— Я пойду, да? — жалобно попросила она. — Ну, это… шпионить.
Я отдал ей тетрадь с домашкой по геометрии и заметил Каюка, шагающего прямиком к нашему столику. Не дожидаясь вопросов, он тоже поделился слухами: его класс сочувствует Алисе и поддерживает ее, а парни готовы объявить десятому классу войну и вступили в сговор с остальными восьмиклассниками.
— Да, они здоровее, — закончил Юрка, — но десятый класс один, там всего десять пацанов. А нас — двадцать восемь! Все готовы их гасить хоть ща.
Я представил эти глобальные разборки стенка на стенку и попросил:
— Вот только всех подряд гасить не надо, ладно? Остальные-то ни при чем.
Каюк сморщил нос, несогласный с моей просьбой. Им только дай точку приложения дури — мир разнесут по кирпичику…
— Ага, ни при чем! Я слышал, они вроде хотят загасить нашего Рама. Типа черный рыпнулся на русского.
— Страх потеряли? — взвилась Гаечка, но я поднял руку и уточнил.
— Вроде собрались или точно? Ты уверен, что это не просто слухи?
— Нет, — вздохнул он. — Не уверен, просто треплют всякое.
— Я у Наташки спрошу, — пообещал я. — Она в классе в авторитете. Одиннадцатый, если что, ее поддержит.
Встрепенувшись, Юрка просиял и похвастался:
— Я по русскому четверку получил. С минусом, но фиг с ним. Видел бы ты училку! Глаза были — во! А еще по биологии четверку. Все офигели.
— Умным быть круто, — поощрил его я. — Что по матеше?
Каюк сразу потух.
— Трояк. Но хвалили.
— Ты главное таблицу умножения учи, — ободрил его Илья. — С остальным мы тебе поможем.
Я покосился на обиженного Карася, стоящего за отдельным столиком. У него память, как у рыбки, завтра он все забудет и дуться перестанет. Если бы дулся на всех, кто его дергает, уже лопнул бы.
— Скоро звонок на урок, — напомнил Илья.
Увлеченный разговорами, я наконец заметил, что в столовой почти никого не осталось, собрал посуду на поднос и понес на специальный столик.
Собрав урожай пятерок, после шестого урока мы дружно двинулись домой. К нам подбежал Каюк с воплем:
— Пятерка по географии! У меня будет мопед!
— Матешу только подтяни, — напомнил я и подумал, что по-любому придется собирать мопед, потому что парень из штанов выпрыгивает, так старается, и это важнее результата.
— Надо к Раму зайти, — сказал Илья и посмотрел на Димонов. — Узнать, что у него и как.
— Ссыкотно, — признался Минаев. — Батя у него уж очень суров. Мало ли…
— Так давайте вместе, — предложил я. — А потом купим конфет и навестим Алису. Расскажем, что класс за нее готов драться. Это должно ее привести в чувства. Вот, Юра, ты и расскажешь.
— Давайте — по домам, поедим, затем — к Алисе, а после — к Рамилю, — оптимизировал план Илья.
Так и решили. Расходы на сладости я взял на себя. Миковы не бедствовали по меркам девяностых, но тут главное — участие.
Оставшись один на один с Каюком, я спросил:
— Юр, а если твоя мать и правда пить бросит, ты к ней вернешься?
— Не бросит, — вздохнул Каюк. — Она скорее помрет. Всю жизнь бухает.
На сердце похолодело. Умереть от остановки сердца у нее были все шансы. Зачем я пытался ее закодировать? Что теперь с ней делать? На буксире тащить в больницу? Я представил, как проделываю это с алкашкой — тащу ее, а она сопротивляется — и аж взмок.
В четыре, как и договорились, мы встретились возле общаги, где жила Алиса, оставив Яна и Бориса на базе готовиться самостоятельно. Поднялись на второй этаж и столпились под дверью. Только бы Алиса не замкнулась и вышла к нам! Было опасение, что она начнет избегать всех свидетелей своего позора, потому Гаечка не решалась стучать.
Пришлось делать это самому: сперва — костяшками пальцев в деревянный косяк, когда никто не отозвался — кулаком по дерматину. Гаечка, приложив палец к губам, припала ухом к двери. Все затаили дыхание. Подруга покачала головой, еще раз постучала:
— Лиска, открывай! Это мы. У нас хорошие новости… Ну? Ну не морозься, мы тебя любим!
И снова прижалась к двери. Простояв так с минуту и отчаявшись услышать хоть какой-то звук в комнате, она заключила:
— Похоже, морозится.
— Может, они с матерью вообще в ментовке? — предположил Илья. — Ну, в общем, ее там просто нет.
— Хорошо если так, — кивнула Гаечка. — Будем надеяться. Но я ее слишком хорошо знаю. Она теперь может тупо там закрыться. Блин!
— Значит, идем к Раму, — объявил Илья.
Рамиль жил в другом конце поселка, и через полчаса мы стояли под их деревянной дверью, где среди обилия наклеек Барби была единственная машинка. Звонить никто не решался, и я надавил пальцем на кнопку звонка. За дверью завозились. Щелкнула щеколда, образовалась перечеркнутая цепью щель, за которой угадывалась черноволосая девчушка лет десяти — одна из многочисленных сестер Рамиля.
Минаев вышел вперед и сказал:
— Привет. Мы к Рамилю. Он дома?
— В тюрме, — с акцентом ответила девочка. — Отец за ним поехал. Злой. Луче завтра приходи.
— Что тебе известно? — продолжил допрос я. — Мы за него волнуемся.
— Не знаю. Мама плачет, ничего не говорит. Отец злой. Придет — накажет меня.
— Лучше нам уйти, — мрачно заключил Димон Чабанов.
И снова мучиться неведением! Но, увы, с этим ничего не поделаешь, и мы отправились на базу — готовиться к урокам.
Второй заход к Алисе снова ничего не дал. Мы обошли общагу, чтобы посмотреть, горит ли в комнате свет — окно было черным. Или Алисы и правда нет дома, или она выключила свет, чтобы ее не беспокоили, а мать еще не вернулась с работы.
Домой я пришел в десять вечера. Мама и Натка смотрели телевизор, а на подоконнике в банке стоял огромный букет из белых хризантем. Сестра сразу же подалась навстречу мне, ее лицо вытянулось:
— Паш, ну что? Есть сдвиги?
— С вами только сдвиги по фазе возможны, — проворчала мама.
Судя по тому, что она пребывала в скверном настроении, букет дарили не ей. У Наташки новый кавалер? Вдаваться в подробности я не стал — не до того. Надо будет — сама расскажет.
— Ничего неизвестно, — ответил я, не акцентируя внимания на маминой реплике.
— Я перестала вас видеть дома, — сказала мама с упреком, встала и прибавила громкость.
Настроение было, как говорил Виталя-бизнесмен, «яйца над пропастью». Потому перекусив и дождавшись, когда закончится мелодрама, которой увлеклась мама, я лег спать в надежде, что утро вечера мудренее и завтра наступит определенность.
Хорошие новости не помешают, потому что завтра мне предстоит после уроков наведаться к Светке с Ваней, закупив им продуктов, после в пять вечера принимать фундук у платана вместе с Канальей. При мысли об этом стало неуютно. Правильно ли я все делаю? Не будет ли это пустой тратой денег?
После — поехать к бабушке, отвезти то, что мы купили и просто поговорить, затем позвонить потенциальным клиентам и собрать заказы на кофе, который повезу по точкам в субботу. Тренировки, ясное дело, не будет — не успею.
И еще неплохо бы посмотреть, что там с матерью Каюка, но пока не знаю, успею ли. Если не выясню это, спать не смогу, потому что она может из-за меня умереть.
Сон пришел быстро, но отдохнуть мне не дали, и я очутился в белой комнате с таймером. Сердце заколотилось, казалось, в горле.
Что я сделал не так? Или, наоборот, — так? День казался совершенно пустым, но, раз я здесь, значит, сделал что-то важное.
Что?
И куда в этот раз открутится время на таймере?
Глава 21Червоточина
Казалось, время замерло и я разучился дышать. Так ощущает себя подсудимый в зале суда или — больной под дверью врача, который должен подтвердить или опровергнуть смертельный диагноз. Все-таки ответственность за судьбу мира — слишком тяжелая ноша для одного человека.
Экран ожил, замигали цифры на таймере, с бешеной скоростью сменяя друг друга — непонятно, куда отматывалось время, вперед или назад. Одно было ясно: на экране по-прежнему мой родной город. Меня бросило в жар, сердце сорвалось в галоп. Земля словно сорвалась с орбиты и закрутилась волчком.
Как же долго!
Наконец смена дня и ночи перестала напоминать вспышки света, цифры на таймере замедлились, еще замедлились… Июнь? Да?
Да! Время вернулось в исходную точку: 19 июня 2027.
Губы растянулись в улыбке. Впервые я смотрел, как сгорает любимый город, с неким подобием удовлетворения. Потому что все поправимо. Главное отследить закономерность, которая пока ни фига не видна. Минувшие дни не были богаты добрыми делами. Спасение Алисы инициировал не я, а Каюк, я только фигней страдал.
Или нет? Пришли мысли о коллективной ответственности: на реальность влияют те, чью судьбу я изменил, например, Каюк. Или вывод неверный, и дело в другом?
Мир мигнул, и я очутился в спальне в стиле ретро, где бывал уже не раз. Порыв верта колыхнул тюль, словно там кто-то прятался, я подошел к окну, не зная, что рассчитывал увидеть. Там была чернота без малейшего проблеска света, словно кто-то закрасил стену.
— Привет, — донеслось из-за спины, и я обернулся.
На кровати сидел подросток, которого я видел раньше.
— Кто ты? — спросил я. — Что происходит?
— Я — это ты. Я — это все, — ответил он.
— У тебя есть имя? — спросил я.
— Нет. Но я могу взять любое.
— Ты — человек? Можешь изъясняться яснее? Что ты такое?
Он качнул ногами.
— Я — человек. И я хочу жить. Ты все сделал правильно.
— Что, черт побери, я сделал⁈ — начал терять терпение я. — Если ты объяснишь, мне будет проще нам помочь. Речь ведь идет о сроках катастрофы, так?
— Я мало что знаю, я просто есть, — пожал плечами подросток.
— Что. Я. Сделал? — продолжил я, ощущая себя в горячечном сне.
— Ты — меняешь все, — ответил он (или она?). — Иногда не обязательно что-то делать. Достаточно стать немного другим, открыть что-то в себе, чего не было раньше. И побегут круги по воде…
Он встал с кровати, подошел ко мне, положил руки на плечи, внимательно всмотрелся в глаза, словно сканировал меня взглядом, удовлетворенно кивнул.