— Да я же знаю этот роман,— сказала Катя.— Не всё там плохо. Да и, правда, написана. Такие мальчики в Москве есть. Герой ведь потом понял, что он жил неправильно.
— Понял? Ничего он не понял,— сердито возразил Константин Григорьевич.— Автор пошутил над читателем.
Я слушал запальчивую воркотню, такую же, как в нашем доме, когда Базовский начинал о чем-то спорить с отцом, и думал: что если его спросить о Тоне? Знает ли он, что она вернулась? Что работает кондуктором автобуса?
— А как эгоистичны эти молодые люди,— продолжал Константин Григорьевич.— Совсем не желают считаться с теми, кто прошел через тяжелые и сложные времена. Легко отбросить все, что было до тебя, ничего, в сущности, не выдвигая нового, своего. Начали жить в легкие годы и вдруг посчитали себя чем-то обиженными. Им, дескать, мала площадка для действия. Ведь этакие негодники! Им бы перед прошлым отцов шапки снимать! А они соревнуются, кто глубже в душу стариков плюнет. Такие могут и не заметить, как жизнь обойдет их. Им кажется, что они — молодая сила, а на деле — пупыри.
Он махнул безнадежно рукой.
— А критика наша гнев свой — гневаться ей по штату положено — изливает на тех, кто о народных бедах рассказывает. За всякую малость цепляется. Характеры не те, какие нужны, историческая перспектива теряется. А перед книгами молодых писателей о великовозрастных шалопаях готова на колени встать. Героями нашего времени объявляет. А какие, собственно, это герои нашего времени? Квакают лягушки в своем болоте.
— Разве мало таких среди молодежи, что живут бездумно?— возразила ему Катя.— О таких нельзя молчать. Литература должна показывать жизнь такой, как она складывается.
— Надо, Катя, надо!— подтвердил Константин Григорьевич.— Но разве наше общество состоит только из таких вот героев? Ведь, нет же... Почему же в литературе они вышли на первое место?
Катя лежала возле меня. Слышалось ее тихое дыхание. Моя рука вольно или невольно коснулась ее руки, Катя не отвела своей, и я тихонько поглаживал ее пальцы. Осмелев, я даже попытался приласкать и мягонькую ладошку. Катя надела очки. Я сконфуженно отодвинулся, и новых попыток приблизиться не делал. Еще может подумать, что алкоголь в голову ударил. Впрочем, будет права. Однако за поцелуй, уворованный в воде, она ведь не обиделась?
Уху мы давно прикончили, да, кажется, и наговорились, вино выпили. Солнце успело перевалить через наши головы и теперь опускалось к земле раскаленным диском. Мы засобирались домой.
Катя напросилась грести. Она низко наклонялась в мою сторону, налегая энергично на весла, выпрямлялась и всякий раз встряхивала головой, чтобы откинуть от глаз коротко постриженные волосы. Я опять, вспоминая поцелуй, любовался ею. И не считал даже нужным этого скрывать.
Катя несколько раз бегло и беспокойно посмотрела на меня.
— Перестань.
— Что?— спросил я.
— Вот так рассматривать. Мешаешь грести.
— Хочу запомнить тебя. Хочу запомнить этот день.
— Да ну...— насмешливо протянула Катя.— Такой исторический день?
— А если теперь позову кататься я? И тоже только вдвоем. Поедешь? Катя?
Хмель все еще бродил в голове.
— Приглашай в любой день,— вдруг ответила Катя и как-то очень серьезно взглянула на меня близорукими глазами сквозь очки.
8
Тайная прогулка на Змеиный остров изменила мое отношение к Кате. Катя выросла в моих глазах, заставив о многом задуматься. К этому добавлялось тревожащее воспоминание о быстром поцелуе на воде. Закрывая глаза, я словно заново ощущал ее мокрые полуоткрытые губы и видел лицо в сверкающих капельках. Я подумывал, что нам надо непременно встретиться еще и не откладывать надолго этого свидания.
Разговор с нею о Маше подтолкнул меня к походу «в книжную торговую точку», правда, шел я туда без особой охоты.
Книжный магазин занимал весь нижний этаж большого пятиэтажного дома на главной улице. Внутри он поразил меня обилием книг на любой вкус и по любому предмету.
Тихонько проходил я через светлые залы, останавливался у каждого стеллажа, запоминая все книги, которые надо будет забрать. Совершенно забыл, что пришел сюда, собственно, ради Маши.
Увидел я ее в отделе художественной литературы. Я встал так, чтобы она не заметила меня. Маша была такая же яркая и вызывающая, как в день нашей встречи, если не считать того, что на ней был черный халат с выправленным поверх воротником цветастой блузки. Возле нее толклись четверо парней, все с буйными шевелюрами, в модных пестрых рубашках, узеньких брючках. У одного, самого высокого, кудри спускались по самые плечи. Машу хватало на то, чтобы одаривать улыбками каждого из этих оболтусов. «Из пещерного века»,— подумал я про них.
К прилавку подошла какая-то старушка, но тут же испуганно отодвинулась. Две девушки тоже попытались о чем-то спросить Машу. Она окинула их таким надменным взглядом, что те осеклись на полуслове. Потом парнишка лет двенадцати тоже рискнул обратиться к Маше. Она и его заставила сконфузиться и покраснеть. Зато четверо парней развеселились еще больше, заржали на весь магазин.
Так на моих глазах Маша в короткий срок быстро и решительно расправилась с несколькими покупателями. Все они ушли ни с чем, робко оглядываясь на злую фею у книжных полок.
Ну и Маира!
Насмотревшись, я двинулся к ней.
— Обслужи, Маша, покупателя! — громко сказал я, решительно вставая между парнями и ею.
Моя уверенность, видимо, подействовала: юнцы тотчас отступили и двинулись к порогу. Маша оглянулась на них.
— Чао!— крикнула она и помахала рукой.
— Крепко, — сказал я.
— Именно? — осведомилась Маша.
— Великолепно знаешь итальянский, Маша.
Она простодушно улыбнулась. Да, улыбнулась именно простодушно, мило и знакомо.
— Маира, — поправила она, — говорила тебе.
— Маша, — упрямо повторил я.
— Пускай, — согласилась Маша.— Пришел за книгами?
Мы двинулись с ней в путешествие вдоль книжных полок. Я выбрал шеститомную историю России Ключевского, которую давно мечтал прочитать, отобрал несколько романов. На глаза попалась книга с забавными рисунками, изданная венграми: «120 блюд из картофеля». Стоила она сущие пустяки, и я решил порадовать ею кулинарку Ленку.
Мы поболтали о всяких пустяках. Маша внимательно присматривалась ко мне. Наверно, новый костюм, хорошая рубашка, ботинки произвели впечатление.
— Как работается?— спросила она.
— Великолепно. Мечтал о такой жизни.
Неожиданно Маша предложила встретиться вечером и сходить в кино. Подумав, я согласился, хотя, по правде говоря, не очень хотелось встречаться.
Дома я застал Ленку за мытьем полов, Она энергично действовала «ленивцем».
— Возьми,— протянул я ей венгерскую книжку.
Она посмотрела на смешную обложку, забавные рисунки, полистала и дружески шлепнула меня книжкой по лбу.
— Боишься, что не сумею сварить картошки без инструкции?
— Учись у друзей,— посоветовал я.
— Марш отсюда! — скомандовала Ленка. — Дай полы домыть.
— Ленка! — обратился я смиренно.— Ты ведь хорошо знала Машу, даже немного дружила с ней. Что она сейчас такое?
— Маира?— Ленка надменно засмеялась.— Разбирайся сам. Мне это не интересно. Но некоторым такие девушки нравятся.
В назначенный час мы встретились с Машей возле Дворца культуры. Не помню, какую смотрели кинокартину. Рука Маши лежала в моей руке. Ладонь ее была влажная, мне хотелось вынуть носовой платок и вытереть ей руку.
Потом темными улицами я провожал ее домой. Настоящий разговор между нами так и не налаживался.
Мы дошли до ее дома и сели на скамейку. Я обнял Машу, и она охотно прислонилась ко мне.
— О чем ты мечтаешь?— спросил я первое, что пришло в голову. На миг она задумалась.
— Хорошо бы достать однокомнатную квартиру,— с жаром произнесла она.
— На что она тебе?
— Спрашиваешь... Надоело со своими. Хочу пожить по-человечески. Да тебе такого и не понять. У вас же целый дом.
— Что ты еще хочешь?
— Может уехать? До чего же тошно у нас в Крутогорске! Просто некуда деваться.
Не знаю почему, но разговор у нас явно не клеился. Не получился разговор. Нам обоим было скучно друг с другом. Что-то мы безвозвратно утратили.
Вспомнилась «таежная Клеопатра». В тайге нам недоставало женского общества. Поэтому, когда в ларьке военторга появилась продавщица Калерия, то вокруг нее развернулась целая танцплощадка. Ничего-то особенно завлекательного в этой Калерии не было — нос картошкой, круглые щеки, словно кирпичом натерты, узенькие бровки, которые она старательно чернила. Короткие перекрашенные и пережженные неопределенного цвета волосы, свисавшие колбасками, толстые ноги, расплывшаяся фигура. Честное слово, не преувеличиваю, еще пощадил. Она к тому же была и не первой свежести.
Но Калерия была единственной юбкой в нашем глухом таежном углу. Она скоро поняла исключительность своего положения, очень скоро, и воспользовалась таким преимуществом. Ей одной доставалось пылкой нежности столько, что могло бы хватить девчонкам города тысяч на пятьдесят жителей. Каждый солдат старался услужить ей, чем только мог лишь за улыбку, возможность хотя бы до руки дотронуться.
Имя Калерии быстро переделали в Клеопатру. Романы ее протекали молниеносно. Тот, кто сегодня торжествовал победу, утром мог получить внезапную полную отставку. Ну и стихи же сочиняли о ней! Между парнями начались столкновения, порой весьма серьезные. Даже на гауптвахте начали посиживать. Однажды попало и самой Клеопатре. Она появилась в лагере с преогромной дулей под глазом.
Продержалась Клеопатра три месяца.
Однажды сунулись солдаты в ларек и увидели дядьку годков сорока пяти, кривоглазого, сизоносого.
Сколько же осталось воздыхателей этой Клеопатры! Сколько еще вечеров-воспоминаний было отдано ей. Вспомнится же такое!
Я обнял Машу и поцеловал. Она охотно откликнулась на поцелуй. Уж как-то слишком охотно, раскрыв губы, прижимаясь до боли к зубам. Мы поцеловались еще несколько раз. Я не испытывал никаких чувств. Хотелось поскорее пойти домой. Да Маша и не стала меня удерживать.