Увидев во мне родственную душу, Алексеич принялся рассказывать, как его с дровами хлопнули гаишники, утверждая меня в мысли, что без «крыши» никак, больше потеряем.
Да и к товарищу этому надо присмотреться — вдруг не стоит его посвящать в свои планы.
В полдевятого бабушка засобиралась домой. Провожали мы ее всей толпой. Захмелевший Алексеич заплетающимся языком рассказывал про пчел, а когда он смолк, бабушка проговорила, пригрозив ему пальцем:
— Смотри у меня! Если будешь обижать моих любимых внуков и Оленьку — пристрелю как тех фашистов.
— Да шо вы в самом деле, — растерянно развел руками он.
— Натерпелась она с деспотом этим, хватит!
— Мы любим друг друга! — уверил ее Алексеич. — Я не собираюсь никого обижать.
— Вот пусть так и будет. А то у меня ружье есть.
Василий Алексеич сделал вид, что шутка его насмешила, я же понял: в каждой шутке есть доля шутки. Бабушка действительно готова защищать свою беспомощную дочь и внуков с оружием в руках.
Глава 23Фундамент
11.12.1993, воскресенье
Перед новым годом я рассчитывал хорошо заработать и надеялся, что кофе будут брать на подарки. Но вчера мы с Ильей поехали в областной центр, прошлись по точкам, и в итоге было продано всего одиннадцать пачек. Все как сговорились: во время обзвона пообещав взять несколько, покупали по одной-две, ссылаясь на то, что денег у людей нет, соответственно, нет выручки. Грудастой Карины, которая интересовалась Канальей, и вовсе на работе не оказалось. В итоге мы оббегали город вдоль и поперек, ломились в каждую дверь, но продать удалось еще только две пачки. Итого тринадцать. Шестьдесят пять тысяч чистыми, сто шестьдесят девять с учетом вложенного, минус три — зарплата Ильи.
В понедельник я обещал купить десять акций, это сто двадцать тысяч, и вина на сто двадцать тысяч у разных рабочих винзавода, в том числе у мамы. Поскольку средняя цена за бутылку — 300 рублей, мне предстояло приобрести тридцать три ящика по двенадцать бутылок — это на год вперед. Ну, может, перед новым годом москвичи решат шикануть и купят дорогого вина. Ну, относительно дорогого, ведь для выдержанного в дубе вина 1200 рублей, то есть доллар — не цена. Мне оно досталось вообще по четыреста. Молодое — по двести пятьдесят-триста, но и оно было вполне достойным.
Изначально я столько брать не планировал, ведь деду отправлялось за раз по двадцать-тридцать бутылок, но это был обязательный довесок к акциям, людям некуда было девать товар. И нужны были деньги, зарплату ведь задерживали.
Сегодня, в воскресенье, был полный и абсолютный провал: шесть пачек кофе. Тридцать тысяч рублей чистыми, семьдесят восемь грязными, минус трешка Ильи. Потрепанный ураганом курортный городок еще не пришел в себя, все тратилось на остекление окон и устранение прочих повреждений
Итого на руках у меня было двести сорок три тысячи, на три тысячи больше, чем требовалось отдать. И, хотя я уложился, настроение было препаскудным. Я пытался с собой договориться, уверял себя, что зажрался: девяносто тысяч чистыми за два дня — это очень много, о такой сумме многие могут только мечтать. Временами получалось утешится. Но, только я успокаивался, глядя на проплывающие за окном автобуса огоньки порта, как возвращалось осознание, что этот вид дохода изжил себя.
Тринадцать тысяч за пачку — это очень дорого. Скоро вообще зарплаты платить перестанут, и тогда останется бартер и доход от мастерской, ведь хозяева машин — люди состоятельные.
Расстраивало меня несколько вещей: во-первых, я лишался источника дохода, который мой и только мой. Автомастерская была завязана на Каналью и деда, торговля в Москве — на деда, бартер только маячил в перспективе, и я планировал развить это дело с отчимом, у которого «КАМАЗ».
Еще очень хотелось подарить Боре фотоаппарат «Полароид», но теперь было ясно, что не уложусь: Каналье привезли три ушатанные иномарки, требовалось закупить запчасти почти на пятьсот баксов, а совсем немного, что оставалось — отдать бабушке, чтобы расплатилась с бригадиром, который разнюхал, где какие фрукты остались в «холодильниках», и привозил ей груши, виноград и яблоки.
И еще бабушка выполняла роль курьера, я платил ей полторы тысячи за поездку, две — проводникам за контрабанду и полторы-две — услуги водителя.
Случилось то, чего боялся Каналья: мастерская стала меньше приносить за счет зарплаты рабочим, в совокупности с доходом от запчастей чистыми получалось чуть меньше тридцати тысяч, по десять-тринадцать на человека, сорок — учитывая закупочную стоимость автозапчастей. Как ни крути, не укладываюсь, минимум шестьсот баксов надо передать деду. С учетом того, что Каналья согласился вкинуть свои зарплатные, не хватало ста тысяч. Это минут те самые четыре акции «МММ», которые я ухитрился не продать в течении недели, и в понедельник на разнице стоимости должен материализовать из воздуха минимум двадцатку.
Еще два понедельника — и буду скидывать все акции. Пора. Правда, делать это надо не здесь, а посвятить воскресенье поездкам по пунктам продажи акций в соседних городах, где меня не знают. Жаба расквакалась, что ничего не предвещает беды, и распродавать их надо, когда начнутся гонения на Мавроди. Вроде бы логично, вот только реальность уже не та, никто не знает, что будет здесь, и лучше не жадничать, а перестраховаться. Потому четыре акции продам прямо завтра на рынке, сейчас нельзя, потому что цена старая — 25400. А в понедельник они будут стоить больше тридцати тысяч, как раз все дыры закрою, и двадцатка останется на текущие расходы.
Сегодня друзья должны сдать деньги на закупку товара в Москве. Все-таки неправильно, чтобы у детей не было выходных, и они работали. Но по-другому они не могли бы позволить себе даже самое необходимое.
Со мной рядом сидел Илья, читал Стругацких и так увлекся, что не реагировал на происходящее.
А я думал о близком и далеком, о близких и далеких и пытался разложить будущее по полочкам, понимая, что полочек-то не хватает! Мелкому уже недостает места, все валится, и я забываю, что запланировал, если не записываю в ежедневник — тот самый, с замком, который подарил директор за ремонт в спортзале.
Пока Илья был занят, я достал ежедневник из рюкзака. Важное дело на следующей неделе осталось одно — усыновление сирот. Все упиралось в то, что Людмила не умела давать взятки. Да и я не умел. Все знают, что взятка — преступление. Поощрение коррупционеров порождает еще большую коррупцию. Но что делать, когда на кону судьбы маленьких людей? Что делать, когда без взятки тебя не станет слушать вообще никто?
Потому на среду я запланировал поход в органы опеки на 16.00. Сразу после школы и рвану туда. «Полароид» для Бориса придется отложить на новый год, когда я стану миллионером. Уж двести баксов выделить смогу.
— Как отчим? — спросил Илья, захлопывая книгу.
Ответил я честно:
— Терпимо. Я с ним поговорил по-взрослому, он вроде бы услышал. Вежливый, деликатный, куда не надо, нос не сует. Не так свободно в квартире стало, зато мама счастлива.
Был, правда, один нюанс, связанный с маминым счастьем: слишком громкие ночные звуки, от которых я иногда просыпался и Боря, наверное, тоже. Отец вел себя тихо, теперь же мама словно одержима инкубом. Зато ясно, почему за мужчину, не одаренного ни внешностью, ни харизмой, столь жесткая конкуренция: он так талантлив кое в чем другом.
Прошлого меня такая активность удивила бы: это же надо, сорок пять лет мужчине, а может, еще как может! Но мне самому было сорок шесть, и на что способен мужчина в таком возрасте, я немного в курсе.
Ну и еще нюанс: умственные способности Алексеича. Он верил во всякую белиберду: экстрасенсов и ведьм, в вытекающий через пупок мед, в йети, живущих в горах, и ни в одной области, кроме устройства автомобилей, не был развит. Но я считал неэтичным говорить об этом даже с Ильей, чтобы не выставлять маму в невыгодном свете. Это наши семейные дела.
— А Боря? — поинтересовался Илья.
— Терпит. Держится, хотя ревнует. Сколько продержится — вопрос.
— Я бы не смог, — признался Илья, помолчал немного и добавил: — Родители хотят Яну делать операцию, записали его на консультацию в медцентр, чтобы узнать, можно ли спасти глаз, и сколько денег нужно, чтобы свести шрамы от ожогов. В школе его не трогают, но он очень комплексует и стесняется незнакомых людей.
— Потом расскажешь, что и как? — поинтересовался я.
Если бы не моя помощь, возможно, Яна не было бы в живых, и я чувствовал за него ответственность. Если будут свободные деньги, помогу. Но обещать я ничего не стал.
— Конечно, — кивнул Илья. — Я сомневался в нем, а теперь рад, что у меня появился брат, да еще и такой крутой. И родители его любят, как родного.
В город мы приехали в шесть, жутко вымотавшись, потому что обошли все открытые кафе и магазины, предлагая кофе. Никогда я так не надрывался, а результат оказался плачевным.
Возвращались мы в час пик, еле влезли в заднюю дверь «ЛуАЗа», и нас стиснули со всех сторон на ступеньках.
— По городу не останавливаюсь, — громогласно предупредил водитель.
Возмущенно раскудахтались женщины, на что он ответил:
— Пешком ходите. Я один на маршруте, а людям в село ехать, далеко. Кто не доволен — выходим.
Потеряв несколько бабок, автобус тронулся. «Завтра — за мопед в автомастерскую. Еще денечек», — успокаивал себя я.
Доехали мы быстро. Илья вышел на своей остановке, и я вместе с ним — нужно было собрать дань за двенадцать лет, чтобы на эти деньги купить товар, и друзьям было что продавать на рынке.
На базе меня ждали Димон Чабанов, Кабанов, Алиса с Гаечкой и Наташка. Димон отдал восемь тысяч за двоих, Гаечка и Алиса — девять, Кабанов — пять, Наташка с гордостью отсчитала пятнадцать тысяч. Значит, Андрей не отлынивает от своих обязанностей и хотя бы двадцатку в месяц имеет, а на это можно кормиться. Да и продукты из холодильника перестали исчезать, потому что из квартиры исчезла Наташка, переселившись к Андрею.