— Ты же мой брат. Можешь быть со мной откровенным. И ничего не опасайся. Не выдам.
— Не хочу такого разговора.
— Это уже ответ. Борис нервно хохотнул.
— Ты ведь тоже хорош,— упрекнул я.— Можешь потерять тетю Надю.
— Потерять? — он резко вскинулся.— Что это значит? У тебя есть основания так говорить? Если начал — договаривай.
— Не так понял. Разве можно, Борис, с таким равнодушием относиться к тете Наде? Ты Дениску вчера за три года впервые увидел. Без тебя сын растет. Дениска своего отца не знает. Разве это не оскорбительно для тети Нади? Тут любая женщина задумается.
— Во всем она сама виновата,— запальчиво возразил Борис.— Сколько раз убеждал ее бросить Крутогорск и ехать в Москву. Правда, буду честным, сначала и у самого не так все ловко складывалось. Помучился-таки угловым жильцом. Думаешь, просто укрепиться в Москве? Там локти нужны крепкие. На постоянную прописку, сколько сил вхлопал. Да ладно, теперь главные трудности позади. Сама виновата — упрямо и даже с некоторым раздражением повторил он.
— Надолго к нам?
— Пока не уговорю Надежду уехать со мной, один в Москву не тронусь. Я должен помочь ей вырваться отсюда. Ты знаешь, что работа, которую мы начинали вместе, удачно завершена? Чего ради ей тут торчать? Сейчас надо ковать железо, пока оно горячо. Для этого и надо срочно ехать в Москву. Что тут можно сделать? Почти ничего. Настоящие возможности в Москве. Там любую проблему можно решить в сто раз быстрее.
Борис опять наполнил рюмки. Хмель начинал разбирать меня, да и Борис, к тому же возбужденный разговором, основательно раскраснелся.
— Не много ли будет? — попытался я остановить брата.
— Хорошо мозги прочищает,— беспечно оборвал он меня.— Марочный французский коньяк... Не каждый день такой и в Москве достанешь. Случайно попался.
— Последняя? — поднял я рюмку.
— Как хочешь... Нам с Надей теперь легко выдвинуться на передний край,— опять вернулся он к тому, что волновало больше всего. — Столько лет мучились с этой проклятой каштайской рудой! Ошибались, уходили в сторону, порой падали духом, иногда все усилия казались напрасными. Ох, Гришка, как все тяжко давалось! Сколько ненужных препятствий приходилось прошибать. При бюрократизме в научных кругах, неповоротливости и анархии все могут ногами затоптать. Туго нам с Надей пришлось. Мы даже личной жизнью поступились. Разве это дело? Кого-нибудь это волновало? Ничуть!.. И вот только теперь с рудой все стало ясно. Мы шли верным путем. Решение найдено. Точка поставлена!.. Да, поставлена!
Я с интересом слушал брата. Вон, оказывается, как все происходило. Мне всегда казалось, что Борис и тетя Надя жили дружно, хорошо. По крайней мере, я не помню ни одной между ними ссоры. Не возникало даже подозрений, что у них не все ладно. Тогда я уверен был, что Борис уехал в Москву с полного согласия тети Нади.
— Действительно все решено? — спросил я, вспоминая постоянные споры тети Нади и Николая Ивановича в нашем доме.
— Да! Решено!.. Притом блестяще решено. Все противники вынуждены будут замолчать. Понимаешь, три института, — и каких! — принимались за эту работу и отказывались от нее. Бесплодна, дескать, бесперспективна. А в Крутогорске в полукустарных условиях, с малым штатом — добились. Следует подумать, как все это подать по-настоящему широко, убедительно. А Надя почему-то настаивает на молчании. Не понимает своих выгод. Словно малый ребенок. Она же теперь в полгода может защитить кандидатскую. А тянет. Наивно полагает, что дело само себя покажет. Будто жизнь может ждать. Пробиваться надо, а не надеяться, что тебя заметят и позовут. Надо рассчитывать, главным образом, на собственные силы, знать для этого не одни парадные двери, но и все тайные переходы, и потайные лестницы. Надя не подозревает, сколько у нее сильных и влиятельных врагов. Она думает победить всех в открытом и честном бою. Смешно! Да глазом не успеет моргнуть, как ее обойдут!
— Что-то ты, Борька, мудришь. Может, все-таки напрасно панику поднимаешь? — вступился я за тетю Надю.
Борис только хмыкнул.
— Все вы тут такие... Провинция... В конце осени в директивных органах снова будут решать судьбу Каштайского месторождения. Надежде об этом пока еще ничего не известно. Провалят — и она со своей рудой может еще пять лет сидеть. Дадут в правительстве добро — и быть металлургическому комбинату. При нем наверняка организуют новый институт или крупный филиал. А этот институт или филиал захватят чужие руки. Вот тогда нас с Надеждой моментально и оттеснят. Таких случаев в нашей жизни сколько угодно. Десятки случаев могу привести. Писали же недавно в газетах, как на Дальнем Востоке старик-ученый вывел новый сорт пшеницы, а опытную станцию возглавили совсем другие люди. Этого ученого к ней и не подпускали. Ведь карьеристов в науке — ой-ой! Насмотрелся я на них за эти годы вполне достаточно.
Звучало это весьма убедительно.
Хмель все же здорово кружил голову.
Мне нравятся люди решительные, волевые, смело преодолевающие любые препятствия. Таким показался мне сейчас и Борис. Молодец! Сколько в нем энергии! Как здраво он смотрит на жизнь. Он нравился мне все больше и больше. Далеко пойдет брат. Сейчас я прощал ему все, даже то, что целых три года не видел он сына, не знал его совсем крошечным человечком. Таким беспомощным, с первыми улыбками, смешными ужимками губ, блеском крохотных зубенок. Я прощал ему это. Я смотрел сейчас на все прошлое глазами Бориса. Конечно же, не легко пришлось и ему там одному. Но Борис упрямо добивался своего, упорно думал не только о себе, но и о тете Наде.
— Молодец ты, Борька! — похвалил я.
Борис, молча и крепко пожал руку в благодарность за мою искреннюю поддержку.
Он поднялся, выдвинул из-под кровати чемодан, открыл его и протянул мне две пары великолепнейших наимоднейших носков, о каких я и не мечтал.
— Мой тебе презент,— сказал Борис.
— Спасибо.
— Ну, так как же вы тут поживаете? — спросил он, снова присаживаясь к столу и опять наполняя коньяком рюмки.
— Больше не хочу. И не уговаривай.— Я отказался от вина на этот раз весьма решительно.— Как живем? Просто живем...— По-иному я не мог ответить Борису на такой общий вопрос.— Ленка петь начала. Об этом знаешь?
— Как понять? — Борис недоуменно смотрел на меня.
— Поет... Очень сильный голос. Много занимается. Осенью будет пробовать себя в консерваторию.
Борис выслушал мои слова о Ленке без особого внимания, даже равнодушно, что кольнуло меня. Только мотнул вроде одобрительно головой, да бросил фразу о Москве. Дескать, вот там бы Ленке показаться, а не здесь, одна Москва по-настоящему оценит способности человека. Но сказал это как-то без всякой заинтересованности в ее судьбе. Разговор наш вдруг иссяк. Мы оба замолчали. Даже французский коньяк больше не помогал.
Борис взглянул на часы.
— Мне пора,— заторопился он.
— Сегодня будешь у нас? — задал я, поднимаясь, нелепый вопрос.
— Конечно же... Подожди, выйдем вместе. Мне на завод, условились о встречах.
Мы шли рядом по новой улице, которая так нравилась мне удобными магазинами, уютными кафе, рядами пышнолиственных тополей, кидавших густые тени. Борис равнодушно посматривал вокруг, словно все, что попадало в поле его зрения, ему давно знакомо и порядком успело надоесть. Да, Крутогорск стал для него совершенно чужим. Борис казался в нем заезжим мимолетным гостем.
Я подумал, что брат стал далеким для меня человеком, и, наверное, если он уедет без тети Нади в Москву, то окажется совсем чужим нашему дому.
У перекрестка Борис спросил, пройдет ли он тут к заводоуправлению. Брат успел позабыть даже главную городскую дорогу.
Я показал ему ближайший путь. На том, не прощаясь, мы и расстались до вечера.
14
Я остался на улице один. В утренние часы наш город бывает удивительно тихим. Все на работе, дома — женщины и дети, да отдыхающие после ночной смены.
Прошла колонна грузовых машин, запахло горячей пылью. Мальчишки пробежали навстречу, перепасовываясь мячом. Проехала поливная машина, оставляя за собой мокрую, шипящую мостовую.
Хмель все еще бродил в голове, всякие сумбурные мысли неслись вскачь.
Чего я ждал от встречи с братом после продолжительной разлуки? И что она дала? Странно, что после разговора с Борькой я, вроде беспричинно, почувствовал себя одиноким.
Старший брат! В детстве мне и Ленке всегда его ставили в пример. В школе Борька шел только отличником и закончил ее с золотой медалью. Увлекался общественной работой, последние три года его избирали школьным комсоргом, и в институте Борька сразу оказался бессменным членом бюро комитета комсомола. На втором курсе вступил в кандидаты партии. Я помнил его всегда очень занятым студенческими делами. Дни у него были расписаны по часам, время на ветер он не бросал. То и дело уезжал Борис на какие-то конференции, слеты, различные соревнования. Частенько катал в Москву.
Жили мы с Борисом дружно. Он интересовался всеми моими делами. Я привык к тому, что всегда и во всем он оказывал любую помощь и поддержку.
Когда Борис женился, то несколько отошел от меня. Первое время я даже чуточку ревновал его к тете Наде. А вскоре меня взяли в армию, и мы расстались.
Чем же наша встреча испортила настроение?
Не получилось задушевного разговора? Совсем он не интересовался нашей жизнью? Наверное, надо правильно понять Бориса. Почему он больше говорил о себе? Да просто потому, что его дела, его жизнь — самое сейчас главное для тети Нади и для Дениски. А они-то ведь наши, родные. Мы все хотим, чтоб у Дениски был отец, и чтоб тетя Надя была счастливой. Этого же хочет и Борис. Значит, я не прав, придираюсь к нему. Конечно, так.
Но все же что-то слишком покровительственное появилось в тоне Бориса. Такого раньше не было. Как снисходительно разговаривал он со мной! Так легко бросил о выгодной халтурке на заводе. Даже не подумал более серьезно поговорить о будущем. Ни капельки чувства нет у него и к Ленке. И к отцу. О нем он и не спросил ничего. Даже о тете Наде говорил без всякого сердечного волнения. Вроде и заботится о ней, а говорил как-то сухо, больше о самом себе он говорил.