и бы их встреча прошла по-другому.
Невольно я сравнил Тоню со всеми нашими. Поставил рядом Маиру, с ее смешными претензиями на современность, Катю, пусть даже хорошенькую, способную в науках, но совсем еще девочку. Даже свою Ленку, сестру, которую никогда и никому не дам в обиду, но несколько оранжерейную со своими уж слишком прямолинейными понятиями, не очень гибкую, когда дело касается чувств. Наконец, тетя Надя... Она вне моих суждений. Мне очень нравится ее увлеченность делом, собранность. Но для меня она женщина вообще. А Тоня... Я не мог точно сказать, почему меня тянет к ней. Властно, сильно... Что в ней есть такое особенное?
— Я, оказывается, совсем не знала своего отца. Он же у меня удивительный, — сказала Тоня.— Только теперь он мне открылся.
— Вот и хорошо,— искренне порадовался я и сжал ее руку.— Рад за тебя.
Казалось, что она даже не заметила моей вольности.
— Какой груз свалился! — глубоко вздохнула она. Наш автобус выходил из гаража на площадку. Мы поднялись со скамьи.
Дорогой мы с Тоней ни о чем не поговорили. Бывают иногда трудные многолюдные рейсы. Словно всем разом надо срочно ехать. Таким оказался и этот будничный рейс: пассажиры просто штурмовали машину. Работы Тоне хватало.
На всех же наших остановках она сразу уходила далеко по шоссе, словно желая побыть в одиночестве, и нам приходилось ее всякий раз подсаживать.
Еще дорогой у нас забарахлило зажигание. Это отнимало время. Да еще встретились объезды: шоссе в нескольких местах ремонтировали. Еле-еле уложились в график.
На конечной остановке мы с Голубевым полезли в мотор. Как всегда бывает: возьмешься исправлять одно, сразу вылезает еще десяток неполадок. Так что провозились, чуть ли не до ночи.
Тоня сидела на лавочке. Хорошая умиротворенная улыбка не покидала ее лица. Я решился присесть рядом. Все еще бегал маленький крикливый паровозик, таская взад-вперед платформы, часто проезжали машины. Но это не мешало вечернему покою поселка.
— Будешь теперь приезжать в Крутогорск? — спросил я, сразу представив, какие это сулит возможности для наших встреч.
Тоня нахмурилась.
— Вряд ли часто... Многие меня там уж слишком хорошо запомнили. Слава живет неважная. Даже в твоем доме. Признайся, наверное, наслышался про меня?
— Преувеличиваешь,— с жаром запротестовал я.— Да если кто и помнит — тебе ли обращать внимание?
— Посмотрим...— неопределенно сказала Тоня. Я ушел в дом, а Тоня осталась на скамейке.
На автобазу мы вернулись с небольшим опережением графика.
Втроем — всем экипажем — мы выходили из автобазы. У ворот задержались. Сергей Голубев, оглянув нас с Тоней, неожиданно добродушно предложил:
— Не посидеть ли нам часок? Домой не хочется. Никого там нет — жена детишек к старикам повезла. Может, промочим слегка горло?
Я взял Тоню за руку выше локтя.
— Пошли...
Тоня быстро посмотрела на меня, но ничего не сказала. Неподалеку виднелся стеклянный павильон кафе. Мы сели в той стороне, где шторы затеняли от солнца.
— Бутылочку коньяку? — спросил Голубев, беря в свои руки командование.
Мне он все больше нравился. Рабочий человек, хорошо знающий и любящий машину, всегда спокойный и уравновешенный. В нашем коллективе он пользовался уважением. Его даже избрали в состав партийного комитета.
— Будем здоровы! —сказал Голубев, поднимая рюмку. Тоня сделала маленький глоток.
— Так не годится,— запротестовал Голубев. Тоня покорно сделала еще маленький глоток.
— Зашли бы как-нибудь ко мне,— сказал Голубев.— Жена не раз упрекала: дескать, работаете вместе, а никогда не соберетесь. Или, говорит, не очень дружно работается? Ну, так как? Соберемся? — он подмигнул.— Может, на рыбалке побываю, так и ухой угощу. А то махнем к нам в Бобровку. Озеро посмотрите. У стариков дом хороший, недавно помог им подновить его. Найдется где переночевать. Воздух там!.. Пить можно...
— Согласны! — охотно откликнулся я.— Ведь так, Тоня? Улыбнувшись, она кивнула в знак согласия.
— Назначай удобный для себя день, и поехали! — сказал я Голубеву.— За этим дело не станет.
— Хлопот ведь вашей жене наделаем,— сказала Тоня.
— Ну-ну... Жена сама приглашает,— успокоил Голубев.
Мы допили с ним коньяк, к которому Тоня почти не притронулась, и вышли на улицу.
— Будьте здоровы! Желаю приятно провести вечер! — бодро произнес Голубев и, может быть, мне только показалось, как-то значительно посмотрел на меня. Он зашагал по тротуару, не оглядываясь. А что нам было делать?
Расходиться? Тоня стояла в полной нерешительности, словно раздумывая, в какую пойти ей сторону. Мне показалось невозможным сейчас расстаться с ней. Я представил, как войдет она в свою убогую комнатенку, весь вечер будет одна, и мне стало не по себе. у Я стал прикидывать, что надо сделать, как мы можем провести вечер вместе, что ей предложить?
«О черт!» — мысленно обругал я себя за то, что неловкая пауза затягивается, и предложил Тоне первое, что пришло сейчас в голову,— пойти в театр.
— Всерьез зовешь? — подозрительно спросила она и посмотрела вдоль улицы, словно ее там что-то заинтересовало.— Тебе в самом деле хочется в театр?
— Конечно. Давно там не бывал.
— Домой попадешь очень поздно,— предостерегла Тоня.— Да и что тебе так вдруг вздумалось?
— Странные ты вопросы задаешь. Не хотел бы — не стал звать. Может, у тебя другие планы и вечер занят?
Она все еще колебалась.
— Удобно ли в таком платье?
— Чем оно плохо?
— Да и не причесана я. Так в театр не ходят.
— Тоня, ты хорошо выглядишь. Не ищи отговорок.
— Пойдем...
Она весело тряхнула головой и сама взяла меня под руку. Лицо ее оживилось. Нам стало весело, хорошо, свободно. Мы словно перешагнули какой-то рубеж в наших отношениях.
Улица в этот час мне казалась особенно яркой и оживленной.
От спектакля я, честно говоря, ничего интересного не ждал. В программе было указано, что это пьеса в двух действиях. Я же привык к большим — в четырех или трех действиях. К тому же, играл театр одного из городов нашей области, приехавший на гастроли в областной центр.
Увлеченные потоком зрителей, мы вошли в театр и по мраморной лестнице поднялись в ярко освещенное просторное фойе, по которому двигалась густая праздничная толпа. Приподнятая театральная обстановка всегда действовала на меня возбуждающе. Затихающий гул зала, огни сцены, медленно ползущий занавес... Первые слова актеров... А тут еще рядом Тоня. Лицо ее, как только мы вошли в театр, оживилось и казалось сейчас особенно красивым.
Места нам достались хорошие — в третьем ряду. Я взял Тонину руку, и наши ладони соединились. Мне хотелось быть к ней ближе, и я слегка склонился и коснулся плечом ее плеча. Она не отодвинулась.
Так мы и сидели...
А пьеса была занятной. Остроумно высмеивались ханжество и пошлость. Актеры оказались на высоте. Они разыгрывали спектакль весело, с увлечением. Зал одобрительным гулом отзывался на шутки, смеялся от души, когда действующие лица попадали в смешные положения. Я видел, что и Тоня увлечена спектаклем. Словом, он не испортил нам вечера.
В антракте мы вышли в уютный маленький садик и побродили по его крохотным аллейкам, болтая о всякой всячине. Тоня держалась со мной совсем иначе, чем до этого. Глаза у нее потеплели, и я часто ловил на себе ее внимательные взгляды. Она словно всматривалась в меня. И это волновало и тревожило. Не было и тени снисходительности. Мы стали ровней.
Возле киоска мы задержались и выпили по стакану воды. Я купил для Тони горстку конфет и, взяв у нее сумку, самовольно раскрыл ее и всыпал их туда. Мой решительный поступок понравился Тоне. По глазам увидел.
Еще в садике среди гуляющих людей я заметил, что по соседней аллейке вроде прошла Маша. И сразу же затерялась в толпе. Может, я обознался? Однако в зрительном зале мне почудилось, что кто-то сбоку пристально наблюдает за нами. Я повернулся в ту сторону, но свет уже потух, и раздвинулся занавес.
Небо еще желтело поздно угасающими закатным и красками, когда мы вышли из театра.
Конечно, я пошел провожать Тоню, рассчитав, что успею на последнюю электричку. Тоня странно молчала. Ее рука лежала в моей, и я опять чувствовал теплоту сухой ладони.
Мы медленно брели по крутому спуску от площади, на которой стоял театр. На улице было много гуляющих людей. Тоня улыбалась.
— Поверишь, я в театре впервые с мужчиной. Так я тебе благодарна.
— Какой пустяк,— поспешил я возразить.— Мне давно хотелось посидеть в театре.
— Для тебя, возможно, пустяк. Для меня же — событие.
— Тоня! Ты не поняла. Ведь и я тоже очень рад. И для меня сегодняшний вечер — событие,— с жаром сказал я.
— Как зовут хорошенькую подругу твоей сестры? — вдруг неожиданно спросила Тоня.
— Катя.
— С ней ты бывал в театре?
— Да у нас в Крутогорске его нет.
— Ну, в кино... Ведь ты немножко ухаживаешь за ней?
Я только рассмеялся.
— В том и беда моя, что не ухаживаю. Очки ее отпугивают. Однажды вдвоем провели день на острове,— зачем-то признался я.— Единственный случай.
— И никого у тебя нет?
— Одинок, Тоня, нуждаюсь в ангеле-хранителе,— шутливо сказал я.
— Найдешь...— подбодрила она.— Парень ты заметный, успех у девушек обеспечен.
— А я никого не ищу. Мне хочется за тобой поухаживать,— перешел я в наступление.— Можно?
— Зачем это тебе? Я — крепость трудная.
— Тем почетнее будет победа.
— А если потерпишь поражение?
— Бывают и поражения почетные.
— Какой храбрый солдат! — Она слегка сжала мои пальцы.— Попробуй...
Мы вели вроде и шутливый разговор, но для меня за всем этим крылось и нечто серьезное. Меня сильнее и сильнее влекло к Тоне. Я начинал все любить в ней. Меня волновало каждое ее движение. Мне не хотелось отводить глаз от ее лица. Никто, кроме нее, для меня не существовал.
Мы подходили к переулку, где жила Тоня. Мне было жаль расставаться с нею. У перекрестка мы оба замолчали. Тоня о чем-то раздумывала.