— Дрэка сняли, — резюмировал я. — Кто новый дрэк, он не говорит. Скорее всего, Джусиха, уж очень она радовалась.
— Не факт, — не согласилась Подберезная. — Иногда вообще непонятных людей назначают, присылают откуда-то.
И как им объяснить, что раз в той реальности поставили Джусь, то и в этой с большой вероятностью тоже будет она.
— Почти уверен, что это Джусь.
— Ну а план-то у тебя какой? — серьезно поинтересовался Илья.
Я глянул на проходящую мимо секретаршу.
— Идем в столовую. Все расскажу там, чтобы без лишних ушей.
Глава 26…да здравствует король!
Одноклассники — и члены клуба, и те, кто пока не с нами: Ниженко, Желткова, Карась, Барик и Плям — дисциплинированно, не задавая вопросов, вошли в столовую, взяли себе компот или чай. Пока кексы с изюмом не разобрали, я угостил ими девчонок — кексы тут были офигенно вкусными и быстро заканчивались — и подумал, что пока могу себе позволить потратить пару сотен, но неизвестно, как все будет потом. Может, придется вообще уехать в Москву, потому что мастерскую с прицелом на магазин мы с Канальей открыли, но не исключено, что снабжать запчастями нас будет некому.
Но может, все и обойдется. Однако опыт взрослого учил надеяться на хорошее, но готовиться к плохому.
Расположились мы не за привычным нашим столиком, похожим на стойку вокруг колонны, а за самым дальним, обычным.
— Излагай, — выдохнул Карась, опершись о белую столешницу локтями и дохнув сигаретами.
— Фу, вонючка! — громогласно объявила Лихолетова, помахав ладонью перед лицом.
— Напрячься придется всем, — сказал я. — Так что, если кто сольется, отнесусь с пониманием.
— Ты скажи, что делать, а там уж мы решим, — с неким осуждением произнес Кабанов.
— Первое: сегодня каждый должен поговорить с родителями, убедить их написать жалобу в гороно с просьбой вернуть Геннадия Константиновича и свергнуть Джусиху, потому что она избивает учеников, угрожает, издевается и занижает оценки.
Минаев поскреб в затылке, вытянул губы трубочкой.
— Ну-у-у… А что и кому писать?
И тут до меня дошло, что у многих родители — простые работяги, которые если что и писали, то буквы в кроссворде и — заявление на отпуск по шаблону. Я и сам не очень представляю, на чье имя писать такие письма и что это: жалоба, заявление?
— Так… — Я затарабанил пальцами по столу, мысленно перебирая людей, которые могли бы помочь или хотя бы подсказали, кому адресовать жалобу и в какой кабинет ее заносить. — Ладно, подумаю и к концу урока набросаю образец. Вы его перепишете, родители заполнят. В идеале надо, чтобы они после обеда пошли в отдел народного образования с этими письмами и лично вручили кому надо. Или через секретаря.
— Мои не пойдут, — мотнул головой Рамиль. — И писать ничего не будут.
— Так мой отец в родительском комитете, — обрадовал меня Илья. — Можно ему сдать, он от имени всех и понесет, тем более знает кому их сдавать, и человека того знает. Наверное.
От радости Гаечка аж подпрыгнула, вскинув кулак, готовая взлететь, как Супермен.
— Е-е-е!
Лихолетова и Подберезная обнялись. Желткова захотела обняться с Аней Ниженко, но та от нее шарахнулась. Гаечка попятилась на всякий случай, почесала голову — наверное, они боятся подхватить вшей. А может, Желткова в девичьем обществе что-то типа опущенного, к которому прикасаться — зашквар. Уж сколько ее обсмеивали и отталкивали раньше, и все равно Любка не привыкла к такому обращению: ссутулилась, поникла, как щенок, который пришел ласкаться, а его пнули непонятно за что.
Уже и учиться она пытается, и я внушил, чтобы за собой следила, но, видимо, из-за недалекости Любка не знает как: в семье это не принято. И жалко ее чисто по-человечески, и сделать ничего нельзя. Или можно? Но тогда, ощутив заботу и поддержку, этот недолюбленый ребенок еще, упаси господи, влюбится в меня, как она в прошлом году пыталась, повиснет мертвым грузом, а когда я не отвечу взаимностью, может и с моста сигануть.
— Но есть кое-что, — проговорил Илья виновато. — На заявление могут не отреагировать. Ну, если Джусиха подмазала кому надо. Отпишутся, что примут меры, и спустят на тормозах. Скорее всего, так и будет.
— И что, нет на нее управы? — сверкнула глазами Гаечка. — Не может такого быть! Она ж не президент и не шишка видная.
Инна сказала:
— Время такое: кто на лапу дал, тот и прав.
Карась стукнул кулаком по столу — аж стаканы подпрыгнули.
— Да пошла она! Да пошли они все!
— Инна права. И Саша права, — резюмировал я. — Время сложное, взятки, коррупция, разборки и прочая дикая свобода. Но если не захотят слушать нормальную речь, будут слушать крик.
Вспомнилось, как мы поднимали шумиху, чтобы отца не уволили по статье, когда он, рискуя погонами, спас меня и девочек. Сработало тогда, сейчас тем более сработает.
— Что ты предлагаешь? — спросил Кабанов, подперев щеку рукой.
— Срывать уроки! — радостно оскалился до того молчавший Барик.
Плям закивал:
— Ага, тупо вставать и орать. Или петь. И пусть гоняется за нами по классу!
Карась и Желткова засмеялись, Памфилов тоже. Я покачал головой.
— Не вздумайте! Надо действовать в рамках закона, тогда он, закон то есть, будет на нашей стороне. Жертвы — мы, угнетатель и злодей — Джусиха. Никаких диверсий, слышите меня?
— Но почему? — разочарованно уронил Барик.
— Потому что, если не подействуют жалобы и Джусиха останется, мы пойдем туда, под гороно, всем классом, устроим им там революцию и пригласим журналистов, типа спасите нас от тирана, бедненьких. Да, Илья?
Друг закивал.
— Революцию? — расплылся в улыбке Плям. — Прям настоящую, как в телеке? С флагами и этими… надписями и карикатурами?
— Долой учителя-угнетателя! — вставая, родил лозунг Памфилов, приложил руку к груди и отчеканил: — Учителю-садисту не место в школе! Непедагогичное поведение учителя породило волну протестов, в результате школа была сожжена протестующими.
— Да! — потрясая руками над головой, воскликнул Барик.
Вспомнилось, что еще в прошлом году я мечтал, чтобы школа сгорела, и я был бы избавлен от неудовольствия туда ходить. Мне так не нравилось учиться, что я выходил в майке на мороз, желая заболеть, но только закалился, и к шестнадцати годам вообще перестал болеть. А теперь вот оно как — того самого всеми ненавидимого дрэка, поборника кровавого режима, спасать собираемся, потому что он хотя бы не гнилой.
— Свободу безвинно осужденным! — сыпал лозунгами Памфилов. — Долой тираниху… Или тираншу? В общем, долой Джусь-тирана!
— Школьникам — булочки! — крикнул Карась, поймал взгляд поварихи и притих.
— Так че тянуть-то, давайте, как предки заявления принесут туда, — предложил Барик, воодушевившийся идеей, — так мы и придем, и устроим им революцию!
— Да, послезавтра! — поддержал его Плям. — Если послезавтра ее не снимут, то прям с русского — и туда. А транспаранты подготовим. — Его взгляд стал жалобным. — Слышь, брат, слышал, вы тусуетесь в подвале, и у вас там офигеть круто, и телек, и приставка… А можно к вам?
— У нас закрытый клуб, — сказал я. — Есть свод правил: не бухать, не курить, хорошо учиться не бспредельничать. Если будешь соблюдать его — можно.
— Тю-ю-ю, — разочарованно протянул Барик, — я думал, вы там тусите, а вы… Не, мы так не хотим. Ну так и че, будем рисовать эти… как их?..
— Транспаранты, — подсказала Гаечка.
— Или пусть Борька твой нарисует, а мы подпишем, — воодушевился Плям. — Он, епта, у тебя художник!
— В телевизоре революция, и у нас будет своя революция! — улыбнулась Лихолетова. — Круто!
Именно поэтому молодежь проще всего подбить на какой-либо протест: мы за любой кипеш, кроме голодовки. К уже выстроившемуся плану на день добавился пункт: «К пятнице подготовить транспаранты».
Барик наклонился ко мне и забормотал:
— У меня в одиннадцатом классе кореш, я его подговорю, чтобы движуху создал. И в десятом есть. Нам ведь чем больше народа, тем лучше. Да и у тебя сеструха авторитетная.
Мне подумалось, что Наташка поддержит «революцию» из любви к искусству.
— А в десятом у меня подруги! — воскликнула Лихолетова.
— Только петухов не надо, — прогудел Димон Чабанов.
Гаечка вспомнила:
— Юрка и Алиса в восьмом. Да вся школа за нами пойдет, только надо их убедить.
— А для этого переговорить с лидерами классов, — вздохнул я, и вдруг опыт взрослого отступил, остался прежний я, придавленный ответственностью и осознавший, что, если ничего не выгорит, меня просто выпнут из школы с волчьим билетом, так неуютно стало, что аж руки похолодели.
«Зато решится вопрос с торговлей, — проговорил здравый смысл. — Поздно отступать. Доведи дело до конца». То, что я замыслил — это же почти преступление. Или саботаж учебного процесса — наименьшее зло в свете грядущих событий? Ведь Джусиха — это не только наша беда и язва на теле нашего коллектива, но и вымогательство и коррупция в школе, травля хороших учителей (Илона Анатольевна из-за нее уволилась, потом — Вера Ивановна и немка) и выписывание премий тем, кто лижет ей зад. Дрэк так не делает, он самодурит, да, но все-таки ругается чаще по делу и поощряет тех, кто хорошо работает.
Стал бы я так напрягаться, если бы опасность не грозила мне и моим друзьям?
Буду надеяться, что так нужно, и мое деяние бросит камешек на чашу весов реальности, качнув их в нужную сторону.
— Серега, Рая, мне нужны эти лидеры классов.
— Еще есть пацаны девятого «В», — напомнил о себе Памфилов, — Да, мало, но их я беру на себя. Короче, человек пятьдесят должны собрать, а это ого!
— И журналистов надо, — сказал Илья. — Но это — к отцу. Не знаю, поддержит ли. Одно дело — заявление написать. Другое — такой явный срыв уроков.
— А ты покажи ему «пару» в дневнике, — посоветовала Гаечка. — Если он вхож в то городское ОНО. Может, убедит, чтобы Джусь подвинули, а? И нам не устраивать, — она передернула плечами, — клоунаду.