Мама протяжно всхлипнула, скривила рот полумесяцем и снова зарыдала. Наташка всплеснула руками и удалилась, издав то ли рык, то ли крик негодования.
— Я на работу идти боюсь, — шепотом пожаловалась мама. — Вызвали, предложили уволиться… или уволят. А может, забудут, а? — О, сколько надежды прозвучало в ее голосе!
— Не забудут. Подставят, уволят по статье. Например, потеряют ампулу морфина, которую ты сдашь после того, как уколешь ракового больного. Осудят за наркоторговлю. Оно тебе надо?
Судорожно вздохнув, мама приложила ладони к пылающим щекам и пролепетала:
— Куда я пойду?
— Посидишь дома, успокоишься. С бабушкой посоветуешься, а там решим. Сейчас ничего решать не надо.
— Как не надо⁈ А работа?
— Напишешь заявление по собственному…
— Не могу. Татьяна Паевская будет бороться.
— Она ж замуж в Германию собралась, и так, и эдак уйдет.
Паевская была склочной и хамоватой бабой, с которой все как с гуся вода. Бабища из разряда «выйду замуж за пожилого немца, отомщу за дедушку».
— Но я ее подведу! — рефлексировала мама.
— Мам, ну честно, не знаю, что тебе посоветовать.
Наташка снова издала вопль негодования. В кухню вошел Борис с первой законченной работой. Он решил начать с пейзажа, где на воде качались лебеди и листья в форме лебедей. Именно что качались, потому что от листьев разбегались круги, точно они только что упали, создавая иллюзию движения.
Небо чуть розоватое, как перед закатом, вода — розово-стальная гладь, пожар осенних листьев по берегам.
— Офигенно! — оценил я. — А второй рисунок готов? Чую, будешь конкурировать сам с собой, потому что это взрослые работы.
Мама на миг отвлеклась, ее лицо посветлело, а потом будто снова туча набежала. Утомившись буксовать в ее нерешительности, я крикнул:
— Борис, уроки на базу делать пойдем?
— Почему бы не здесь? — прошептала мама. — Совсем дома перестали бывать.
— Тут один стол, а в кухне неудобно, — ответил я. — К тому же там у нас — коллективный разум, если что, Илья поможет с математиков. Ты ж хотела, чтобы я был отличником? Хочу попробовать.
Я ушел в детскую, собирать учебники. Уже перед выходом обратился к маме:
— Позвони бабушке, спроси у нее совет, как быть. Она плохого не пожелает.
Мама кивнула. Мы с Борисом вышли из квартиры, на первом этаже я заглянул в почтовый ящик, но письма от толстяка не было. В том, что он напишет, я был уверен, ведь ему больше не с кем делиться. Бабушка у него из разряда тех, для кого главное, чтобы внук хорошо кушал, а друзей и даже приятелей, похоже, у Тимофея нет.
Топая на базу, я думал о Лидии, которая потеряла все — дом, ребенка, работу, возможно, родину, и сейчас ищет, к кому бы притулиться. Потом пришли мысли о стариках, которые вынуждены смотреть, как мы разрушаем то, что они строили и за что воевали. Целое поколение умрет на руинах, в обнимку со своими несбывшимися надеждами.
Зато вырастем мы, дети апокалипсиса, у которых нет веры ни во что, кроме себя. Поколение, вскормленное несбыточным и вспоенное спиртом «Рояль». Архитекторы, способные возводить только временное жилье. Могу ли я построить другой мир вокруг себя? Реальность в реальности? Чтобы мои близкие знали: есть те, кто схватит за руку за секунду до падения.
Во вторник мы шли на уроки, снова проштудировав весь материал и даже больше и подготовив каверзные вопросы для Барановой и дополнения к ее возможным ответам. Хочет войну? Она ее получит. Одного Янка не учла: мы уже не те, что в прошлом году. А так называемые гаммы — ненадежная свита, они переметнутся к более сильным, как только поймут, что это им выгоднее. И согласятся играть по другим правилам, тем более если никто не будет их обижать, что время от времени делала Баранова, и они ощутят поддержку.
Но передраться в начале года, выясняя, кто в стае вожак — нормально и естественно.
В этот раз на место встречи у шелковицы мы с Борисом пришли первыми. Наташка окончательно откололась от команды: дружба с младшими угрожала ее авторитету в классе, и, когда у нас проходила тренировка, у нее обычно была репетиция в театре.
Следом за нами пришли Гаечка с Алисой.
— Как дела? — спросил я больше у Гаечки, но ответила Алиса:
— Пацаны взрослые поглядывают странно. Шепчутся. Мне не по себе. — Девушка повела плечами.
— А мать как себя ведет? — поинтересовался я.
— Идеально. Ну, мужиков она по-прежнему любит, но домой не водит. Интересуется моей учебой, прикинь?
Вот она, сила внушения! Интересно, подействовало ли мое внушение на Чуму? Приходить к нему в больницу и проверять было легкомысленно.
— Тебя кто-то задевает? — уточнила Гаечка. — Кто-то что-то говорит?
— Нет. Но я чувствую такие вещи! — стояла на своем Алиса.
— Вот у меня с Карасихой все понятно, — с обреченностью сказала Гаечка и смолкла, когда подошли Илья и Ян, уставилась вдаль, сцепила пальцы так, что они посинели.
Она увидела идущую по дороге Карасиху в сопровождении Шипы, кудрявой, как овечка, и вечно замызганной оторвы Москвы. Карасиха тоже заметила врага, и когда проходила мимо нас, показала Гайке средний палец.
Воцарилось грозовое напряжение. Мне подумалось, что Сашка сдрейфит, отвернется, но она отзеркалила жест Карасихи.
— Как со свитой, так смелая, да? — крикнула Катька.
— Теперь понятно, зачем свита — тебе, — парировала Гайка. — Ты — не боевая единица. В одиночку ходить ссышься.
— Это я-то? — взвизгнула Карасиха. — А ну иди сюда, жирдяйка!
— Насчет жирдяйки — твои сведения устарели, — улыбнулся Илья.
— А перекошенную харю не исправить. Хлебни мутаген, только он тебя спасет! — съязвила Гаечка.
— Иди сюда! — верещала Карасиха и чуть ли в грудь себя не била кулаками.
— Тебе надо, ты и иди!
Спрятав трясущиеся руки за спину, Гаечка отошла от нас метров на семь, встала на другом конце дороги и сделала приглашающий жест, говоря:
— Камон, рыбка! Докажи, что не ссышься, прийди одна.
Карасиха сбежала по уклону к ней, попыталась толкнуть Гаечку, но та мастерски отвела ее руку и сказала громко, чтобы все слышали:
— Сегодня в три на виноградниках.
Карасиха снова попыталась схватить ее за грудки, но получила толчок под подбородок, запрокинула голову и замахала руками, чтобы не упасть. Проходящие мимо Димоны остановились, готовые прийти на помощь подруге, но она не потребовалась.
— Я тебе зубы выбью и глаз на жопу натяну! — прошипела Катька, отступая.
— Смотри не порвись, — парировала Гаечка и повторила: — Сегодня. В три дня.
Когда вернулась к нам, Сашка вся мелко тряслась, аж зубы цокали.
— Молодец! — оценил я. — Дай пять!
Гаечка хлопнула меня по ладони.
— Давно пора поставить на место эту сучку, — проговорила Алиса. — Она нашу Колесю так побила, что у нее аж что-то лопнуло внутри, она в больницу попала. Просто так побила.
— Потому что Карасиха — уродка, — предположила Гаечка. — Вот и бесится.
Карасиха поднялась по склону к своим, и я проводил взглядом три удаляющиеся макушки: светлую, кудрявую — Шипы, темную, со слипшимися патлами — Москвы, и грушевидную, увенчанную кривой косичкой толщиной с крысиный хвост — Карасихи.
— Уродливая женщина — все равно что парень с крошечным членом, — разрядил обстановку подошедший Рамиль, вчера он явился на базу в шесть и честно зубрил уроки вместе с нами.
Все покатились со смеху, кроме Гаечки, которая возразила:
— Хуже, потому что рожа — на виду, а членом обиженный перед всеми трясти не будет.
Мы опять посмеялись, разрядили обстановку и пошли в школу. Я на ходу спросил у Яна:
— Как тебе новый класс?
Он пожал плечами.
— Да нормально. Предыдущий, конечно, лучше был. Но в детдоме — вообще ужас. Тут прилично. Прикиньте, меня в классе боятся!
— Это да, — улыбнулся Борис. — И меня больше не трогают.
— Кулаком и добрым словом можно добиться большего, чем просто добрым словом, — перефразировал я известное высказывание. — К сожалению, в нашей школе слова понимают не все.
Одноклассники встречали нас у кабинета химии чуть ли не с концертом. Как только мы замаячили на лестнице, стоящий на стреме Карась замахал руками, подавая знаки остальным, столпившимся под дверью. Илья напрягся, Рамиль достал кастет из кармана, я сказал:
— Убери. Если настучат, у тебя будут неприятности. Они не станут быковать, уж поверь.
Готовые ко всему, мы двинулись к кабинету, а когда миновали мужской туалет и вырулили в просторную галерею, Барик, Карась и Плям под аплодисменты остальных и заливистый хохот Заячковской начали с угуканьем изображать обезьян и скакать, опираясь на руки.
Наскакавшись, обезьяны подбежали ко мне и стали делать вид, что молятся.
Я тоже рассмеялся, шагнул к Барику и похлопал по плечу. Он отмахнулся.
— Спасибо, братан! — радостно воскликнул я. — Встречаешь меня с концертом, как звезду. — Гаечка захихикала. — Можешь повторить на бис? Очень достоверно.
— Главное — в роль входить не надо, — сострил Илья, я продолжил, имитируя голос Дроздова:
— Обратите внимание на гамадрила справа, как он выпячивает зад. Да-да, у гамадрилов этот жест означает претензию на альфа-самцовость, чему свидетельствуют ярко окрашенные седалищные мозоли.
Заячковская зашлась смехом, аж завизжала, но теперь она хохотала над Бариком и подпевалами.
— Пошел ты нах, Макакон! — вскакивая, воскликнул он.
— Ты устроил шоу, чтобы показать, насколько я тебе безразличен? — сострил я.
Теперь захихикали Лихолетова с Подберезной и Желткова.
А Барик не сдержал ярости, повернулся и похлопал себя по заднице.
— Кисс май эсс!
Тихонько подкравшаяся Химичка, которая косила под Джусь и смотрелась суровой, строго вопросила:
— Это еще что?
— Брачный танец гамадрилов, — пожал плечами я, спровоцировав взрыв хохота.
Н-да, наше противостояние превращается в комедию, нужно с этим завязывать, потому что шоу смотреть интересно.