Наташка молчала, разбалтывая сахар в чашке. Ей тоже было стыдно.
Воцарилось молчание, бабушка ушла, а вернулась с полотенцами и тапочками для Наташи.
— Извини, только заметила, что у тебя кеды порвались. Какой у тебя размер ноги?
— Тридцать шестой, — ответила сестра.
— У меня тридцать девятый — не подойдет. Ничего, что-нибудь придумаем.
— А еще тапки есть? — спросил я. — У нас ноги мокрые.
Бабушка всплеснула руками и воскликнув: «Что ж вы молчите!» — убежала в дом, вернулась со старинными, наверное, еще дедовыми клетчатыми тапками, выдала нам по полотенцу, по куску нового мыла и отправила Наташку в душ. Я переобулся, думая просушить кеды возле титана. Паршиво, когда другой обуви у тебя нет.
— Что вы будете делать? — Спросила бабушка. — Терпеть побои — не советовала бы. — Она тяжело вздохнула, по лицу пробежала тень. — Эх, Оля, что же ты наделала! Говорила ей, в ногах валялась, чтобы не шла за этого придурка. У нас же в семье никто никого никогда не бил! — Ее голос сорвался, и она смолкла.
— Все будет хорошо… — Так и хотелось назвать ее Эльзой, но я сказал: — Бабушка. Я не позволю.
Наташка вышла быстро, ее сменил я, а потом, прихватив обрез, мы отправились в дом.
Это был старинный дом из тех, что построены своими руками: с кривыми белеными стенами, высоким потолком и гулкими комнатами. Дом-музей уходящей эпохи. Старинный шкаф с гнутыми ножками в прихожей, иконостас на восточной стене. На бабушку Эльзу не похоже, но на войне, говорят, атеистов не бывает. Наполовину сгоревшая церковная свеча на блюдце.
Заскрипели половицы под ногами.
Дальше — тесная прихожая. Печь.
Все-таки я был тут в совсем нежном возрасте, зимой, потому что откуда-то помню эту печь. Я сидел на полу и зачарованно слушал, как бьется ее огненное сердце.
Напротив входа — дверь в маленькую комнату. Слева — вход в просторный зал со старинной мебелью. И повсюду — фотографии на стенах. Бабушка и дед — везде молодые и смеющиеся. Две девочки-погодки, похожие, как двойняшки: мама и тетя Ира.
— Бабушка, у тебя ведь сохранились старые фотоальбомы? Покажи их мне, пожалуйста, — попросил я.
— Сейчас, постель вам приготовлю, вы же не спали всю ночь!
Она засуетилась в маленькой комнате, где стояли две кровати, разделенные тумбой.
— Я помогу! — вызвалась Наташа и отогнала бабушку, стала сама застилать бельем и свою кровать, и мою. Надо же, а дома было не допроситься что-то сделать за двоих.
Наблюдая за ней, я скользнул взглядом по подоконнику, увидел карету, искусно вырезанную из фанеры, и кое-что вспомнил. Черт! Илюхе забыл рассказать, что со мной случилось, а он меня потерял и волнуется. Надо срочно это исправить! Я подошел к дисковому телефону, набрал справочную, узнал номер Каретниковых — он за столько лет из памяти выветрился, и позвонил другу.
— Да, — строго ответил он.
— Привет, это я…
— Пашка, я тебе башку откручу! Ты что творишь? Твой батя приходил, говорил, ты пропал, и Наташка тоже…
— Не пыли! — прервал я поток возмущения. — Не пропал, а из дома сбежал. В общем, он Натку начал бить, я не дал, и мы вдвоем свалили.
— Куда? Ты не под забором хоть ночуешь? А то у бати есть ключ от подвала. Хороший подвал, сухой…
— Не под забором. В безопасном месте. Тебе лучше не знать, потом расскажу. Все остальное тоже расскажу потом.
— Ты в школу завтра пойдешь? На подготовительные к экзаменам?
— Не знаю еще. Кстати, я Русю прессанул жестко. Должен отстать.
— Да?! — На меня аж через трубку пыхнуло радостью. — Как? Расскажи!
Представилось, как он пританцовывает от нетерпения, предвкушая интересное.
— Не могу, — я покосился на застывшую над душой Наташку. — Правда не могу, все серьезно.
— Он хоть живой? Ну, Руся.
— Живой, но слегка уссатый. — Друг засмеялся, я продолжил: — Все, Илюха, пора мне. Все у меня хорошо, не переживай.
Я отключился.
Выпускные экзамены были в девятом и одиннадцатом, но, начиная с шестого класса, мы ежегодно сдавали два предмета. Проходило сие действо тоже в форме экзамена, с подготовкой, билетами и сопутствующей нервотрепкой, хотя по факту это было что-то типа итоговой контрольной, проверкой знаний, которая влияла на годовую оценку.
По идее, если вообще не явлюсь на этот типа экзамен, никто мне ничего не сделает. Но я пообещал матери сдать все на пятерки. А раз пообещал — делай, и возраст — не оправдание. Таков мой принцип. Иначе чем я буду отличаться от большинства?
Бабушка достала огромный пухлый фотоальбом, сдула с него пыль и уселась на диван, мы пристроились по бокам. Перелистывая страницы со вклеенными фотографиями прадеда и прабабки, бабушка рассказала историю нашей семьи.
Она сама была из Сталина, то есть Донецка, из семьи ярых коммунистов, дед — местный. Познакомились они на фронте под Курском.
Слушая ее голос, рокочущий, словно волны, ворочающие гальку, завораживающий, усыпляющий Наташа уснула сидя. Мы с бабушкой переместились в летнюю кухню и долго разговаривали обо всем, и мне все больше хотелось прибить отца за то, что в той жизни он лишил меня этого замечательного человека.
Потом и я уснул на накрахмаленном до хруста белье. Проснулся вечером, протер глаза. Было еще светло. Привычка откладывать важные дела уже дважды подвела меня под монастырь, потому к Лялиной нужно ехать уже сегодня. Я придумал, что и как надо повернуть, чтобы загнать папашу в угол, и он не отвертелся.
Полный решимости, я вышел в зал и обнаружил Наташу, сидящую возле телефона, поджав ногу.
— Что? — спросил я.
Она помотала головой, но я и так знал: она звонила Владу, а его для нее не было дома.
— В институте? — спросил я, сестра кивнула, я подошел к телефону. — Диктуй номер.
— Зачем? — вскинулась сестра. — Влада же нет.
Я посмотрел на часы, показывающие полседьмого вечера.
— Диктуй. Проверим, есть или нет.
«Я не хочу знать, — читалось на ее лице. — Я не готова это знать».
— Ну?
И все-таки она сдалась. Я принялся набирать номер, прижав трубку к уху и поглядывая на сестру, которая все больше бледнела, судорожно сжимала-разжимала пальцы. Тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р — вертелся диск. Из трубки донеслись протяжные гудки. Наташка шумно сглотнула слюну. Наконец бодрый женский голос ответил:
— Алло?
— Здравствуйте, это Саша из института. — Я так представился, потому что Саш много, и уж точно у Влада есть знакомый с таким именем. — Позовите, пожалуйста, Влада.
— Минутку. — Донеслось приглушенное: — Вла-ад! Тебя тут какой-то Саша.
Он ответил матери неразборчиво и выдохнул:
— Да!
Я протянул трубку Наташе, которая тотчас жадно в нее вцепилась и прохрипела:
— Влад, привет. Это я…
— Не звони мне больше, — прорычал он, и посыпались короткие гудки.
Наташа стояла и смотрела в трубку. Лицо ее было каменным. Она не верила своим ушам, потому остервенело принялась звонить еще. И еще. И Еще. Но вызов снова и снова сбрасывали. Сообразив, что ее предали, она упала на диван и закрыла лицо руками, воскликнув:
— Ну почему-у-у?
— Отец пригрозил, что посадит его за связь с несовершеннолетней, — объяснил я. — Он хвост и поджал. Потом, может и приползет, но нужен ли тебе такой… парень?
Как же мне хотелось найти этого Влада! Расквасить его морду, потом — пристрелить его, а труп скормить рыбам. Я сел рядом с ней на диван, посмотрел на бабушку, стоящую в проеме двери, кивнул на выход. Она поняла без слов, и мы вышли на улицу.
Бабушка так изощренно выругалась, что Боцман, лежащий у порога, вскинул голову.
— Извини, — сказала она мне.
Я поделился планами:
— Сейчас я поеду в одно место, поговорю с человеком и попытаюсь сплавить папашу ей.
Бабушка вскинула брови.
— Ей?
— Любовнице. Скажу, пусть забирает его себе. Пока он не свалит, ноги нашей в той квартире не будет.
Бабушка покачала головой.
— Бедная моя Оленька! Какой подонок, а — даже дети знают, с кем он чешет свой хер! Но ты все делаешь правильно. — Она горько усмехнулась. — Вот ведь как. Что у Ирки, что у Оленьки были козлы, а не мужья, а единственный мужчина в доме — внук.
Она ободряюще похлопала меня по спине. Свой парень бабушка Эльза.
— Бабушка, иди к Наташе. Не надо ей сейчас быть одной. А я поехал — хватит тянуть кота за яйца. Гангрену лечат оперативно.
Переобувшись в подсохшие кеды, я отправился на остановку. В автобус сел в семь вечера. В Николаевку должен был приехать около девяти. Если очень повезет, успею раньше.
Я уже знал, что ей скажу. Но сработает ли мой план, зависит от того, что там за Аня Лялина. Вдруг психопатошная дура, и кидаться начнет? Или стерва размалеванная.
Воображение нарисовало перегидрольную курицу с красными губищами и тенями до ушей. И патлы дыбом, лакированные. Эдакая злая мачеха, современный вариант.
Но так ли оно на самом деле?
Глава 17Мышь половая, одна штука
Лялины жили в двухэтажном общежитии при въезде в поселок. Как, интересно, папаня справлялся, когда у Ани есть принцесса Анжелочка? Ее просили часок погулять, посидеть под ларьком, пока они предаются плотским утехам? Может, потому он и не уходит от нас, что им с Анечкой жить негде?
Если всем нам переселяться к бабушке, опять будем сидеть друг у друга на головах. Нет-нет, пусть он валит из квартиры, еще чего — жилье оставлять ему и любовнице.
Но раз я пришел, нужно доводить начатое до конца. Гюльчатай, открой личико! Сейчас я узнаю, какая ты, разлучница и, надеюсь, избавительница.
На ступеньках у подъезда два тощих татуированных деда курили папиросы. Я поздоровался. Так принято в сельской местности: если здороваешься — хороший мальчик, нет — хамло зазнавшееся. Деды кивнули в ответ. Я развернул смятый листок с адресом, чтобы не ошибиться. Двадцать восьмая квартира — на втором этаже.
В доме воняло… даже не знаю чем. Есть характерный запах советских общежитий: прогорклая вонь стряпни, впитавшаяся в стены, табак, запах старческого тела и чего-то еще.