Но Илья прав: телевизионщики могли уехать, мог начаться дождь, Ольга Ройзман могла уйти, так что…
— План такой, — сказал я. — Саша, ты остаешься здесь, надо раскрасить плакаты. — Гаечка просияла, что не надо создавать массовку. — Остальные — идем под окна администрации. Но это не все. Для телевизионщиков я не с вами, хочу заманить их, пустив слух что, наверное, разогнали интернат, и дети просят о помощи. Типа я мимо проходил, а тут такое… Жаль Наташки нет с ее актерскими способностями.
— И че? — вылупил глаза Карась.
— Че-че, придут с телевидения, спросят, что случилось, вы и расскажите. Денис, Илья, Рая — вы основные спикеры.
— Кто? — прищурилась Желткова.
— Говорить будут в основном они, у них лучше получается, — припечатал я. — Когда все начнется и оператор включит камеру, я войду в кабинет Ольги Ройзман, расскажу, что и как. Она увидит телевидение, поймет, что дело предано огласке, и точно побоится прикрывать Джусиху.
— А они захотят снимать? — засомневалась Гаечка. — Ну, когда узнают, что мы — не интернат?
— Я попытаюсь сделать, чтобы начали, а пустят в эфир или нет — неважно, главное, чтобы Ройзман увидела камеру. В газете-то про нас точно напишут, так что никуда она не денется. Все, я пошел.
— Удачи! — Гаечка подбежала и протянула сжатый кулак, я ударил по нему своим, остальные присоединились.
Все вместе мы направились к ступеням. Ощущение было, словно мы делаем что-то опасное и незаконное, так и казалось, что кто-то выбежит и прогонит нас, но менты, которые тут стояли, ушли охранять главный вход в администрацию.
Друзья разобрали транспаранты, я расставил их в шахматном порядке, на первый план вышел Памфилов с плакатом «У нас беда». За счет транспарантов казалось, что протестующих много. Хорошо! Убедительно.
Теперь надо привести журналистов. На полпути к цели я снова впал в ступор, взятый в плен сомнениями. А если поймут, что я вру? А вдруг пошлют? А что я скажу и как буду выглядеть?
Ну что за нафиг! Что за организм такой! Пашка, привыкай, это только начало общественной деятельности, ты — избранный, Нео, тебе от нее не отвертеться. Учись жить и выкручиваться. Специально для этого создана песочница взрослой жизни — школа, где все проще, но, как в реале.
Представь, что ты в игре и проходишь квест. Ну? Прокачивай харизму!
Между протестующими и живым оцеплением был небольшой коридор, и я прошел там. Снова остановился, метрах в десяти от журналистов, подбирая нужные слова, но они разбежались. Мне важнее быть не красноречивым, а убедительным.
Телевизионщики скучали. Оператор читал книгу, молодая рыжая репортерша в стоптанных туфлях курила. Главное, конечно, она. Что скажет, то оператор и будет делать.
С взбудораженным видом я подбежал к репортерше и протараторил:
— Здрасьте! Нужна ваша помощь! Там дети, целая толпа детей! Похоже, детский дом разогнали или интернат, и они пришли сюда!
Огонек интереса вспыхнул в глазах женщины и тут же угас.
— Помогите! Их менты разгоняют!
О, подействовало: репортерша оживилась, толкнула оператора. Я усилил натиск:
— Вы представьте, какой материал: доведенные до отчаянья дети устроили свой митинг! Сами! Где такое было? Да нигде.
Оператор нехотя захлопнул книжку, и телевизионщики потянулись за мной. Женщина на ходу спросила:
— Так что случилось?
— Не знаю, жалко их просто, — отмахнулся я.
Протолкнувшись сквозь пикет коммунистов, телевизионщики расположились у ступеней, оператор принялся настраивать камеру. Наши оживились, выше подняли транспаранты. Памфилов вышел вперед и заорал, что было сил:
— Мы! Хотим! Учиться! Долой беспредел!
— До-лой, до-лой, — принялся скандировать он, остальные подхватили, и, хоть Ден и надрывался, его голос терялся в базарном шуме.
Простые люди вообще не реагировали, им хватало протеста коммунистов. Рыжая напряглась, принимая решение.
— Вы должны туда пойди, — велел я, рассчитывая на свой дар убеждения.
Ясно, что если и подействует, то не сразу, но надо использовать все средства. Да и дар нужно развивать.
Репортерша не отреагировала на внушение, переглянулась с оператором.
— Готов? Давай!
Оператор поднялся по ступеням, принялся настраивать камеру, я бочком, бочком удалился, растворился в толпе, обошел наших и за их спинами просочился в администрацию народного образования, подбежал к кабинету номер семь.
Наверняка Ройзман уже увидела суету под окнами. Я постучал в ее кабинет, но никто не ответил. Почему? Неужели она ушла, например, на обед? Вот же попадалово! Или просто не слышит? Я затарабанил сильнее, и снова ноль реакции.
Точно на обед ушла, и такой убедительный момент пропадет! Черт!
Снова ситуация понесла, как бешеный конь, надо как-то его притормозить и усмирить…
Сильный хорошо поставленный женский голос заставил меня вздрогнуть.
— Вы к кому, молодой человек?
Я обернулся. Ко мне шагала эффектная брюнетка в юбке-тюльпане, на шпильках.
— К Ольге… — как же ее? — Э-э-э… Романовне.
Тонкие смоляные брови шевельнулись.
— По поводу?
Женщина отперла дверь седьмого кабинета.
— Давайте пройдем в кабинет, — предложил я, — и вы сами увидите.
Может, она не впустила бы меня, если бы я не поставил ее перед фактом. Прошагав к столу, она сразу же уселась за стол, повернувшись спиной к окну. Я кивнул на него.
— Обернитесь, и поймете.
Она повернула голову, я сразу же затараторил:
— Мы, ученики школы номер семнадцать, не согласны с назначением Людмилы Кировны Джусь на должность директора и собрались на мирный пикет.
Лицо Ольги Романовны оставалось непроницаемым, лишь ноздри трепетали, я торопливо излагал суть, пока она не оправилась от удивления и не прервала меня.
— Наши родители написали на нее жалобы, но она по-прежнему ведет у нас русский язык и литературу, выгоняя с уроков неугодных, занижая оценки, а иногда и распуская руки. В данный момент у ребят берет интервью телевидение.
Я указал на окно. Камеры видно не было, мелькала лишь рыжая шевелюра журналистки. Ольга Романовна поджала красные губы, еще раз обернулась и процедила:
— Когда написаны заявления?
— Пару дней назад…
— Это совсем недавно! — Она поднялась. — Мы просто не успели бы отреагировать, а вы устроили тут цирк! Немедленно расходитесь. И Маркушину передайте, что это нечестная игра.
— Он тут ни при чем, это я все организовал. И мы не уйдем, пока Людмилу Кировну не снимут с должности. Хотелось бы, конечно, Геннадия Константиновича, но мы согласимся на любого директора, кроме Джусь.
Хозяйка кабинета нервным движением огладила юбку и зашагала к выходу, я направился за ней. Меня она перестала замечать, у нее появилась цель: прекратить смуту, сделать так, чтобы на болотце воцарился привычный покой.
Потому на улице она ввинтилась между репортершей и Памфиловым, говорящим:
— У нас есть доказательства, что она нас оскорбляла и не дает нам учиться! Выгоняет! И мы не уйдем, пока ее не снимут! Такому человеку нельзя отвечать за школу! Верните нашего директора или назначьте нового!
— Почему бы вам не написать заявления… — начала репортерша, но была прервана.
— Заявления написаны, — припечатала Ройзман. — Они на рассмотрении, мы не можем принять такое решение за один день! Назначение директора — ответственное мероприятие. Людмила Кировна проработала в семнадцатой школе почти двадцать лет, она — учитель высшей категории и не производила впечатления некомпетентной…
Я включил диктофон и поднес его к микрофону, направленному на Ройзман. Рыжая удивилась, увидев меня, который вроде как ни причем; все поняла и погрозила мне пальцем, улыбнувшись.
— Вы послушайте, — сказал я, — мы записали, как она ведет урок.
Ройзман побледнела, сообразив, что так просто нас не разогнать и не убедить журналистов, что Джусиха — отличный кандидат.
Диктофон воспроизвел голос Джусихи:
— Вы чего сюда приперлись? — Пауза. — Если делаете назло — ой, зря. Подберезная — вон из класса, предательница.
— А нам можно остаться? — Лихолетова.
— Можно. Но вы же поняли, что нормальных оценок вам не видать. А тупые типа Желтковой и Заворотнюка могут рассчитывать только на двойки.
Я нажал на паузу и обратился к Ройзман:
— По-вашему, это компетентный учитель?
Рыжая была довольна — скандал удался! Не рассчитывая, она нашла интересный материал. Вот только пойдет ли он в эфир. Зависит не от нее.
Я продолжил воспроизводить запись:
— Но они же учатся! — Гаечка. — Так нечестно.
— А честно было писать оскорбительные эпиграммы? Коллективная ответственность — привыкайте.
Свой голос я узнал не сразу, он был низким, как у взрослого мужика:
— Мы предлагали оптимальный вариант: чтобы мы не терпели друг друга, можно передать наш класс Вере Ивановне, другой учительнице русского. И мы будем учиться, и ваша нервная система спокойна. Почему бы не сделать так?
— Какой ты умный! Размечтался! Сделали гадость и думаете, вам это сойдет с рук?
— То есть, вы отказались только радо того, чтобы нас утопить? Разве это педагогично?
— Считай, как знаешь.
И репортерша, и Ройзман слушали молча. Ольга Романовна потирала подбородок, глядя в землю — думала, как максимально безболезненно для себя разрулить ситуацию.
Глава 32Мир, дружба, жвачка
— Как интересно! — воскликнула журналистка, сверкнув глазами. — Эта запись сделана, как я понимаю, на уроке?
— Именно. — Я выключил диктофон. — Мы не уйдем отсюда, пока не увидим, что нашим делом занимаются. Если надо, разобьем палатки и спать будем! Дежурить сутками!
Это, конечно, преувеличение, но нужно было чуть накалить страсти.
Ройзман сказала:
— Такая запись не является доказательством чего бы то ни было…
Рыжая посмотрела в камеру, затем — на Ольгу Романовну.
— Я так понимаю, вы именно та, кто ответственен за то, что эта ситуация возникла? Представьтесь, пожалуйста.