— Кто-то выбросил новорожденных щенков, — сказал я с неким облегчением, хотя приятного было мало.
Обошел мешок, взял его с другого конца и высыпал содержимое на траву. Восемь штук, все слепые, но довольно крупные, некоторые уже окоченели и начали попахивать. И какой из них живой?
Подошел Кабанов, сжал горло рукой.
— Господи…
И тут один щенок заскулил и конвульсивно дернул лапами. Сколько же они так лежат? Точно больше суток, раз трупный запах появился. Я схватил живого щенка, эдакий бурый комок со свалявшейся шерстью. Оказавшись в руках, найденыш разинул пасть и заскулил.
Всхлипнув, Ян бросился к трупикам, принялся их тормошить, чтобы среди них найти живых. Боря присоединился к нему, ох хлюпал носом и размазывал слезы по лицу.
— Вот же уроды! Те, кто их убил. — бормотал Ян. — Все мертвые!
Мальчик, который свежевал котов, чтобы не умереть с голоду, так искренне страдает над мертвыми щенками! А ведь его чуть не убили из-за тех котов. Хорошо, что я в нем не ошибся.
Боря поднял одного щенка и сквозь слезы прохрипел:
— Этот еще теплый! Сделайте что-нибудь!
Он протянул мне щенка с таким видом, словно я — Джон Коффи, и могу его оживить. Я подержал трупик в руках, присмотрелся к нему и покачал головой:
— Немного опоздали, он уже не дышит.
Отказываясь принять неизбежное, брат топнул и воскликнул:
— Надо сделать хоть что-нибудь! Ну а вдруг!
Боря отошел в сторону и принялся проводить реанимационные мероприятия: надавливал на грудную клетку щенка, разводил-сводил лапки, как утопленнику.
Друзья обступили лежащих на траве щенков и смотрели на Яна молча.
— Бабушка их топит, — буркнул Барик, — ну, чтобы не мучались.
— Садистка твоя бабка, тьфу! — воскликнула Гаечка, забрала у меня щенка и принялась баюкать, как младенца, он так ослаб, что даже не шевелился.
— Че это садистка? — Барик растерянно огляделся. — Они ж быстро… того. Не мучаются.
— Он голодный, — шептала Гаечка. — Надо его покормить.
— У меня пирожки есть с мясом, — сказал Димон Минаев.
— Дурак, что ли? — Ден покрутил пальцем у виска. — Он же маленький, сдохнет. Ему молоко надо.
Я достал бутылку из-под колы с кипяченой водой, вытащил пробку, вспомнил, как выхаживал подыхающего от голода шмеля, и сказал:
— У него обезвоживание. Надо его сперва напоить. И хотя бы глюкозы немного. Ну, сахара. Это самое необходимое.
— Печенье не пойдет? — спросил Чабанов, я мотнул головой.
— Есть сладкий чай в термосе, — предложил Кабанов.
— Подойдет. Нужно совсем немного, буквально пару капель. — Я осмотрел готовых действовать друзей и скомандовал: — Давайте так. Найдите черепок, там смешаем воду с чаем. Кто-то должен сгонять в деревню за молоком, причем прямо сейчас. Мы будем ждать здесь. Илья, пойдешь?
Он самый толковый, не потеряется.
Друг кивнул.
— И я! — Ян поднял руку, как в школе.
Денчик вызвался с ними, и они чуть ли не бегом нас покинули.
Все прыснули в стороны — искать на помойке осколки посуды, Гаечка осталась баюкать щенка, приговаривая:
— Потерпи, маленький. Скоро ты поешь.
Минаев нашел блюдце с отколотым краем, отдал мне. Я очистил его от грязи, протер водой. Теперь — полпробки чая, две — воды, несколько кристалликов соли. Если щенок на последнем издыхании, глюкоза поможет ему продержаться, а там Илья с молоком подоспеет.
Я уселся на бугорок, поросший сухой травой, похлопал рядом с собой.
— Саша, иди сюда. Держи щенка.
Если бы не память взрослого, я от щедрости душевной влил бы ему всю воду, и он издох бы, потому что отказали бы почки. Да и так не было никакой гарантии, что он выживет. Это зависит от того, заработают ли почки и система пищеварения.
Девушка уселась рядом, я окунул палец в раствор, подержал его, чтобы образовалась капля. Гаечка открыла пасть щенку, и он получил первую порцию спасительной влаги, но, бедолага, даже не заметил. Вторая, третья, четвертая капля. Пипетку бы, но где ее взять?
— Вот так надо, по чуть-чуть, или сдохнет.
Друзья выстроились вокруг и наблюдали, как мы поим щенка. Только Барик углубился в лес искать грибы, а Игорь, который — все-таки не часть нашей команды, уселся чуть в отдалении. Столько в друзьях было желания спасти найденыша, что одна их молчаливая поддержка должна была вдохнуть в него жизнь.
Гаечка забрала у меня блюдце и возложила ответственную функцию на себя. Но щенок — не шмель, и мгновенно активности не проявлял, не понимал, что происходит, и даже не шевелился, только попискивал иногда.
— Большой должен вырасти, — сказал Чабанов. — Лапы вон, какие. Что за дебил погубил таких хороших собак? Их бы с радостью разобрали для охраны.
Его услышал Игорь и сказал:
— У бати был друг, он разводил породистых собак, алабаев. Потом стал разводить бультерьеров, их покупали лучше, потому что модные. Так вот. Одна алабаиха сбежала из вольера, ее нашли. Но оказалось, что она это… щенная. То есть с дворнягами погуляла. Ну, он щенков утопил, а собаку отдал кому-то, типа она бракованная, не будет рожать нормальных щенков. Если тут такое же, многим заводчикам проще щенков убить, чем морочиться, пристраивать. Это для них товар.
— Как так можно? — проговорила Гаечка, не отвлекаясь от кормления. — Ладно убить… Но как можно не любить собак и разводить их? Ведь если любишь, убивать не станешь. Ну да, не такой, но живой ведь!
— Факт, — сказал Игорь и сунул в рот былинку. — Классные вы. Вот бы в интернате все такими были.
Из леса донесся радостный возглас Барика:
— А-ха-ха! Я гриб нашел! Здоровенный.
— Козел, — буркнула Гаечка. — Зря за него проголосовали. Я была против. Еще бы Карася позвали. — Она попыталась испепелить Кабанова, который Барика, видимо, привел, взглядом.
Взрослый я был равнодушен к живности и не тащил кошек и собак в квартиру. И не из-за образа жизни — просто не хотел себя обременять. Сейчас же смотрел на этот бурый комок, и сердце сжималось. Но больше от того, как на это реагируют дети. Что дети жестоки — факт, но их жестокость искренняя, они еще не покрылись ржавчиной равнодушия, не научились жертвовать любимым ради выгоды, не обросли, будто ракушками, коростой цинизма.
Я-взрослый сейчас пожал бы плечами и участвовал в спасении щенка из уважения к чувствам детей.
Я нынешний — чувствую, и это делает меня… более живым, что ли. Наверное, именно поэтому взрослый ушел.
— Все, закончилось! — Гаечка протянула мне блюдце. — Точнее не кончилось, но капля не получается.
— Подожди немного, и остатки залей ему в рот, — посоветовал я. — Уже можно, да и там совсем немного. А потом вот.
Я принес мешок, сложил его в несколько раз.
— Положи сюда щенка. Если он обмочится, значит, скорее всего, выживет. Значит, почки заработали. Ты же не хочешь, чтобы он это сделал на тебя? Нам еще назад через весь город ехать.
Подбежал красноглазый и красноносый Боря, протянул руку:
— Дайте я своего щенка напою. Вдруг поможет.
Противиться я не стал. Борис удалился, совершил манипуляции с трупом, вернулся, отдал тарелку, топнул от досады:
— Не помогло.
И посмотрел с вызовом, как будто я во всем виноват. Эх, как жаль, что я не Джон Коффи. Но в последнее время в моей жизни было так много чудес, что я забрал трупик у брата, подержал его в руках. Как же хотелось чуда, как «Зеленой Миле», где огромный негр оживил мышонка! Я закрыл глаза, представил, как в щенке загорается искра жизни…
Конечно же, не получилось. Память взрослого усмехнулась, а я вспомнил, как в двенадцать лет после того, как у Ильи посмотрел «Звездные войны», вдруг решил, что у меня есть джедайские способности, и попытался их пробудить.
Подошел Барик с огромным боровиком с розовой шляпкой.
— Гляньте, вот!
Гриб был большим, как если соединить вместе три моих кулака. Гаечка глянула на него и сказала:
— Ножку покажи.
Серега перевернул гриб. Ножка была вся бурая от ходов, прорытых червями. Саша скривилась:
— Фу, он червивый. Прям как ты. — И занялась щенком, лежащим на мешковине, приготовив ему вторую порцию питья.
О, как же она недалека от истины!
Барик не придал значения ее словам. Среди гопников такой стиль общения, видимо, считается нормальным. Несогласный с такой несправедливостью, Серега принялся производить вскрытие гриба, и из него черви буквально посыпались.
— Народ! — объявил я, поднимаясь. — Грибы есть. Давайте кто-то будет дежурит возле щенка, а остальные пойдут в лес. Мы ж за грибами приехали. Потом поменяетесь с дежурным.
— Я останусь! — вызвался Боря.
Гаечка рассказала, как поить щенка, и удалилась последней, взволнованная, будто мать, впервые оставляющая больного ребенка с няней. Мы разбрелись по холму. Спустя минуту донесся возглас Минаева:
— Мать моя женщина! Их тут море… Твою ж… черви! Черви! Все червивые, даже маленькие.
К нему с треском кто-то ломанулся, а я набрел на сыроежки, но брать их не стал: они горькие в это время года. Зато, вон, целый выводок, и черви их, наверное, одолевают. Проверять я не стал, пусть себе растут, побродил в кустах, набрел на Барика, взял ниже. Обнаружил «поляка», срезал: червивый. Заметил рядом двух малышей. Эти оказались непорчеными. Ну, Пашка, с почином!
Тягостное впечатление, которое оставили мертвые щенки, понемногу рассеивалось, уступая место азарту.
У самого подножия, на границе леса и поляны, я вырезал семейство польских, три оказались нормальными, и на этом мое везение закончилось. Бродил я еще минут десять, пока не услышал крик Ильи, что он вернулся.
Все, кроме Барика, сбежались к Боре. Илья победно держал перед собой банку молока, закрытую пожелтевший от времени крышкой.
— Прикиньте, молока в магазине не было! Там пусто ваще! — затараторил Ден и, заговорщицки улыбаясь, взял паузу, но никто не спросил то, что он ожидал.
Ян рассказал:
— Не было молока, да. Только банки с морской капустой и зелеными помидорами, хлеб, водка. Так Ден пристал к бабке, которая туда зашла. Продайте, мол, молоко или скажите, у кого корова.