В этой реальности я в эпицентре событий и точно их запомню. Так хотелось посмотреть собственными глазами, как оно было на самом деле, но здравый смысл останавливал. Не для того мне дали второй шанс, чтобы вот так глупо лишиться жизни.
Глава 17Брат на брата
Баулы, которые передала бабушка вместе с деньгами, оказались неподъемными. В оставленной записке-накладной, написанной от руки, было: 'Вин. белый — 13 кг, вин. черный — 11.500, груши жел. — 12 кг, груши крас. — 13.500. Пятьдесят килограммов! И еще маленький, точнее большой нюанс — виноград объемный, его не утрамбуешь. Если взгромоздить все ящики и сумки друг на друга, получится гора выше меня. Потому я разделил товар на две части, благо кравчучек было тоже две: одну я взял у деда, вторую передала бабушка. Первую партию оттарабанил в камеру хранения. По пути за второй заскочил в туалет и пересчитал деньги в конверте: триста пятьдесят долларов разными купюрами.
Вторую партию, более объемную, я повез в свой район, и все равно товара было выше крыши, так что околеть не получилось: грузчики не мерзнут. Еще и надо пересесть на желтую ветку с такой горой, и не помог никто спустить груз с эскалатора, все только матерились, что из-за меня не пройти.
Зато не одряхлею, тренироваться-то негде, разве что на турниках с парнями, и то если после рабочего дня силы останутся. Еще ж учиться надо! Когда вернусь в школу, придется сдавать все, что пропустил.
Сойдя с эскалатора на Марксистской, я двинулся к своей платформе; увидев поезд, прибывающий с той части кольца, где находится Баррикадная, ускорился, опасаясь, что хлынет толпа и придется уворачиваться от людей.
Распахнулись дверцы вагонов, высыпала порция людей и устремилась мне навстречу, народу оказалось меньше, чем я рассчитывал, все-таки суббота и обеденный час. Последними ковыляли два парня с красными повязками на руках, эти двое помогали идти мужчине с окровавленным лицом, прижимающим к голове какую-то тряпку, уже пропитавшуюся кровью.
Ну вот, живое свидетельство разгона очередного митинга. Раньше я прошел бы мимо, теперь хотел знать подробности исторического события, которое в прошлой жизни прошло мимо меня.
— Что там, на площади Восстания? — спросил я, когда демонстранты поравнялись со мной.
Побитый мужчина буркнул, указав на свою голову свободной рукой:
— Вот так. Мясо там, мальчик, не ходи. Лупят всех без разбора.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что парень постарше очень похож на этого мужчину, очевидно, его сын. Он вздернул подбородок и заговорил:
— Но наши не сдаются, отбиваются, строят баррикады! Нас много, больше ментов, и мы дадим им отпор! — В его голосе звенел фанатизм, а где фанатизм, там здравый смысл напрочь отсутствует, как и инстинкт самосохранения.
— Убью, — прорычал отец, глянув на сына волком, перевел взгляд на меня и покачал головой: — Не ходи.
— Да куда мне? — я кивнул на кравчучку.
Второй парнишка, коротко стриженный и усыпанный веснушками по самые уши, признал во мне своего и помог тащить груз по ступеням. Наверху мы пожелали друг другу удачи и разошлись.
Уже на улице я задумался над тем, почему не чувствовал в метро запах гнили, как в самый первый раз. Видимо, чутье включается не всегда, иначе ж задохнуться можно.
Домой заходить я не стал, все для торговли взял заблаговременно, вытащил из кустов так же заблаговременно припрятанный прут арматуры — все-таки неспокойно было, ментов, которым можно заплатить за охрану, нет, и высок шанс, что найдутся желающие меня обокрасть. Конверт с деньгами положил в пустой ящик и прикрыл газетами, рядом пристроил арматуру. Проверил, в кармане ли нож.
Опасно, блин!
И снова меня сковала проклятая неловкость, что-то типа боязни чистого листа, когда надо взять и расположиться. Так и кажется, что сразу начнут тыкать пальцами и прогонят.
Торговцев из-за холода было немного. Мужчина в кирзовых сапогах продавал шинель, бабушка — вязанные платки, перчатки, носки. Женщина — пожелтевшие от времени школьные блузки, которые когда-то были белыми. Старик — потрепанные книги и советские журналы. Мужик, похожий на крысу, — разнокалиберные бутылки спиртного. Старушки — консервацию. У меня самый экзотичный и редкий, а главное вкусный товар.
Присмотрев свободный пятачок возле выхода из метро, я взгромоздил ящики друг на друга. Сделав подобие стола, застелил его клеенкой, выложил виноград: мускат гамбургский и какой-то крупный черный, похоже, «Молдову», груши желтые продолговатые и круглые с розово-красными боками. Пакет орехов. И почем это добро продавать? Делать двойную наценку, то есть все по пятьсот, орехи тысяча двести?
Пока располагался, ко мне подошли мужчина в плаще и полная кудрявая женщина.
— Почем? — спросила она, указав на мускат.
Виноград красивый, ягоды крупные янтарные. Это на юге он ничего не стоит, а тут его дефицит. Нет, пятьсот — мало, потому я сказал:
— Восемьсот.
Думал, фыркнет, что дорого, но покупательница будто бы не услышала или была готова к любой цене.
— На две тысячи сделай!
— Мне груш тех и тех по килограмму, — сказал мужчина, и лишь потом узнал цену: — Почем?
Обычно за рубль глаза готовы выдрать, а теперь… И вдруг дошло: теперь ажиотаж, люди боятся беспредела, инфляции, комендантского часа и перебоя с поставками продуктов, потому метут все, лишь бы деньги не пропали. Наверняка в магазинах такие очереди, что хвост на улице.
Жаба сжала горло ледяными лапками и квакнула, что я продешевил. Совесть придушила жабу и посоветовала быть человеком и не спекулировать на людских слабостях. Так что пусть будет восемьсот, и так тройная наценка.
По идее, когда начнется расстрел Белого Дома, на черном рынке доллар улетит в небеса, если уже не улетел, так что менять рубль на валюту сейчас нецелесообразно. Скорее переданные триста пятьдесят баксов правильнее обменять. Но это риск, проверенных валютчиков тут у меня нет, я один — могут выследить и ограбить. Да и сумма не настолько большая, чтобы рисковать.
Размышляя, я упаковал виноград в бумажные кульки, взвесил. Рассчитался с женщиной, которая ушла такой довольной, словно выиграла в лотерею.
Груши продал тоже по восемьсот. Итого три шестьсот. Две восемьсот чистыми.
Только отошли первые покупатели, набежали другие, облепили импровизированный стол, как пчелы — кусок повидла. И виноград гребли, и груши, и орехи, которые всегда шли хуже. Выстроилась очередь из пяти человек, люди все прибывали и прибывали.
Несмотря на то, что утеплился, я начал мерзнуть. Пальцы рук околели и не слушались. Товар улетал, как горячие пирожки, наполнялся карман, уходило чувство незащищенности.
Вот интересно, есть ли способ остановить грядущую мясорубку? Люди накручены и не послушают, что бы я ни говорил. Но быть безучастным, просто сидеть и ждать было чертовски сложно.
Взвешивая товар и отсчитывая сдачу, я не забывал поглядывать по сторонам, помня, что орудует банда грабителей. Хотелось побыстрее закончить и смыться домой. Если так дело пойдет, то и к деду успею смотаться.
Сначала закончился мускат, потом — «Молдова» и круглые груши. Осталось два килограмма продолговатых. По моим прикидкам, сейчас около двух часов дня, приемные часы в больнице до трех, успею ли к деду, или лучше распродать все сегодня?
Здесь, в спальном районе Москвы, ветер перемен не ощущался. Одетые по-зимнему люди спешили по своим делам, если не смотреть новости, то и не подумаешь, что в центре сейчас очередной замес. Но не факт, что завтра будет так же спокойно, так что решено: сегодня весь день торгую, к тому же нужно освободить день, чтобы сгонять на оптовые склады в Мытищи и на Черкизон.
Мои друзья торговали по выходным, товара, что я завтра куплю, им должно хватить на месяц, а там и дед ногу вылечит.
Это, конечно, если все будет так, как в той реальности.
Сбагрив килограмм примятых груш по 500 рублей, я начал собираться. Доллары в карман перекладывать не стал, так и оставил в пустом ящике, который вместе с тремя другими понесу домой. Прибыль тоже дома посчитаю…
Внимание привлекли два тощих мужика протокольной наружности, сидящие на корточках за газетным ларьком — один в шапке-петушке, второй в выцветшем синем дутике, какие носили в восьмидесятые. У каждого было по бутылке пива, оба поглядывали в мою сторону. Вряд ли это грабители, скорее местные колдыри, но лучше быть настороже, вдруг им вздумается отнять у пацана выручку.
Когда я стянул пленку с ящиков, эти двое поднялись, переглянулись. Я насторожился, сложил все, включая арматуру, на кравчучку и покатил домой. Колдыри направились за мной. Вот же твою мать! Чуть отойдя от метро, я остановился, подул на озябшие руки.
Теперь холодно было не только снаружи, но и внутри: по позвоночнику поднимался страх, сжимал горло, сворачивался ледяным комом под сердцем. Вернулось ощущение безнадежности, как когда весной меня загоняли гопники.
Но теперь я сильнее, у меня есть арматура, а эти двое… Блин, трое, вон еще один в черной куртке неспешно идет вдоль высотки, делает вид, что не при делах, а сам нет-нет и зыркнет, напряжется, как пес, почуявший след, а потом снова изображает расслабленность.
Возле метро людно, действовать здесь они вряд ли решатся, а вот во дворах — почему бы и нет? Кто там придет мне на помощь, когда всем на всех плевать? Да никто.
И что делать? Бежать? Так не убегу я от них с тележкой. Забрать баксы, бросить все и бежать? Наброситься первым? Так вдруг мне только кажется, что за мной слежка?
Зайти в любой подъезд, пусть думают, что я пошел домой? Так они могут последовать за мной, заподозрив, что, раз я торгую тем же товаром, что и дед, которого они выследили, то и живу там же, и я загоню себя в ловушку. Время-то тревожное, если начну ломиться в квартиры, мне не откроют.
Попросить какого-нибудь крупного мужика меня проводить? Так видно, что я с пустыми ящиками, а значит, возможно, с деньгами. Почему бы не рискнуть и не отнять деньги у пацана?