— Постараемся, Елена Ивановна, — отозвался Райко, учительница посмотрела на него, и по ее лицу пробежала тень пренебрежения.
Баранова сидела со скучающим видом, подперев голову рукой. Девушка-молодец. Никаких драк, никаких конфликтов. Натравила одного на другого — и улыбается в сторонке.
Написав замечание в дневниках нашей группы, а также Кабанова и Памфилова, классная тяжело вздохнула:
— Ребята, я очень рассчитываю на ваше благоразумие!
Все-таки повезло нам с ней, она гораздо ближе к нам — всего-то десять лет разницы, — чем к директору. Уж он и Джусь нашли бы, за что нас смешать с дерьмом, а так основной удар приняла на себя эта молодая женщина.
— Теперь поговорим о ситуации в классе, она волнует меня куда больше того, что вовне. Речь пойдет о расколе класса на враждующие группировки и войне дополнений. — Елена Ивановна ядовито улыбнулась. — Я и подумать не могла, в какой конфликт может перерасти безобидная фраза: «У кого-то есть дополнения?» Вы все отлично поняли, о чем я говорю. И главное, мне непонятна причина конфликта!
Помолчав и не найдя отклика, она продолжила:
— Давайте поговорим сейчас не как учитель с учениками, а как равные. Я знаю каждого из вас, и мне хотелось бы разобраться.
— Все просто, — поднялась Баранова и заговорила горячо, с чувством: — Когда Мартынов с Чумаковым собрались драться, Мартынов или кто-то из его друзей, чтобы избежать драки, наябедничал директору. Если бы не они, никто бы ничего не узнал, Чумаков не оказался бы при смерти.
— Вранье! Вы все знаете, что это вранье! — воскликнул Рамиль.
Я дополнил:
— Имеет место типичное поведение лидеров класса, объединившихся против третьей силы. Все понимают, что нам незачем было доносить директору, но такая версия выгодна, и все ее придерживаются, потому что боятся попасть в немилость. В таких случаях именно они рискуют переключить гнев лидеров на себя и стать объектами травли.
— Какой ты, Мартынов, умный! — съязвил Райко.
Стадо безмолвствовало, им нечего было сказать. Не признавать же, что поступила команда «Ату» — и все радостно побежали.
— Позвольте сделать заявление, — снова поднялся Кабанов. — Оно касается того, кто донес директору. Мартынов действительно не виноват.
Его голос дал петуха и сел, превратился в свистящий сип. Одноклассники повернули к нему головы и разинули рты. Заячковская аж заерзала на стуле в предвкушении новой сплетни, которую можно разнести по окрестностям.
И только я смотрел не на Санька, а на остальных. Насколько я его знаю, Кабанов, да, подпевала, но не гнилушка. Он не стал бы стучать, это ниже его достоинства. Скорее всего, он окрысился на Райко за предательство и решил его сдать с потрохами. А уж Райко сделать донос, что раз плюнуть, вон он какой бледный, аж голубая кровь под кожей проступила.
Учительница изобразила удивление. Класс замер в предвкушении. На лице Райко отразился ужас. Дальше можно не продолжать, мне все ясно.
— Лучше не говори, — покачала головой Елена Ивановна. — Не хватало еще одного конфликта.
— Нет уж, пусть скажет, — настоял Илья. — Обещаем ничего не предпринимать.
— Поддерживаю. Это Райко, да? — подняла руку Гаечка. — Баранова?
— Да откуда ему известно, кто стучал? — возразила Семеняк. — Он к Мартынову подмазывается, чтобы Петру отомстить.
— Закрой рот, шестерка, — рявкнул на нее Кабанов. — Это сделал я. Я донес директору, потому что не хотел, чтобы они друг друга покалечили. Думал, он помешает.
Я по-прежнему наблюдал за Райко, лицо у него стало, словно он напился чая, час терпел, добежал до туалета и излил душу. Что ж. Молодец, Кабанчик! Достойно. И в долгу передо мной не остался, и не опустился до стукачества, друзей, пусть и бывших, не сдал.
— Да ну нафиг! — разочарованно воскликнул Барик. — Ну ты чмо, Кабан!
Вера — штука иррациональная в своей рациональности: человек верит в то, во что ему выгодно верить, как бы нелепо это что-то ни выглядело.
Так и хотелось воскликнуть: «Не верю!» — но я понимал, что надо придержать коней, Райко глуповат, и неудобным вопросом его будет просто вывести на чистую воду. Вместо того, чтобы выдвинуть обвинение Райко, я сказал:
— Спасибо, Саня. Ты поступил смело и честно, не каждый на такое способен. Мужик!
— Н-да-а, — только и сказала учительница. — Забираем дневники, расходимся по домам.
Райко с Памфиловым подошли к Кабанову, начали ему что-то рассказывать, но Санек вызверился на бывшего друга:
— Пшел нах, крыса! Обоссался, да?
— С чего мне, — без особой уверенности проблеял Райко.
— Потому что, если сам крыса, думаешь, что все такие. Отвали от меня, падаль, пока в рожу не двинул.
Райко ушел. Но не с опущенной, а с гордо поднятой головой. Наверное, он даже не понял, в чем его вина. Я проводил его взглядом, и тут снова зрение изменилось, вместо Райко появился белый манекен со вскрытой грудной клеткой, откуда сочился гной и где копошились опарыши. Казалось, я ощутил сладковатую трупную вонь, и ком подкатил к горлу.
Я моргнул, и иллюзия рассеялась. «Ты готов», — прозвучал в голове голос странного подростка из сна. Готов — к этому? Видеть в человеке гниль? Я перевел взгляд на Баранову, вот уж кто гниет заживо, распространяя вокруг себя миазмы, но ничего не увидел: обычная высокомерная дылда.
Из класса я выходить не спешил, дожидался Серегу Барика, хотел проверить, как на него подействовало признание Кабанова. Он, видимо, понял, что я его пасу, и не спешил. Но и выяснять отношения при Елене Ивановне не торопился.
Наши все ждали меня. Наконец я покинул класс, мы спустились на первый этаж, и я сказал:
— Мне нужен Барик. Подождите на скамейках во дворе, не пугайте его.
— Ладно, — кивнул Илья. — Ждем. Надо же — Кабанов! И зачем ему это?
— Потом расскажу, — отмахнулся я, и наши ушли, а я остался караулить шайку Чумы под расписанием.
Райко ушел раньше с Заславским и Памфиловым, Барик остался только с Плямом. Вздрогнул, увидев меня, стал спускаться по лестнице медленнее. Я зашагал навстречу.
— Чего тебе? — спросил он, воинственно выпячивая грудь.
— Да перетереть надо, — сказал я на его языке.
Мы отошли в галерею, соединяющую школу со столовой. Молчание нарушил я:
— Серега, я думаю, конфликт исчерпан. Или нет?
Барик засопел, морща нос, вскинул голову.
— Я не верю, что это Кабанчик, это он тебе так спасибо сказал.
Ага, значит, все уже знают подробности сегодняшней драки.
— Правильно не веришь. Но другое хреново. Я тебя так выбешиваю, что ты не хочешь видеть правду. Или тебе на нее плевать?
— Не, — мотнул головой он.
— Ну, значит, разуй глаза и думалку включи! — Я постучал себя по лбу. — Кабанчик просто не хотел выглядеть стукачом и взял вину на себя, так что нефиг на него залупаться. А кого он выгораживал — подумай.
Заскрипели шестеренки в его голове, напряглись извилины. Стимулируя их, он почесал макушку. Я добавил, закрепляя эффект:
— И еще. Нафига нам усложнять себе жизнь? Я нормальный пацан, ты тоже. Зачем нам воевать? Тебе вообще ни с кем воевать не нужно.
Закончил я менторским тоном, пытаясь его запрограммировать. Хуже не будет. Его судьба — покалечить человека в драке, сесть на три года и покатиться по наклонной.
— Мир не предлагаю. Предлагаю перемирие, — добавил я, и сразу настроение испортилось: вспомнилась алкоголичка, которую я пытался закодировать. Если она бросила пить, то сегодня ей ничего не угрожает, а завтра-послезавтра ее накроет белка, может и сердце остановиться, ведь у нее давно метаболизм на спирте.
— Как там Чума? — спросил я.
— Потихоньку, — ответил Барик. — Тетка у него нашлась, лечит его.
— Хорошо, — кивнул я. — В школу он когда?
— Хрен знает. Нескоро. У него ребро сломано.
К нам направился Карась, топающий из столовой. Подошел и воскликнул:
— А че вы тут это?
— Пшел отсюда! — шикнул на него Плям и скользнул к нему, сжав кулаки.
Карась отбежал на безопасное расстояние и разинул рот, уподобившись рыбе.
— Надеюсь, мы друг друга поняли, — закончил я и зашагал к выходу.
Еще в прошлом году я боялся гопоту до икоты, мне они казались главным вселенским злом, нынешний я понимал, что куда опаснее благовидные гнилушки типа Райко. Гопники предсказуемы, с ними можно договориться, они уважают силу. Гнилушки будут в глаза улыбаться и ждать момент, когда повернешься спиной, чтобы ударить исподтишка.
Карась меня дождался и повторил, видимо, тот же вопрос, но другими словами:
— Так что вы там, а?
— Да мы тут, типа, это, — воспроизвел я набор слов, сам не понимая, что они значат.
Зато Карась понял, кивнул:
— А-а-а!
Как я предполагал, вчерашние обиды Карась забыл. Вообще странный типок, дурковатый. То дружит с нами, то быкует, думая, что так и надо. И память правда, как у рыбки.
— Сань, как думаешь, Кабанов виноват? — спросил его я уже на улице.
— У меня есть собственное мнение! — воспроизвел он фразу, которую я старался впечатать в его микромозг. — Я не знаю. Вот.
— Здорово, что оно есть. Вдвойне здорово, если бы ты понимал, в чем оно заключается. А втройне — если бы к нему прилагалось чувство собственного достоинства.
И ведь как его ни запрограммируй — не поможет, уж слишком он тупой, его интеллект на границе нормальности и олигофрении. Вот и сейчас зенками моргает, не понимает, чего я от него добиваюсь.
Перед тем, как свернуть к своим, я прогнал Карася.
— Ну и? — притопывая, спросил меня Рамиль.
— Попытался Барику вставить мозги на место, — отчитался я. — Получилось или нет, скоро узнаем.
— Не получилось, — проворчала Гаечка. — Потому что нет у него мозгов.
— Ну межушный ганглий-то есть, — пошутил я мемом из будущего, но никто не понял, пришлось объяснять: — У насекомых не мозги, а ганглии, такие… нервные тяжи вдоль тела. Вот и у тупых в голове — ганглий, веревочка, на которой уши держатся. Одно ухо отрежь — второе отвалится.