Но куда? Не на улицу же, где по-прежнему минус пять. Вот подрастет, тогда и переведу его на дачу.
Завывания ветра, от которых раньше мороз по коже бежал, стали восприниматься не более чем неприятным фоном. От ледяных порывов, пробирающих до костей, мы научились бороться правильной одеждой.
На две недели мы оказались запертыми в одной локации, и мне приходил на ум анекдот про корабль, куда Бог всех полгода собирал. Тут то же самое: мне очень хотелось отдохнуть и хотя бы выспаться. Вот, и отдохнул, и выспался на месяц вперед. От нечего делать я проштудировал школьную программу сперва до конца второй четверти, потом — до конца третьей. Перечитал Достоевского и первые три тома «Войны и мира», а также сборник сочинения Лермонтова, Пушкина и с огромным удовольствием проглотил «Мы» Замятина. И в прошлой жизни его читал, но сюжет стерся из памяти.
Двадцать четвертого ноября, в среду, Каналья наконец отправил в Москву партию товара. Когда погода наладится (когда-то же это случится!), возобновит работу автомастерская. Но, кроме двух источников дохода, у меня были акции «МММ», которые за это время должны были как минимум дважды изменить цену.
Как и бабушка, дед считал проект Мавроди мошенничеством, и категорически отказывался в этом участвовать. Соответственно, узнавать, сколько сейчас стоит акция, не хотел. Пришлось обращаться за помощью к Олегу, сыну мента.
В пятницу, 26 ноября, он отзвонился и отчитался, что одну акцию продают за 18500, и в продажу поступили билеты, которые стоили дешевле. Акция стоила 11300, теперь — 18500. Неплохо! Ничего не делая, я заработал больше, чем другие — за год. Рыба начала клевать, скоро надо будет подсекать!
Двадцать девятого ноября, в понедельник, мы пошли в отремонтированную после урагана школу, а малыши — в детские сады.
Школьный двор преобразился и облысел. Отдельно стоящее помещение, где проходили уроки труда, так и не восстановили — я это и раньше видел, из окна квартиры Ильи. Очень радовало, что спортзал, куда вложено столько труда, не пострадал.
Вместе с Ильей, Борисом и Яном мы сделали обход, закутанные, как полярники. Юркнули в тепло школы — я даже соскучиться по ней успел. Остановились мы возле расписания, где на листке было от руки написано, что вместо первого урока у нас классный час, да и всего будет четыре урока — все-таки из-за выбитых стекол, забитых фанерой, было холодно.
— Что там мои фотографии? — напомнил Илье я.
Отснятую пленку Илья отнес соседу, который обещал к выходным сделать фото, но не выполнил обещание. Это было не к спеху, просто любопытство подтачивало.
— Говорит, сегодня вечером все будет. — Илья кивнул на расписание. — Можно было еще поспать. Ну что нам Еленочка расскажет? Только время отнимет.
Я признался:
— Так надоело сидеть взаперти, что мне это даже интересно.
К нам подошла Лихолетова. Под мешковатым свитером не было видно, но, судя по уменьшившимся щекам, она похудела. Чуть позже появились Гаечка, Алиса и Кабанов. Заячковская приблизилась к нам, глянула на часы над расписанием и сказала:
— А где все? Забили на уроки?
— Верхняя Николаевка не приехала, — констатировал Илья. — Наверное, автобуса не было.
Посмотрев на дверь, Зая широко распахнула глаза и прижала руки к вспыхнувшим щекам:
— Блин, Желток пришла! В валенках! Совсем мозги у нее всмятку.
Увидев нас, Любка стянула шерстяной платок, скинула бурую шубу — стыдилась, что она напоминает дочь бурлака на Волге. Побежала к раздевалке, чтобы сдать старье и не позориться, но та была закрыта.
— Только не прикалывайтесь над ней, — попросил я.
Следом за Желтковой, которая ожидала издевательств и не подошла к нам, в школу влетела Карасиха с посиневшим от холода носом. Я вскинул руку.
— Катя!
Девушка обернулась, дернула головой.
— Чего?
— Как Санек? — спросил я.
— Дома. Живой. Ниче страшного с ним.
Увидев Шипу и Москву, Катька рванула к подругам.
— Какая же она страшная, — прошептала Зая чуть слышно. — И ни фига не добрая внутри. Пойдем в кабинет, пять минут осталось.
Возле кабинета биологии отирались Райко, Заславский и Семеняк. Их идейной вдохновительницы Барановой не было.
— Наши ряды жидеют! — глядя на меня, произнес Райко и отвернулся.
— Ваши — да, — парировала Гаечка. — Совсем жиденькие. Скоро от тебя, Петушок, все шестерки разбегутся.
Подчеркивая, что он — не шестерка, Заславский перекочевал к нам.
Еленочка пришла за минуту до звонка, пересчитала собравшихся и сказала, открывая кабинет:
— Что-то негусто.
Мы расселись по местам. Со звонком в кабинет ворвались Белинская и Натка Попова.
В кабинете выбило окно, и вместо стеклопакета поставили одно стекло — было холодно.
Весь вид Еленочки говорил: «Как же меня все достало. Ветер. И школа. И вы. С гораздо большим удовольствием я бы сейчас поспала».
Но она должна была вести урок, потому бодрым голосом произнесла:
— Здравствуйте.
Мы встали, приветствуя учительницу.
— Тема нашего разговора — поведение в экстремальных ситуациях. — Еленочка заняла учительский стол, повела плечами и накинула пальто. — Оденьтесь, пар изо рта идет.
Мы завозились, надевая верхнюю одежду. Такое впечатление, что она мечтала, чтобы мы как можно дольше одевались. Она и Кариночка — самые красивые учительницы в школе, всегда при макияже и маникюре, парни по ним слюни пускают. А мне они кажутся красивыми куклами, другое дело Вера Ивановна…
— Правильнее было бы поговорить об этом раньше, — наконец нарушила молчание классная, — ведь после драки кулаками не машут. Знаете, да, что Саша Заворотнюк попал в больницу, у них полностью разрушен дом? А ученице седьмого класса на голову упал обломок шифера. Хорошо, она в шапке была, но все равно результат — сотрясение мозга. Итак, как же себя обезопасить? Что думаете?
— Переселиться отсюда нафиг! — предложил Заславский, Заячковская засмеялась.
— Ничего смешного, — осадила ее Еленочка. — Пять дней на гречке на воде! Итак, как себя обезопасить?
Все молчали. А я понял, что классная не готовилась к этому уроку и растеряна, ее просто поставили перед фактом, а она, изнеженная и гламурная, ничего об этом не знает. Лихолетова сказала:
— Вот вы ржете, а у нас все цветы замерзли и в холодильнике мышь повесилась. Была мука, две консервы килек в томате, кубики «магги», варенье и соленые огурцы. Чуть с голоду не подохли.
— А у нас и варенья не было, — пожаловался Заславский. — Ни рыбу не поймать… Ничего! На четвертый день, когда пузо от голода свело, я пошел в магазин, но он закрыт! Иду, знач, назад, вижу — голуби дохлые валяются, — он смолк и осмотрел класс. — Кто заржет — убью нафиг! Собрал, знач, я тех голубей, четыре штуки. Дома ощипали, выпотрошили, суп сварили с клецками. Вкусно было!
— А я думаю, куда делся мой кошак, — съязвил Петя Райко.
Захотелось встать и вмазать ему за хлеб по пятьсот рублей. Это же самое настоящее мародерство.
Заславский вскинулся, сжал кулаки, но остался сидеть.
— Убью падлу, — прошипел он.
— Мы куриц всех порубили, — поделилась Белинская. — Жарили и варили с макаронами.
— Хорошо, когда есть куры, — сказала Гаечка, посмотрела на меня. — Мы, в общем, как «бороду» над горами увидели, я набрала всяких круп. Они нас спасли.
— А папаша Райко тушенку втридорога продавал! — пожаловалась Лихолетова. — А хлеб у него вообще по пятьсот рублей был! На машине ездил и продавал! И брали, потому что деваться-то некуда.
У отца Райко была пекарня и хлебные ларьки. Еще он ездил по отдаленным районам на «пирожке», продавал хлеб лично, чтобы не терять ни копейки. Ларьки разметало ураганом, остался только «пирожок», и ушлый барыга решил поживиться хотя бы так.
— Кому война, кому мать родна, — проговорила Гаечка и наградила Петю ненавидящим взглядом.
— А я че? — развел руками он.
Решив выручить учительницу, я сказал:
— Заславский молодец. Голубей вполне себе едят, он все сделал правильно. Я сделал бы так же. И не только голубей едят. Когда приходит голод, сперва заканчиваются голуби, потом кошки и собаки, а после начинается каннибализм. Больше чем уверен, что те, кто пирует на чужом горе, не побрезговали бы человечиной. — Я посмотрел на Райко. — Хоть мы и смеемся над стариками, которые пережили голод и делают продовольственные запасы, они оказались более подготовленными.
— Да ну, разве в блокадном Ленинграде ели людей? — возмутилась Попова.
— Еще как ели, — сказал Илья. — Только об этом не пишут.
— По себе судишь, — съязвил Райко, и воцарилось напряженное молчание, в котором стало окончательно ясно: вот мы и вот он, это разные непересекающиеся миры.
Хуже другое: люди, с которыми мне придется взаимодействовать в будущем — по большей части окажутся такими гнилушками, для которых справедливо только то, что полезно конкретно им.
— Вы слышали про бейсбольную команду, которая летела над Андами, но самолет разбился, и они застряли на несколько месяцев в горах? — спросил я.
— Это когда было? — заинтересовалась Лихолетова.
Фильм об этом смотрел я-взрослый, потом искал материалы, но детали, естественно, стерлись, и я воспроизвел то, что помнил:
— В семидесятых, дату не скажу. Может, и не бейсбольная команда, давно об этом читал, но точно какие-то спортсмены. В общем, самолет упал, пассажиров сочли мертвыми и перестали искать. Представьте: вокруг высокие горы, мороз, непонятно, сколько до ближайшего населенного пункта, куда идти, сколько идти. — Я сделал паузу. — На улице минус двадцать — все почти как сейчас. Но ни укрытия, ни пещеры, только половина самолета, где можно спрятаться. И еды нет. А они продержались семьдесят дней. Вопрос: каким образом?
Молчание было мне ответом. Я продолжил:
— Из сорока остались в живых шестнадцать человек. Человек десять погибло сразу, те, что послабее — потом. Такая история.
— Гониво, — выдохнул Заславский.
— Факт, — ответил я. — Почитайте. Страшная история. Что они ели все это время, я промолчу. Так что голуби — правильное решение.