— Ага, ага, типа поверили. Ко мне на премьеру ты так не наряжалась! И не красилась!
— Прекрати! — начала злиться мама, и Натка примирительно подняла руки.
— Ладно, типа серьезно верю!
Накинув плащ, мама убежала, застучали ее каблуки по лестнице. Наташка подбежала к окну — посмотреть, одна ли мама, или ее кто— то встречает.
— На дороге стоит, — отчиталась сестра. — А винзавод-то — на пригорке! К нему идти надо.
Не сговариваясь, мы с Борей побежали к ней. Чтобы мама нас не заметила, Наташка выключила свет. В сгущающихся сумерках деталей было не разобрать, лишь фары автомобилей иногда выхватывали из темноты стоящую на обочине женщину в длинном плаще.
— Говорю вам — хахаль у нее, я такое сразу чую, — гнула свою линию Наташка. — Ща посмотрим, что у него за тачка. Сто пудов он с тачкой! И женатый.
— Чего сразу женатый? — проворчал Боря. — Вдруг нет?
— Потому что мужик на тачке не может быть холостым — сразу захомутают. Я думаю, у него «Жигули».
И ведь логика (в кавычках) железная! Не поспоришь.
— С большой вероятностью — да, — сказал я. — Потому что «жулек» в принципе больше всего.
— «Волга»! — воскликнул Борис. — Ставлю на «Волгу».
— Да погодите со ставками, — улыбнулся я. — Вы еще того кавалера не видели.
Вдалеке появились круглые фары автобуса. Сбавив ход, он остановился — обычный «пазик» от винзавода — мама вошла в освещенный салон, где сидели несколько человек.
— «Жигули», «Волга»… — усмехнулся я. — Кто ставил на «пазик»?
— Значит, мужик поедет своим ходом. Кто ж на пьянку на машине едет?
— Мама и пьянка — понятия несовместимые, — сказал я.
— Ой, я тебя умоляю! — не сдавалась Наташка. — Вот посмотрите! Сначала будет счастливая, потом — рёв.
— Почему? — спросил Боря.
Натка включила свет и постучала себя по лбу.
— Потому что хахаль— женатый.
— А если нет? — уперся Боря.
— Все равно рёв. Значит, алкаш, дебил или импотент.
Опять железная логика. Я усмехнулся и пошел в зал.
— Боря, что ты рисуешь? — спросил я, копаясь в своем ящике письменного стола, где хранились тетради.
Его художество было прикрыто альбомными листами. Боря выскочил из кухни красный и взъерошенный, упал на стол грудью, растопырив руки. Так наседка защищает цыплят от хищника.
— Это секрет!
— Голые бабы? — предположила Наташка, расхохоталась, когда Боря стал бордовым.
— Не твое дело!
— Сто пудов сиськи! — не унималась Натка.
— Озабоченная! — огрызнулся Боря.
Бестактность Наташка переняла от мамы, я же считал, что у каждого должно быть пространство, где можно расслабиться, отдышаться, и куда нет хода никому. Не потому, что ты мыслишь плохое, а просто хочется сбросить маски перед самим собой.
— Отстань от него, — велел я Наташке, которая снова плюхнулась на диван.
Я с химией засел на кухне. Но стоило отвлечься, и приходили мысли о гипотетическом мамином любовнике. Ну а почему нет? Она молодая, свежая, мужчинам нравится — Каналья, вон, запал. Есть в ней детская беспомощность, ее хочется оберегать и защищать, наверное, этим она и берет.
Кто этот человек? Где они познакомились: на работе или случайно? Если на работе — плохо, винообработчики и виноградари — очень пьющий контингент. Или он начальник? Нет, вряд ли.
Я люблю маму, но вижу ее недостатки. Если ею прельстится развитый человек, то очень ненадолго, а вот для простого труженика она — идеальный вариант, будет о нем заботиться, слушаться и в рот заглядывать.
Только один есть нюанс: мы. Чужому дяде не нужны дети— подростки, а он не нужен нам, самим тесно. Вот если мама к нему будет ходить, тогда другое дело, как говорится, мир да любовь.
В восемь вечера я побежал к Илье — звонить Каналье, спрашивать, когда он свободен, чтобы подстраховал с иконой. Вдруг она бесценна и принадлежит кисти великого мастера? Очень хотелось узнать, что там за святой, какого она века. Ощущение, словно на последние деньги купил лотерейный билет и стираешь монеткой напыление. Один ноль проступил, второй, третий… Пара движений — и, возможно, ты станешь миллионером.
Глава 12Такой вот символизм
26 октября 1993 г., вторник
С Андреем мы запланировали встретиться в девять вечера, я прибыл к театру своим ходом на десять минут раньше и ждал на скамейке под платаном, залитой светом трескучего фонаря. Казалось, что рюкзак, где лежали фарфоровая керосиновая лампа и старинная икона, слишком тяжелый, и его лямки врезаются в кожу сквозь олимпийку.
Компания из троих хорошо поддатых парней обосновалась неподалеку в темноте — то ли на скамейке, то ли в зарослях. То и дело из черноты доносились взрывы хохота и пьяные голоса. Я ощущал себя актером, стоящим на сцене в кругу света. Все меня видят, но я не вижу никого.
Только собрался переместиться, как в другой стороне защебетали, захохотали пьяные девицы — видимо, дамы желали познакомиться и завлекали мужчин звонким смехом.
Добавляя спецэффектов, замельтешила на асфальте тень от летучей мыши. На свет фонаря слетелись бабочки и мошки, и хищница пировала.
Каналью я заметил издали: он подошел к колоннам театра, завертел головой — широкоплечий, внушительный, грозный. Двигался он настолько плавно, что никто не подумал бы, что у него протез. Я помахал ему, мы двинулись навстречу друг другу, а остановились у затемненной скамейки, ближайшей к театру.
— Как дела? — задал я дежурный вопрос.
— Пригнали сегодня «форд», там сцепление крякнуло, — отчитался он. — Я его разобрал, отдал токарю. Если не сможет проточить маховик и корзину, придется твоего деда напрягать, заказывать деталь из Москвы.
— Не факт, что и там будет именно то, что нужно, — сказал я. — Самому надо кофе заказать заранее, так сказать, наперед. С другом на выходные поедем осваивать новые территории, расширять рынок сбыта. Два оставшихся пака разойдется за пару дней, торговать будет нечем.
— Дед же в гипсе? — поинтересовался Каналья. — Как он справится?
— У него есть помощники, — ответил я и поймал себя на мысли, что давно не разговаривал с дедом, да и Лексу, Алексу, Егору и Олегу следовало позвонить, о себе напомнить.
Сегодня мы с мамой написали заявление, что она, такая-то, проживающая по такому-то адресу, просит рассмотреть техническую возможность подключения местной телефонной связи в помещении, расположенном по вышеуказанному адресу. После чего я сам предложил начальнице отделения взятку в двадцать долларов. Сторговались на тридцати.
Мне пообещали бригаду в пятницу в четырнадцать ноль-ноль. Нам оставалось просто купить телефон. Уже вечером я буду звонить клиентам, не побираясь по соседям и друзьям. А после закажу разговор с дедом и приятелями-москвичами.
Узнав, что у нас появится телефон, Наташка прыгала до потолка: ей будет проще держать связь с Андреем, с приятельницами болтать. Борю новость оставила равнодушной.
— Так когда деду снимают гипс-то? — продолжил допрос Каналья.
— На неделе должны. Но ему ногу потом надо будет месяц разрабатывать… Как уже сказал, помощники у него есть, но пока деда лучше не нагружать. Оно ж тяжелое, сцепление-то?
— Да, килограммов семь. Надеюсь, как-то можно реанимировать старое. Но и отказываться от работы не хочется. Вот если отремонтирую «форда» — совершу чудо, этого мужика из пяти мастерских отфутболили, типа с иномарками они не работают. А если свершу чудо, о чудо-мастерской пойдут слухи, понимаешь? — Голос Канальи стал мечтательным.
— Понимаю. Все владельцы иномарок будут нашими, — сказал я и сменил тему: — Ты слышал о том, что «Славяне» совершили вооруженный налет на центральный рынок? Пять трупов. Куча раненых.
— А что не поделили? Кого били: азеров, армян или всех?
До меня дошло: он думает, что «славяне» — представители этноса, а не бандитская группировка, которая отжала у нас подвал. Пришлось объяснять, что случилось, и говорить, что мне известно, где «славян» можно найти. Закончив, я спросил:
— Ты же афганец, да? И знаешь, кто главный…
— Я не состою в этой организации, — скривился Каналья. — Это та же банда, но типа официальная, а я не хочу быть связанным с криминалом. Понял, куда ты клонишь. Но тут я, увы, тебе не помощник…
— Здравствуйте, — донеслось из-за моей спины.
Я повернулся и увидел Андрея, представил их с Канальей друг другу, и мой престарелый зять повел нас ко Льву Семеновичу, который, на наше счастье, жил неподалеку — в центре, прямо возле набережной.
Пока мы шли, я уточнил у Канальи еще кое-что:
— Алексей, ты ж теперь не сможешь возить меня по выходным… — Я покосился на Андрея. — Ну, и бабушку на вокзал. А что, если я куплю мопед «Муравей»? Знаешь, нужны ли на него права?
Каналья усмехнулся.
— Во-первых, он не мопед, а мотороллер. Требуются права категории «А». Тебе на нем ездить нельзя.
Хотелось выругаться, но я сдержал ругательства и выдохнул:
— Паршиво. Хоть сдохни, блин. Никакой жизни, пока нет шестнадцати!
Андрей пустился в рассуждения:
— Эх, молодежь! И я в твоем возрасте хотел повзрослеть, но только сейчас понимаю, как же хорошо быть ребенком. Ни забот, ни хлопот, гоняй себе на велике!
Знали бы они, что как быть взрослым, я еще как знаю! Те счастливчики, кому повезло с родителями и жилплощадью, детские годы вспоминают с трепетом. Если нет, то до шестнадцати ты приговорен подчиняться чужим правилам, обычно тупым, делать то, что тебе не нужно — взрослые лучше знают, проголодался ты или замерз. Но ввязываться в полемику я не стал.
Конечной точкой нашего маршрута оказалась трехэтажная сталинка с крошечными открытыми балконами, расположенная на перекрестке двух улиц.
Дом реставратора нуждался в реставрации: штукатурка отсырела и частично отвалилась, кованые оградки балконов сожрала коррозия, петли разболтались, и покосившаяся деревянная дверь поскрипывала, как страдающая от подагры старуха.
— Проходите! — Андрей услужли