На этом моменте захотелось выключить телик. Правильно было бы сказать: «Что военные останутся в стороне и не смогут расстреливать безоружных москвичей» — но что имеем, то имеем. Дальше пошел полный трэш, но я терпел и слушал:
— Они надеялись на то, что граждане России поверят в их ложь, они надеялись на скорую победу. Они просчитались, и народ проклянет преступников!
Ельцин сделал зверское лицо, насколько смог, и попытался прожечь взглядом экран, но в глазах не было огня, там плескалась гниль.
— Им и тем, кто отдавал им приказ, нет прощения, потому что они подняли руку на мирных людей, — взгляд в листок, — на Москву. На Россию. На детей. Женщин и стариков.
Если есть живое свидетельство понятию «наглая ложь», то вот оно. И ведь те, кто не в эпицентре событий, поверят! Белый дом так и не получил эфира, они были отрезаны от народа.
— Вооруженный мятеж обречен. Чтобы восстановить порядок, спокойствие и мир, в Москву входят войска. — Он поменял листки местами и продолжил зачитывать, уже не пытаясь изображать эмоциональный накал: — Их задача — освобождение и разблокирование объектов, захваченных преступными элементами, разоружение незаконных вооруженных формирований. Я прошу вас, уважаемые москвичи, морально поддержать боевой дух российских офицеров, это наша народная армия и милиция. И сегодня у них одна задача: защитить наших детей, защитить наших матерей и отцов.
Ага, всю ночь защищали. Из пистолетов, автоматов, пулеметов и снайперских винтовок. Ну, если он имеет в виду своих детей, то это читая правда.
Градус цинизма немного снизился, и президент объявил, что в столице введено чрезвычайное положение и комендантский час с 23.00 до 05.00. Все общественные организации, которые участвовали в беспорядках, запрещаются. После секундного молчания сказал, что нас стало меньше, назвал своего главного телохранителя, сраженного вероломно, попросил склонить головы «по погибшим», поблагодарил последователей.
Ни слова о штурме Дома Советов, который идет прямо сейчас. В той реальности погибших было точно больше ста, то ли 130, то ли 150 — это по официальным источникам. Что будет теперь?
Вдруг войска уже перешли на сторону Белого дома? Теперь-то возможно все что угодно.
Еще раз покосившись на деда, я подошел к нему удостовериться, что с ним все в порядке, очень уж он крепко спал. Вроде никаких проблем, похрапывает, шевелит пальцами во сне. Спи, дед. Надеюсь, в твоих снах спокойнее, чем в реальности.
Затем я пощелкал каналы, нашел CNN с комментариями на английском. Камеру каким-то чудом установили на крыше здания, было видно танки, зевак на мосту. Идиоты, валите оттуда!
Нет, раззявили рты, смотрят.
Бум! Танк дернулся, выплевывая снаряд — Белый дом, казалось, вздрогнул, но устоял, выплюнул выбитые стекла.
БТР открыл огонь из крупнокалиберного пулемета.
Палили куда придется: по окнам, стенам, по часам с золотистыми стрелками — они-то тут при чем? Почему-то часы было особенно жаль.
Бум! Еще выстрел из танка. В этот раз в здании началось задымление, из окон повалил густой черный дым.
Выругался проснувшийся дед, разразился гневной тирадой. Принялся шарить по столу взглядом в поисках коньяка, но я его спрятал. Требовать, чтобы я вернул коньяк, дед не стал, с обреченным видом уставился на экран и вздрагивал от каждого залпа, словно стреляли — в него.
— Давай выключим, — предложил я.
— А где же военные из мотострелкового полка, которые должны помочь? — спросил дед жалобно.
— Все боятся. Все устали от потрясений, — ответил я и шагнул в прихожую звонить бабушке.
Трубку она взяла сразу же и обрушила на меня волну возмущение: как же так, Москва просто смотрит? Люди безучастны? Ведь если вся Москва встанет, Ельцину придется плохо. С трудом и не сразу я добился ответа на вопрос, как там Каналья — а никак. Дома его не было, ночью свет не горел, рано утром тоже, так что непонятно, пропадает он где-то или пьяный валяется, искать его она не собирается, и так дел много.
Еще ей было непонятно, закупать и передавать ли фрукты сегодня вечером. Подумав, я дал команду передавать, да побольше. Торговля шла нормально, к тому же на горизонте появился продавец, зачем впустую прожигать время? Осталось уточнить у деда, с кем он договаривался о месте на рынке, потому что стоять под открытым небом, когда дождь полощет — не лучший вариант.
Пока бабушка материла Ельцина и ментов, я принес табурет для деда, поставил возле тумбочки — пусть поговорит с единомышленницей, обоим легче будет. Дед с радостью взял трубку, и снова квартира наполнилась возмущенными возгласами.
Было почти десять утра, скоро прибудет поезд, в этот раз без фруктов, сам просил повременить, пока не станет ясно, можно ли продолжать торговлю в Москве. Но лучше поехать пораньше, пока проводники на местах, и передать сумку с товаром для друзей, а то останутся они без карманных расходов.
Вечером обязательно нужно связаться с Ильей, а то вчера был увлечен гражданской войной и не позвонил ему. Ну а сейчас придется ехать на Казанский вокзал с сумками. Надеюсь, метро работает, движение не перекрыто.
Пока дед разговаривал с бабушкой, на кухне я пустил в ход последние яйца: пять пошли на омлет, одно, плюс прокисшее молоко, плюс мука и сахар — на блины, хлеба-то в доме не было. Заварил кофе себе и чай деду. Сам быстренько перекусил, потом помог деду управиться в ванной, усадил его за стол и принялся перекладывать носки и колготки из рюкзака во вторую клетчатую сумку. Когда уже почти закончил, запиликал дверной звонок.
— Кого там принесло? — крикнул дед. — Павел, глянешь?
— Уже бегу! — отозвался я и метнулся к двери.
За несколько секунд перебрал варианты, кто там может быть: продавцы фигни, свидетели Иеговы, сисястая дедова любовница. Странно, что он о ней даже не вспомнил… Я посмотрел в глазок и увидел на пороге… Алекса, покачивающегося с пятки на носок.
— Это ко мне, — крикнул я деду.
Что сюда принесло Алекса И главное, как он меня нашел?
Распахнув дверь, я хотел поприветствовать приятеля, пошутить, что сегодняшний день слишком внезапен, и я боюсь новых сюрпризов, но заметил царапину на его лбу, обреченность в глазах и спросил:
— Что случилось?
— Лёха случайно не у тебя? — По всему видно было: Алекс не верит, что Лёха здесь.
— Лохматый белобрысый, — уточнил я и ответил: — Нет…
— Пропал Лёха, — пожал плечами Алекс.
— А Егор? — поинтересовался я, потому что, если у кого был шанс влипнуть в передрягу, так это у Егора, Лёха-то у Кремля и в безопасности, там никаких перестрелок, а побоища стенка на стенку не случилось.
— Егор дома, в школу, вот, пошел. А Лёха поругался с родителями, которые к Ельцину не пускали, сбежал. Они морги обзвонили, больницы обзвонили, его нигде нет. Что неудивительно, в такой неразберихе легко потеряться. — Он провел ладонью по царапине на лбу. — Еле ноги унес.
— В смысле? — переспросил я. — Откуда ты ноги уносил?
— Да все оттуда же…
— Ну ты-то нахрена туда поперся? — не выдержал я. — Ты Лёху, что ли, искал? Ну тупо же!
— Не. Я в академии учусь, между прочим. В юридической. А она недалеко от Баррикадной. Выхожу из метро, а там трындец что творится, какие-то люди бегут, орут. Менты — ко мне, кто такой, мол. Я говорю, студент, и на здание академии показываю. Они такие, вали домой, и побыстрее, лекций не будет, давай, не мешай, переходи на ту сторону улицы. Я — переходить. Эти орут — быстрее. Я — бежать. А по мне — стреляют. Думают, раз бежит — преступник. Со мной еще народ бежит, совершенно левый. Один мужик упал и так и остался валяться.
Алекс поджал губы и повторил:
— Раз бегу — значит, преступник…
— Зайдешь? — Я посторонился, приглашая его в квартиру, но Алекс остался стоять истуканом, сжав кулаки.
— Надо что-то делать, — проговорил он. — За Лёху волнительно. Но туда я больше не пойду… Но просто ничего не делать… — Он помотал головой. — Надо делать хоть что-то!
Уже придумав, чем себя и его занять, я уточнил:
— Там до сих пор месиво, что ли?
— Ну да, — кивнул Алекс.
— А в метро безопасно? Там нет перестрелок?
— Не-а. Ни ментов, ни перестрелок.
Вспомнилось, что огромное количество жизней забирает травматический шок, многих людей можно было бы спасти, вовремя введя обезболивающее или противошоковые препараты, потому раньше в аптечках военных был «промедол», в последствие замененный бупренарфином.
Правильно обездвижив ногу при переломе со смещением, можно избавить человека от инвалидности.
Знает ли об этом простой обыватель, главная задача которого — выжить? Вряд ли. А я — знаю.
Раз уж реальность начала меняться, а я — тот, кто за это в ответе, есть способ помочь хоть кому-то, не рискуя жизнью.
Мне-взрослому поначалу военно-полевая хирургия и терапия казались ненужными предметами, пока не пришлось воевать по-настоящему. Так что знания и некоторые практические навыки имелись. Я останавливал кровотечения, накладывал повязки, ставил внутримышечные инъекции, в вену тоже колоть приходилось. Знал, какую помощь оказывать при каких травмах, а поскольку сейчас «скорых» не хватает, такая помощь как нельзя кстати хотя бы тем, кто добрался или кого затащили в метро.
Но я-нынешний чуть в обморок не брякнулся, когда самосвал задавил собаку, буквально размазав ее по дороге. Вот увижу раненого, как вырублюсь от вида крови или, чего хуже, обломков костей…
Нафиг нужно, дома спокойнее.
Нет! На мне слишком многое, мое бездействие непростительно.
Взрослый я гнал в метро спасать людей, я-вчерашний боялся и упирался руками и ногами.
— Алекс, — хрипнул я чужим голосом, — мне нужно сгонять на вокзал, передать посылку домой. Потом я собираюсь накупить бинтов, обезболов, антисептиков и рвануть на Баррикадную. Из метро выходить не буду. Буду оказывать первую помощь на месте. Ты со мной?
Таким удивленным я Алекса еще не видел.
— Первую помощь? Ты спятил? Там огнестрельные ранения! Что ты сможешь? — Он покрутил пальцем у виска.