевна, и неплохим английским я обязан именно ей. Ну и, конечно — любви к иностранному року. Можно сказать, у меня английский песенный.
Задания учительница придумывала каждый раз новые, они не повторялись. Письменно отвечать она вызывала в основном интровертов и технарей — тех, для кого выступать публично было больно. Сегодня писали самостоятельную Илья, Кабанов, Белинская, Попова, Райко.
Так, значит, баттл — мы с Гаечкой против Барановой. Все против нас с Гаечкой.
Первым планами на будущее делился Ден Памфилов: он собрался хорошо учиться, по выходным подрабатывать сбором винограда, чтобы купить подарки на новый год родителям. Никто дополнительных вопросов ему не задал, а Баранова своих не топила. К своим относились Памфилов, Семеняк и иногда — Попова.
Затем чести быть выслушанным удостоился я. Раньше я без интонации рассказывал то, что зазубрил. Теперь же бояться мне было нечего, я раскрепостился и превратил свой рассказ в выступление о том, как важно иметь собственную комнату, заниматься любимым делом, и в моих планах — построить большой дом, где будут собираться друзья, а брат устроит мастерскую.
— Это очень хорошо! — оценила Илона Анатольевна, она говорила на уроках только по-английски. — Ты серьезно занимался летом?
— Много слушал «Битлз», — отшутился я по-английски.
— Какая у тебя любимая песня? — спросила учительница — не чтобы завалить, а ей было интересно, на что я способен.
Я скосил глаза на Баранову, которая, поглядывая на меня, делала наброски будущих вопросов.
— «Мишель», я ее даже перевел. Она посвящена стюардессе, которую задавила толпа. Когда переводил песню, я столкнулся со сложностями: в тексте есть французские слова, и пришлось искать оригинал текста в библиотеке.
— Великолепно, Павел! Это пять!
— У меня есть вопрос! — проговорила Баранова с задней парты, естественно, по-английски.
— Задавай свой вопрос, — дала добро Илона, радующаяся тому, что дети стали так интересоваться предметом, и не видя в действиях Барановой ничего недоброго.
— Павел, ты говорил, что собрался построить дом. Из каких материалов?
— Сперва хотел ледяной, потом решил — лубяной, но передумал. Мой дом будет каменным, с большой верандой и подвалом.
— А где ты возьмешь столько много денег? — спросила Баранова. — Это будет сложно!
— С удовольствием выслушаю твои советы. Они у тебя есть? Как думаешь, достаточно ли перспективна тема с бартером?
Память взрослого услужливо подставляла нужные слова, пластичный юный разум складывал их в предложения. Возможно, где-то я и ошибался, но ошибки были незначительными. Учительница все больше и больше округляла глаза, Баранова — тушевалась, поглядывал на Памфилова, который качал головой — мол, нет, я пас.
Услышав незнакомые слова, Янка посчитала, что разумнее свернуть диалог.
— Спасибо, Павел, за ответ.
— Павел, «пять»! — повторила учительница. — Это невиданный прогресс! А теперь планами на будущее поделится Яна Баранова.
Хотелось потереть руки, но жест слишком явно раскрывал мой настрой, потому я сделал это мысленно. Уверенная в том, что я побоюсь отзеркалить ее действия, Баранова поднялась и начала рассказ — крепкий ученический рассказ, заученный заранее, состоящий из простых коротких предложений.
— Я давно занимаюсь баскетболом. Я состою в городской сборной. Мы ездим на соревнования и часто выигрываем. В октябре мы поедем на соревнования в Минеральные воды. Это будет на каникулы. Потом я планирую посетить Саратов. Я уже купила билет…
Точнее, несовсем купила: «I will go to Saratov in June. I’ve already bought train tickets». Попалась!
Когда она закончила, я поднял руку и по-английски спросил:
— Are these your plans or suppositions? — То есть это твои планы или предположения?
— Конечно планы! Я уже купила билет! — ответила она, не понимая, куда я клоню.
— Если мы говорим о своих планах, подкрепленных стопроцентной уверенностью в их осуществлении, мы должны использовать время present progressive. Значит, твое предложение должно звучать: «I» m going to Saratov in June. I’ve already bought train tickets'. Способы выражения будущего времени мы проходили еще в седьмом классе.
Гаечка ядовито улыбнулась. Янка поджала губы. Учительница посмотрела на меня с неодобрением и констатировала:
— Павел прав. Ты ошиблась, Яна. «Четыре».
— Ты об этом пожалеешь, — прошипела Баранова, когда учительница отвернулась.
Илона Анатольевна вскинула голову, а я пропел строку из «Депеш Мод»:
— Try walking in my shoes!
Пришла очередь Заячковской отвечать. Она готовилась, говорила без запинки заученными предложениями: буду учиться, хочу поступить в юридический и работать в суде. Чтобы вопрос, адресованный Барановой, не выглядел так демонстративно, я не обделил вниманием и Женю:
— Нравится ли тебе юриспруденция, или это вопрос престижа?
— Конечно нравится, — закивала Заячковская. — Это интересно. И это — общаться с людьми.
После рассказывала Гаечка, я ее вчера натаскал, она без запинки говорила, что ей нравится творчество, нравится работать со словом и сочинять истории, потому она хочет стать писателем.
Я спросил:
— Какой твой любимый писатель?
— Рей Бредбери, — не задумываясь ответила она.
Баранова включилась в игру:
— Почему тебе нравится именно Бредбери?
Как раз вчера мы готовили ответ на этот вопрос, и прозвучал он красиво:
— Его книги не просто интересные, но и берут за душу.
— Какое твое любимое произведение? — не сдавалась Баранова.
И это мы тоже подготовили:
— Рассказ «Ревун». Он очень грустный, в нем рассказывается о маяке и морском чудовище, которому в зове маяка послышался голос другого такого же чудовища.
— Какие еще произведения…
— Яна, спасибо, достаточно, — остановила учительница Баранову. — Саша, молодец, «пять».
Илона Анатольевна снова посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочел понимание. Собрав самостоятельные у тех, кто отвечал письменно, она повернулась к доске и написала тему сегодняшнего урока.
Гайка, сидящая впереди, повернулась и показала мне «класс». Илья хлопнул по спине. Они выиграли маленькое сражение и торжествуют. Не они — мы выиграли!
После английского началась нуднейшая физика. Барик, Плям и Заславский сбились в стаю, сели на двух последних партах второго ряда и, бросая в Карася бумажные катышки, пока не было учительницы, пели:
— Буль-буль-буль карасики!
Санек крутился на стуле, как уж, отмахивался от бумажек, возмущался и угрожал, но на сильных не рыпался. Утомившись издеваться над Карасем, Барик завизжал резаным поросенком и под гогот друзей стал хрюкать: