оощрить, чтобы не отбить тягу к подвигам.
Желткова заняла свое место, гордо вскинув подбородок. Это ее первая «пятерка» за все время учебы. Математику она вряд ли вытянет, совсем плохо у бедняги с соображалкой, но за усидчивость Инночка может ей поставить «трояк», а вот гуманитарные предметы вполне ей по силам. В той, другой реальности Желткова, ненужная ни матери, ни одноклассникам, ни учителям, закончила девятый класс то ли с девятью, то ли с одиннадцатью «двойками».
Заячковская ткнула Любку ручкой в спину, а когда та повернулась, чтобы возмутиться, показала «класс».
Так, миссия «Верни Веру» выполнена. Вечером присмотрюсь к будущему отчиму, поговорю с ним и выясню, что он за гусь, можно ли иметь с ним дело и доверить ему маму. А пока — перекус в столовой, обед там же и — на базу, чтобы у мамы и Алексеича под ногами не путаться, после подготовки к урокам — тренировка.
Как я и думал, Боря тоже не захотел после школы идти домой и весь день был со мной на базе. Даже сейчас, устав после тренировки, еле плелся домой и словно пытался оттянуть время.
— Игорь классно дерется, — говорил он. — Почти как ты. Но ты ногами работаешь, и борьба есть, а он чисто боксер, но крутой!
Я попытался переключить его на позитивный лад:
— Днюху как думаешь отмечать? И главное когда? В пятницу, как и выпадает?
— Блин, неделя осталась. Во я старик! Четырнадцать стукнет. На базе думаю.
Боря должен был родиться в начале января, он был любопытным и появился на свет раньше срока, 17 декабря, мы даже в один класс могли бы попасть, если бы его отправили в школу в шесть лет.
— Кого пригласишь?
— Всех наших. Ну, «Бойцовский клуб».
— Мишку очкастого? — поинтересовался я. — Кого-то из класса?
— Мишка лошара. Говорю, давай с нами тренироваться, будешь гопников бить. Он ни в какую, тяжело, видите ли, ему. Из класса… Не. Они лишними будут. Принесу в школу торт, пусть жрут.
Помолчав немного, он сказал:
— А вообще круто! В первый раз у меня на дне варенья будет столько народу! Всю жизнь о таком мечтал, но, сам понимаешь: ты, Наташка, Мишка… Хочу фотик, так что дарите деньги! Буду на него копить.
— Договорились.
Уже давно стемнело, и пустырь с платаном мы прошли с фонариком. Но и дальше было черным-черно. Когда свернули на дорогу, ведущую к нашему дому, Боря завертел головой и спросил:
— Оба-на, че, опять свет на районе выключили? Глянь, как темно.
И правда, огоньки в окнах чуть теплились, фонари на улице не горели ни у кого, и царила предгрозовая тишина, лишь вдалеке шелестели шины автомобилей, то ближе, то дальше заливались лаем собаки да у кого-то в курятнике орал ошалелый петух.
Наш дом высился черной махиной и сливался со склоном горы.
С фонариком мы вошли в подъезд и услышали бабушкин хриплый командирский голос. Донесся заливистый Наташкин смех.
— Постарайся не лезть в бутылку, — попросил я Бориса. — Мы из этой квартиры уедем скоро, а маме нельзя оставаться одной.
— Угу, постараюсь, — буркнул Боря, остановился на лестничной клетке и выдал: — Тебе-то ладно, можно поступать в техникум и съезжать в общагу, а мне еще два с половиной года тут ютиться. Так без отца хорошо стало, и вот на тебе!
— До лета потерпишь? — спросил я.
— А что летом? На улице жить, комаров кормить?
— Увидишь. Идем.
Стол снова перенесли в зал, иначе бы мы все не поместились, свечи давали теплый свет, создавая романтическую обстановку. Пахло жареным мясом и спиртовыми парами. Во главе стола — бабушка, напротив запеченной в духовке утки, поблескивающей золотистой, пропитанной жиром корочкой. По одну сторону от нее, касаясь друг друга плечами, сидели мама и Алексеич, по другую, на моей кровати — Наташка. В бокалах угадывалось красное вино, бабушка себе не изменяла и пила настойку.
Увидев нас, будущий отчим встал, пожал нам с Борисом руки, как взрослым. Бабушка разулыбалась, обняла Бориса, вернулась на место.
— Мойте руки — и прошу к столу, — засуетилась сияющая мама, в свете свечей она казалась совсем молоденькой, почти девочкой.
Мы по очереди наведались в ванну, уселись за стол и напали на еду.
— И что тот мужик-пчеловод? — спросила у Алексеича мама, подперев щеку ладонью.
— Съел! Три литра меда, представляете? — прожевав, ответил он объяснил нам с Борей: — Пчеловод на спор!
— И что, не умер? — искренне удивилась мама. — Это ж аллергия и по… расстройство кишечное.
Алексеич помотал головой.
— Не! Но мед стал у него течь через пупок.
Наташка засмеялась. Бабушка нахмурилась. Моя рука потянулась к лицу, но я остановил ее. Несите бред, несите в пакетах! Боря не удержался и спросил:
— Вы это видели? Мёд в пупке?
Алекеич выпучил глаза и закивал.
— А точно это был пупок? — съязвил брат, я пихнул его ногой под столом, и он смолк.
Я покосился на маму: она слушала, развесив уши. Бабушка отнеслась к байке скептически. Потом последовал рассказ о том, как там «на Полтави», который перетек в хвастовство старшей дочерью, которая на спор поступила на токаря, и теперь она — единственная девушка в группе. Старшая, как я понял, ровесница Наташки, младшая — Борина, и учится в восьмом классе. У Алексеича двое детей, то ли от первого, то ли от второго брака.
Час мы сидели за столом и ели, а Алексеич говорил, говорил, говорил — нескладно и неинтересно, почти как Любка. Мама заглядывала ему в рот, бабушка и Наташка заскучали.
Завершил монолог рассказ, как в шестнадцать лет Алексеича из дома выставил отец со словами: «Взрослый? Паспорт получил? Вот и учись жить самостоятельно».
— Вот было воспитание! — восхитился сомнительным поступком отчим. — Не то что сейчас — взрослые мужики за мамкину юбку держатся!
Бабушка сломалась первой:
— Извини, Василий. Схожу-ка я покурю.
Видимо, у нее распухла голова от его словоизвержения, и она попыталась спастись за дымовой завесой, но не помогло: Алексеич увязался следом, рассказывая, как ему сложно было поступать в автомобильный техникум, потому что диктант писали на русском, а он ему неродной, у них в Диканьках все по-украински говорили. Но ничего, на следующий год язык подтянул, поступил.
Мама вместе с ним пошла на улицу.
Боря подождал, пока хлопнет дверь, и сжал голову руками.
— Ща сдохну, вот он нудный. У меня мозг закипел!
— Это же какой дефицит внимания у человека, — попытался сгладить острые углы я.
— Еще я понял: шестнадцать лет стукнуло — пошел вон на улицу, — проворчал Борис.
— Да успокойся ты, — сказал я, — мы раньше уйдем, вот посмотрите. И не из-за него, а потому что сами так захотим.
— Мне пофиг, я уже почти, выпорхнула, — улыбнулась Наташка. — А за маму рада, она так его любит. Ну да, так себе мужичок, но заботится ведь о ней, возит везде, проблемы решает. Пусть будет.
— Меня больше напрягает, что он жениться ходит по-маленькому, — сыронизировал я и подумал: «Как наш папаша. Интересно, как он отреагирует на мужика в квартире, которую считал своей?»
— Может, теперь по-большому сходит. — Наташка запрокинула голову и засмеялась, а успокоившись, добавила: — Даже год счастья стоит того, чтобы он был, этот год.
Вздохнув, Боря зачем-то пошел на кухню, выпустил Лаки, который стал носиться по квартире, устраивая дебош и разрушения. В этот момент взрослые вернулись, впервые бабушка рассказывала про немцев. Щенок, повизгивая, ринулся к ним, вцепился в штанину Алексеича и попытался его побороть.
— Кто его выпустил? — воскликнула мама. — Он покоя не даст.
— Убийца! — радостно воскликнул будущий отчим, потрепал щенка за холку, поднял. — Какой мужик растет! Зачем его запирать? Пусть играет ребенок.
— Я скоро переселю его на дачу, — пообещал я.
— Зачем? Пусть живет, — вступился за Лаки Алексеич. — Вдруг опять морозы? Жалко.
— Пусть живет! — сразу же согласилась мама.
Как только щенок оказался на полу, побежал ко мне, видимо, признав вожака. Будет охранять мой будущий дом. Нужно его правильно воспитать.
Зашел разговор про работу, и оказалось, что Алексеич промышляет рубкой и продажей дров на зиму — возит их на КАМАЗе на дачи, а еще продает газ. То есть берет пустой баллон, привозит полный и имеет свои пять копеек, а летом занимается фруктами.
В общем, товарищ предприимчивый, но дальше своего носа не видит и раздвинуть горизонты не может. Если проявит себя ответственным и исполнительным, попробую его включить в свою схему.
— Как Пашка! — воскликнула мама. — Он летом на этом больше меня заработал!
— А у вас какой «КАМАЗ»? Самосвал или платформа? — закинул удочку я.
— Тентованная платформа, — с гордостью заявил он. — Но он не мой, мы его с напарником покупали пятьдесят на пятьдесят.
— И как делите его?
— Неделя моя, неделя его, — с готовностью ответил он. — Леша его продавать думает, некогда ему заниматься, он милиционер. А пока в аренду сдает, шо меня не устраивает: машина-то изнашивается!
«Милиционер — это хорошо. „Крыша“ есть», — подумал я.
— Просто мент или гаишник? — уточнил я.
— Не гаишник, — разрушил мечты о «крыше» Алексеич. — А чего спрашиваешь?
— Интересно просто, — пожал плечами я, а в мыслях уже вез товар в Москву на 'КАМАЗе’и возвращался груженым оттуда.
Опасное это дело: на дорогах бандиты, но если этих можно избежать, то гаишники будут шмонать на каждом посту и промеж постов. То есть нужно вооруженное сопровождение груза и купленный московский гаишник, который смог бы приказывать подчиненным в регионах, чтобы нас не трогали. Получаются расходы, сопоставимые со стоимостью самого «КАМАЗа». Воображение нарисовало бабушку с ружьем в кузове грузовика. Это все, что я пока могу противопоставит крупным хищникам.
Вспомнился москвич Олег, сын мента. Можно через него узнать, к кому обращаться из гаишников.
Время такое, что можно тупо прийти и предложить взятку, никто за это не сажает. Кстати, и Алексу нужно о себе напомнить, спросить про акции «Лукойла».