Когда вышел из дома, вовсю лило. Гадство! Адски не хотелось промокнуть.
По двору бежали потоки воды, несли вздувшиеся от капель пузыри. Помнится, мама говорила, если они долго не лопаются, дождь будет затяжным — примета такая. Бабушка выглянула из кухни, приковыляла в дом и выдала мне клеенчатый дождевик, больше напоминающий химзу. Разгулялись воображение и память взрослого. Я представил чувачка в химзе, противогазе — и на мопеде. Печкин из «Сталкера».
Минут пятнадцать я ждал, пока дождь закончится. Еще раз безрезультатно позвонил деду. Потом мы с бабушкой постояли посмотрели на дождевые реки.
— Ну вот куда ты поедешь? — проворчала она, уперла руки в поясницу, распрямилась. — О! Полегчало!
— Отлично! Уеду со спокойной душой. Я пообещал, значит, должен быть. Друг за школу боксировать будет, надо его потренировать.
— Ох, Пашка! — она сгребла меня в объятия так, что спина хрустнула. — Осторожнее. Не сгори.
— Спасибо, ба! Безумно счастлив, что ты у меня есть!
На базу я скорее доплыл, чем доехал. Опоздал на десять минут, а когда вбежал в зал, мокрый до трусов, ребята уже тренировались, а я даже костюм не взял. Стало стыдно.
Вел тренировку Рам, причем делал все правильно, и я успокоился, скинув кеды и носки, босиком прошлепал к дивану. Первой меня заметила Алиса, подпрыгнула.
— Сенсей! Ура! Мы думали, ты утонул!
— Занимаемся! — скомандовал я, переоделся в тренировочные штаны, которые хранились здесь же, и забрал эстафету у Рама.
Хотелось согреться, и я задал жару и себе, и остальным. Инна с Раей сошли с дистанции, Памфилов отжимался на трясущихся руках, но держался. Кабанов был изначально сильнее и выстоял. Потом началась отработка ударов, я ставил Рама с разными партнерами, разбирал бой, обращал внимание на сильные стороны подопечного: выносливость и скорость реакции, и слабые: он плохо держал удар. Левшой у нас был только Кабанчик, который драться вообще не умел, так что Рамиль не отработал взаимодействие с левшами. Надо бы найти где-нибудь ему подходящего спарринг-партнера.
Закончив тренировку, я подождал, пока все напьются воды, хлопнул в ладоши и проговорил:
— Друзья! Мы сегодня сделали большое дело: свергли Джусиху!
Ян не знал, кто это, у него как раз-таки вела Вера Ивановна, но зааплодировал, остальные подхватили, и я понимал их эмоции: то же чувствовали революционеры, добившиеся своего. Того же всей душой желал мой дед. Подождав, пока радость поутихнет, я торжественно произнес:
— За проявленное мужество и стойкость. Выражается искренняя благодарность. Нашим верным соратницам: Раисе Лихолетовой и Инне Подберезной. Выношу их кандидатуры. На вступление в клуб. На досрочное голосование.
Я поднял руку. Девчонки запрыгали и обнялись. Не сдержав радости, Инна повисла на мне и поцеловала в щеку — аж сердце зачастило. Парни взметнули руки. Гаечка с Алисой переглянулись и нехотя тоже проголосовали за. Я глянул на настенные часы: без двадцати восемь.
Сперва я рванул к Илье звонить деду — трубку он не взял. Может, хоть бабушка с ним связалась? Но и она не сказала ничего утешительного. Значит, все-таки он точно пошел на митинг защищать Верховный Совет.
Что ж, пусть наши гоняют Марио, а мне нужно держать руку на пульсе.
Мопед в подвале я больше не оставлял. Заносил на второй этаж и ставил в прихожей. Сегодня он был мокрым, грязным, и пришлось расстелить газеты.
До начала «Вестей» оставалось семь минут, я забежал на кухню, протянул маме дневник с вызовом родителей в школу, и вернулся к экрану. Уселся на свою кровать и приготовился к потоку информации и маминой истерике, что я — плохой сын, хулиган и хочу довести ее до инфаркта. Но мама повела себя странно: села рядом и пожаловалась:
— Сегодня был неполный рабочий день из-за дождя. Мы все промокли и возвращались домой пешком. По грязи. Потому что автобус не смог проехать!
Я повернул к ней голову, открыл рот, но она не дала мне ничего сказать, бросила злобно:
— Ты подбил меня на эту авантюру. Я мешу грязь, как колхозница! Тебе же — плевать, ты даже слушать меня не хочешь. И знаешь что? Я отказываюсь… Ты даже сейчас меня не слушаешь!
Я сделал максимально страшный взгляд и проговорил заупокойным голосом:
— В Москве — беспорядки. Дед пошел на митинг, и никто не может до него дозвониться. Там будут стрелять… то есть могут стрелять. Я за него беспокоюсь, извини. Надо знать, что там, чтобы понимать, стоит ли тревожиться.
Мама открыла и закрыла рот, уставилась на свои обломанные ногти. Села рядом. Я взял ее руки в свои.
— Потерпи, пожалуйста. Это очень важно. Я компенсирую твои страдания, честно-честно! Пройдет немного времени, и ты поймешь, зачем это было нужно. Ты станешь миллионершей!
— Фантазер, — грустно улыбнулась она. — Думаешь, с дедом так серьезно? Случись чего, он же работать не сможет!
Пришло время, и вместо привычных бегущих коней появился текст, белые буквы на синем фоне: «ОБРАЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА Российской Федерации Б. Н. ЕЛЬЦИНА к гражданам России»
— Уважаемые сограждане, — проговорил президент, — я обращаюсь к вам в один из сложных и ответственных моментов. Накануне событий чрезвычайной важности. В последний месяц Россия переживает глубокий кризис государственности. В бесплодную и бессмысленную борьбу на уничтожение втянуты буквально все государственные институты…
Мама свела брови у переносицы.
— Это что? Где новости…
— Тс-с-с!
— … и политические деятели. — Говорил Борис Николаевич медленно и внятно, заколачивал предложения, как гвозди. Если бы еще в шпаргалку не подглядывал, было бы вообще убедительно. — Прямое следствие этого — снижение авторитета государственной власти в целом. Уверен, все граждане России убедились: в таких условиях нельзя не только вести труднейшие реформы, но и поддерживать элементарный порядок. Должен сказать прямо: если не положить конец политическому противоборству в российской власти, если не восстановить нормальный ритм ее работы…
— Как же заунывно… — начала мама.
— Да тише! Ты не понимаешь: это экстренное обращение! Там что-то происходит.
— … не сохранить мир в России.
Я скрипнул зубами. В той реальности для меня все было просто: вот хороший Руцкой, вот плохой Ельцин, бей его, спасай Россию. Теперь же все виделось чуть по-другому. Я уже не верил в хороших людей у власти. Даже если они были, надежда на это так отравлена опытом, что я отметал версию как ничтожную.
Был огромный кусок пирога, за который шла грызня. Никто ничего восстанавливать не собирался, а если бы собрался, его бы пустили под нож силы, которые уже подняли голову и воцарились. И вот эти две силы — как Джусиха и Никитич, претендующие на место директора. Они льют в уши электорату то, что он готов услышать и принять, стараются обратить в свою веру, что было уже много раз и много раз повторится. Точнее заставить уверовать в себя, ведь каждому так хочется верить во что-то светлое! А если никто не уступит, натравить толпу на толпу.
— В мой адрес идут требования с разных концов страны — остановить опасное развитие событий.
— Сука, тушит огонь бензином, — прошипел я.
— Прекратить издевательство над народовластием.
И дальше — пять минут бла-бла-бла о том, какие они плохие, а мы хорошие. Облажался — выпей яду! Но хрен там, клопы уже присосались так, что, если отодрать их от тела, башка под кожей останется.
Мама зевнула и привалилась к стене.
— Позорный спич, — констатировал я. — Без огня, как гной по столу размазывает.
Мама снова зевнула.
— Да уж.
— И все-таки давай выслушаем экстренное выступление. Несмотря на то, что слушать это невозможно, он должен сказать что-то важное.
Или так и задумано — серо, бездарно, и чтобы никто ничего не понял? За десять минут бормотания как будто через силу я таки дождался главной новости, которая тоже прозвучала буднично и серо, так, что и не придашь ей значения после мутных потоков воды.
— Власть в российском Верховном совете захвачена группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции. Прячась за спинами депутатов, пара…в…зитируя на коллективной безответственности, она подталкивает Россию к пропасти. Не замечать этого, терпеть и беззействовать больше нельзя. Мой долг президента признать: нынешний законодательный корпус утратил право находиться у важнейших рычагов государственной власти. Безопасность России — более высокая ценность, чем формальное следование противоречивым нормам, созданным законодательной властью… Наступило время серьезных решений.
Конституционно это сделать нельзя, бла-бла-бла, но мы сделаем это, потому что так правильно. Интересно, кто-то смог дослушать это до конца, не уснув?
— Облеченный властью (бла-бла-бла), я утвердил своим указом изменения в конституцию Российской Федерации.
Я честно дослушал, вытирая наворачивающиеся от зевоты слезы. Если бы не знания прошлого, ни хрена бы не понял. Поймал вопросительный взгляд мамы и перевел речь президента на понятный язык:
— В стране две власти: законодательная — Верховный Совет и избранные депутаты, и исполнительная — президент и министры, которые должны исполнять то, что придумали первые. Верховный Совет не дает Ельцину проводить реформы, Ельцин не согласен, по собственному желанию переписал конституцию и велел всем расходиться по домам. Началось.
— Что началось? — не поняла мама.
— То, что депутаты не менее законны, чем тот, кто их разогнал. Они не согласны, и домой никто не уйдет, понимаешь? Разогнать их можно будет только силой. Дед тоже не согласен и пошел на митинг за депутатов, а в Москве, мы вчера слышали, уже перемещение воинских частей!
— Думаешь, это так серьезно? — спросила она.
Я кивнул.
— Гораздо серьезнее, чем он говорил. Что там насчет вызова в школу? Придешь?
Мама вздохнула.
— Завтра я во вторую смену, если не будет ливня. Опять собирать «мерло». А что случилось-то?
— Ничего страшного, поверь. Единственное, попрошу тебя написать обращение на имя директора с просьбой заменить одного учителя на другого. Сделаешь?