во распахнул перед нами дверь.
Света в подъезде не было, и, рискуя подорваться на кошачьей мине, по широкой лестнице мы поднялись на второй этаж. На лестничной клетке были всего две двери. На той, что слева, угадывался единственный номер — 6 — и один звонок, на второй — четыре номера и звонка.
Андрей позвонил в квартиру номер шесть, посмотрел в глазок, пятерней причесывая волосы.
Щелкнул замок, и выглянул лысоватый кудрявый брюнет лет пятидесяти, с выпуклым лбом, в очках на крупном носу с горбинкой, в полосатом халате. Несмотря на возраст, остатки его черных кудрей седина посеребрила лишь немного. Приспустив очки на кончик носа, реставратор уставился выпуклыми карими глазами так, словно пытался оценить нас и рассортировать по эпохам.
Я невольно ощутил себя редким новоделом с перспективой повышения стоимости.
— Здрасьте, — проговорил я, собрался представиться, но хозяин квартиры сделал приглашающий жест, и мы с Канальей и Андреем вошли в тесную прихожую, заваленную коробками, картинами, мешками до самого потолка.
— Аккуратнее, пожалуйста. Меня зовут Лев Семенович.
Мы с Канальей назвали себя. Сняли олимпийки, завертели головами, прикидывая, куда бы их повесить, но реставратор забеспокоился.
— Нет-нет, ничего не снимайте, и обувь тоже. Проходите на кухню.
Кухня тоже напоминала склад, тут стоял пылесос «ракета», ведра — друг в друге. Вперемешку с кухонной утварью на полках громоздились склянки с порошками, тюбики и пузырьки темного стекла. Если бы мне надо было описать обитель жадного гнома-перекупщика, я взял бы за основу эту квартиру.
Ремонта она не видела с момента постройки, щербатые половицы скрипели под ногами, голубая плитка за колченогой двухконфорочной плитой, и стол, и стены были заляпана жиром. Табуретки, застеленные вязанными салфетками, тоже выглядели грязными. Казалось, если взять эти салфетки в руки, они будут деревянными.
Ну а черные кастрюли и чайник будто бы только что были на костре.
Хозяин шагнул к плите и обратился к Каналье:
— Я поставлю чай, вы ведь не против?
— Спасибо, — кивнул Каналья без энтузиазма.
Я отследил направление его взгляда и увидел крупного рыжего таракана, заинтересовавшегося объедком между половицами. Страшно представить, что в спальне!
— Я хотел бы посмотреть на вещи, которые вы мне принесли. — Лев Семенович уселся напротив меня.
Каналья тоже сидел, а вот Андрею не хватило места, и он остался подпирать дверной косяк. Я принялся разворачивать керосиновую лампу. Хозяин квартиры с интересом вытянул шею. Глаза его заблестели. Когда наконец лампа предстала во всей красе, у него, как у Андрея при виде иконы, задрожали пальцы.
— Восхитительно! Это… это шедевр!
Прежде чем прикоснуться к керосиновой лампе, он пару раз сжал и разжал пальцы, словно боялся ее сломать. Наконец решился, повертел в руках, аккуратно наклонил, рассмотрел дно, постучал по металлическим девушкам.
— Бронза! Очень хорошая работа. Судя по клейму на вентиле — середина девятнадцатого века.
Андрей присвистнул.
— А страна? — спросил я.
— Франция. Знаменитая фирма. BREVETE. Фарфор, ручная роспись, без реставрации. — Его монотонный голос напоминал молитву.
— Сейчас! — Лев Семенович, поскрипывая половицами, рванул из кухни, а вернулся с лупой, принялся вертеть лампу так и сяк. — Точно! Франция, 1828 год!
Каналья присвистнул. Хозяин берлоги встрепенулся и поднес палец к губам.
— Т-с-с! Примета плохая, денег не будет…
— Т-с-с-с, — зашипел чайник на плите, готовый разразиться свистом.
Лев Семенович залил кипяток в фарфоровый чайник в форме слоненка, куда уже засыпал чай, погладил его.
— Китай, девятнадцатый век. Но — скол на хоботке, неликвид. — Он вздохнул, щелкнув чайник по боку. — Знал бы он, что настанет время, когда в нем будут заваривать чай, который даже веником не пахнет…
— Таки какова цена нашей лампы? — спросил Каналья.
Глаза Льва заблестели, черты лица стали хищными.
— Она, бесспорно, дорогая. Ее истинная стоимость определяется трудно, нужно говорить со специалистами в этой области. К тому же во всем мире есть коллекционеры, готовые и тысячу долларов отдать за редкую вещь, какой ваша лампа, бесспорно, является.
— Ближе к делу! — Каналья тоже хищно подался вперед.
Реставратор почуял это и продолжил, глядя куда-то в сторону.
— Сто долларов — ее цена сейчас. Бо́льшую сумму вряд ли кто-то предложит, потому что коллекционеры обнищали, а поездка за границу нецелесообразна.
— Вы предложите? — спросил я. — Тысячу долларов?
Кадык реставратора дернулся, будто он эти деньги проглотил.
— У меня нет таких денег! — развел руками он. — Но есть шестьдесят пять долларов.
Мы с Канальей посмотрели друг на друга, я мотнул головой, и Алексей сказал:
— Огромное вам спасибо! Мы подумаем.
Реставратор снова дернул кадыком.
— Вещь требует реставрации, потемнел фарфор… Но, если вы готовы подождать, я могу занять двадцать долларов и купить лампу за восемьдесят пять.
Каналья распахнул глаза, скосил их на меня, но я скрестил два указательных пальца — мол, ни в коем случае.
— У них есть еще кое-что, — напомнил Андрей. — Павел, покажешь?
Я развернул икону, и реставратор затрясся весь, вцепился в нее, не стал ветреть в руках, а впился взглядом, принялся рассматривать образ через лупу, щелкая языком.
— Ну? — спросил Андрей. — Шестнадцатый век? Как я и думал?
Лев Семенович посмотрел на него с неодобрением.
— Все возможно. Необходим более тщательный анализ, мне нужно в лабораторию.
Задумавшись, хозяин квартиры разлил чай по чашкам, вытащил из ящика коробочку с сахаром, выложил на блюдце три кубика и напомнил, держа икону обеими руками:
— Чтобы установить детали, мне нужно в лабораторию. Вы не против?
— Я с тобой, как договаривались, — вызвался Андрей.
Вроде бы даже обрадовавшись, реставратор вернул Андреев кубик сахара в коробку. Вспомнилось: «Сколько ложек чая вы кладете в чай?» «Дома одну, в гостях можно и пять». «Чувствуйте себя как дома!»
— Идем!
Они с Андреем удалились. Когда хлопнула дверь в помещение, которое хозяин называл лабораторией, Каналья взял за ушко изящную фарфоровую чашку, слишком чистую для этого места, сделал глоток:
— Тоже Китай. Лохматый век, но неликвид. — Он щелкнул языком точно, как хозяин, и покачал головой, закатывая глаза, будто собирался умереть. — Трещина!
Я хохотнул. Каналья продолжил:
— Жениться ему надо, а то тараканы сожрут. Проснется, а он вместо спальни — в туалете. Унесли.
— Таким людям нельзя жениться, — парировал я и вспомнил отца с малолеткой под руку. — Он сожрет жену, если она сдвинет с места его барахло, а труп мумифицирует и положит на балконе. Или жена его сожрет за это барахло.
— Сколько он хочет за э-э-э… диагностику?
— Экспертную оценку, — поправил его я. — Тысячу рублей.
— Ты уверен, что не стоит продавать лампу за сто баксов? Это ведь хорошие деньги.
С одной стороны, он прав: это почти двадцать акций «МММ», которые превратятся в двести тысяч через месяц и в четыреста — через два. Но с другой — это вложение денег типа как в землю, цена лампы — минимум тысяча долларов, просто сейчас ни у кого нет денег, и Интернета нет, чтобы продать ее иностранцам.
У Льва Семеновича наверняка есть знакомые скупщики старины и точки сбыта, он купит у меня лампу за сто баксов, продаст за сто пятьдесят. Полтинник поднимет и будет его два месяца проедать.
Каналья выхлебал чай, налил себе вторую порцию, потом третью и произнес задумчиво:
— Пошел я в туалет. Если буду орать — хватай топор и беги на выручку.
Я остался в одиночестве, слушая, как гудит водопровод. Тишина стояла мертвая: ни соседского телика, ни топающих детей, ни собак, только вдалеке, в порту, гудел сухогруз или танкер. Одним словом — сталинка.
И снова погрузился в мысли. Вопреки стараниям химички Никитича, которая спрашивала все, что мы проходили с начала года, химию я сдал на пять. Остальные учителя отказались меня опрашивать, сказали, что ответа на уроке будет достаточно.
Четверть я заканчивал со всеми «пятерками», как и Илья, и Баранова. Гаечка подтянула математику, у нее в четверти было две четверки: алгебра, по которой раньше был еле-еле трояк, и физика. Чабанов также заканчивал с двумя четверками, чем удивил учителей. Рамиль и Минаев, по жизни троечники, стали хорошистами. Карась, второй по тупизне ученик нашего класса, исправил двойки и обзавелся даже «четверками» — по труду, физ-ре и анатомии. Лихолетова как училась неплохо, так и учится.
Теперь наш некогда средненький по успеваемости класс — самый продвинутый в школе. Только Желткова картину портит, но у нее, похоже, умственная отсталость. А Заславский еще не примкнул к нам и не проникся.
Опорожняющийся бачок унитаза зазвучал, как стартующая ракета, я аж встрепенулся.
— Ну и помойка! — сказал вернувшийся из туалета Каналья, и в этот момент из лаборатории вылетел Лев Семенович.
— Он прав! Это шестнадцатый век! Если бы была побольше, цены бы ей не было! Вы представьте только! Четыре века!
— А сейчас есть цена? — осторожно поинтересовался Каналья, протянул руки, чтобы забрать икону, но реставратор не спешил с ней расставаться.
— Минимум сто пятьдесят долларов! И у меня есть покупатель!
Вот же хитрый жук.
— А реставрировать сможете? — спросил я. — Реставрированную проще продать, и дороже будет.
— Смогу, — закивал он, потирая руки. — Будет стоить пять тысяч, это не на два часа работы, и будут нужны реактивы.
— Химия! — воздел перст Андрей.
— За работу заплатите в пятницу. Тысячу за консультацию — сейчас.
Каналья сделал свирепое лицо, прищурился и сказал:
— Я правильно понял, что икону вы оставляете себе? Безо всякого надзора с моей стороны? А если вы эту заберете себе, а вернете подделку? А если вообще не вернете?
Лев Семенович сунул ему икону, отступил на шаг и перекрестился, хотя его представители его народа — точно не христиане.