Мы помолчали.
Я положил ей руку на колено и осторожно погладил его.
— Успокоилась? Не надо... Напрасно ты...— я старался говорить тверже.
— Ты должен презирать меня,— сказала она каким-то упавшим голосом.
— За что?
— Знаешь... Мое прошлое... Ничего хорошего у нас не будет.
— Хорошее только началось. Я не хочу думать о твоем прошлом.
По пустынному шоссе мы возвращались в город пешком. Проходившие машины длинными лучами фар выхватывали из мрака деревья, словно живые, они начинали шевелиться, кидая на шоссе причудливые ломаные тени. Машины исчезали, обдавая горячим ветром и смрадным запахом отработанного бензина. Тьма сгущалась еще сильнее, снова подступала к нам тишиной.
Мы простились с Тоней возле ее дома. О новой встрече не условились. Я не мог этого сделать потому, что не знал, как будет у меня со временем. Тоня тоже ничего не сказала.
В вагоне электрички, где я сидел один, на меня вдруг нахлынуло что-то темное, безобразное. Я старался остановить, образумить, уговорить себя. Ничто не помогало.
Сейчас будущее рисовалось в самых мрачных красках. Что мне сулит эта любовь? Вспомнился рассказ отца о беспутной жизни Тони, о ее окружении, вспомнился вечер в ее комнате, ее пьяный, растрепанный вид и тот миг, когда она обнажила грудь. Я невольно думал сейчас, что для нее, прошедшей огонь, воду и медные трубы, может, и нет ничего святого. Не ужилась же она с отцом. А что я для нее могу значить? Очередной любовник, и только. Я ревновал Тоню к ее прошлому, ко всем мужчинам, которые у нее были.
Понимал я и то, что в этой своей любви не найду друзей. Мне некому рассказать о своей внезапной любви. Никто меня не поймет. Зато могут осудить. Все осудят!
Почему-то вспомнил Катю. Стало стыдно, словно в чем-то я ее предал. Ведь так по-доброму она стала относиться ко мне. Как нам было хорошо на Змеином острове. Мне ведь ничего не стоило завоевать ее дружбу. Она, кажется, даже ждала таких шагов.
Дома, хотя был поздний час, еще не спали. Меня встретили молчанием.
Ленка сразу прошла ко мне в комнату.
— Мог и в другой день пойти на свидание,— тоном ворчливой тетки, упрекнула она.— Маира так околдовала? Весь вечер тебя ждали. Борис только недавно ушел. Ведь ты обещал ему быть дома. Где же пропадал?
Я, не отвечая, начал расспрашивать, как прошел этот вечер, но Ленка не стала рассказывать, обиженно повернулась и ушла.
15
Дольше обычного в то утро я упражнялся с гантелями, вертелся на турнике, потом долго плескался под холодным душем. Чувствуя быстрый бег крови, я наслаждался ощущением силы своего тела.
Дома не сиделось, и я вышел в сад.
От тяжелого настроения, которое так напугало меня в электричке, не осталось и следа. Я только удивлялся, как подобный бред мог прийти в голову.
Сейчас все во мне пело. Я прикидывал, как скоро смогу снова увидеться с Тоней. Уверенность Ленки, что я провел вечер с Маирой, смешила.
Я думал, что начинается новая пора жизни. Ко мне пришла любовь. Отныне все для меня будет озарено тем, что у меня есть Тоня.
Громко стукнула калитка. Кого-то несло в ранний час.
Я выглянул из-за кустов.
Борис! Он постоял в странной нерешимости, рассеянно оглядывая наш дворик, и зашагал к дому.
— Борис! — окликнул я его.
— Один? — спросил он, тревожно оглянувшись.
Я подтвердил.
— Вот и хорошо,— успокоено сказал Борис.— У вас всегда, как в муравейнике.
«Почему «в муравейнике»? — подумал я.— В дом приходят только наши друзья. Что ж, отказывать им? Дом и раньше всегда был для них открыт». Я ничего не ответил на этот выпад. Мы прошли в большую комнату.
Сегодня Борис был в светлом из хорошего материала летнем костюме. Брюки наимоднейшие, открытые белые туфли, стального отлива тонкие носочки. Но сегодня я внимательнее и строже вглядывался в брата. Бросилось в глаза, что он все же несколько обрюзг, под подбородком появилось небольшое жировое накопление, довольно явственно обозначился животик, да и волосы на голове начинали редеть.
— Все еще в гостинице? — поинтересовался я.
Он рассеянно кивнул.
— Долго ли так будет?
— Да в этом ли дело? — с непонятным раздражением ответил Борис. — Все гораздо сложнее.
Ладно, ни о чем не буду расспрашивать, если он заговорил таким тоном. Пусть сам выкладывает, что его привело. Он оглянулся и задержался глазами на серванте.
— А что, если нам немного выпить? — спросил Борис.— Отец, верно, не рассердится, если чуть тронем его запас?
— Отвечать сам будешь.
Борис открыл заветный отцовский шкафчик, достал водку, настоянную на лимонных корочках, и разлил ее в хрустальные рюмки. Бутылку оставил на столе.
Мы выпили.
— Почему тебя вчера не было? — упрекнул Борис.— Мы же твердо условились.
— Так сложилось...— неопределенно ответил я.— Извини, но не смог.
— Девочки? — Борис поощрительно засмеялся.— Причина весьма уважительная.
Я промолчал.
— Рассчитывал на твою поддержку. Вчера оказался один против всех. Представляешь?
— О чем же спорили?
— Ничего особенного... И о важном, и о пустяках. Но оказалось, что во многом расходимся... Кстати, кто такой Константин Григорьевич? Влиятелен на заводе?
— По-моему, с ним считаются. Знающий инженер. Человек хороший. А что?
— Много на себя берет, слишком много. Не понимает, что сейчас иное время и иные песни, которых ему не понять. Были, наверное, меха, полные шипучего вина, да выкисло то винцо. Ему бы успокоиться, а он все еще мнит себя личностью, на что-то способной. Да ладно... Скажи, а этот Павлик? Ну и пустозвон! Идеалист второй половины двадцатого столетия. Мечтает о какой-то всеобщей производственной революции. Революция на таком заводе? Да его сносить пора. Свое старик давно отжил. Что, у этого Павлика с Леной очень серьезно?
— Чепуху ты городишь! — возмутился я.— Ленке учиться надо. Просто дружат они и все.
— Учиться? — Борис нехорошо усмехнулся.— Ей надо учиться щи варить такому вот работяге, да рубашки ему стирать. Другой грамоты и не потребуется. Наблюдал я таких девиц.
— Борис! — я очень обиделся за Ленку.— Зачем ты так? Ты слышал, как она поет? Слышал ее голос? Может, у нее талант. Не зря же с нею возятся.
— Возможно, и талант, все, конечно, возможно. Ладно, забудь, что я сейчас наговорил. Настроение у меня паршивое, черт бы его брал! — Он, кажется, спохватился или искренне пожалел обо всех своих недобрых словах.— Ведь не за этим пришел. Хотел поговорить с тобой. Вспоминали тебя вчера. Несколько раз.
— По какому же поводу?
— Думали о твоей жизни. Решили, что автобус тебе надо бросать. Неподходящее для тебя дело. Несерьезно! Павлик и Надя готовы помочь тебе.
— Борька! — я поднялся.— Мне это надоело. Какое вы имеете право решать за меня?
— Тебе же лучшего желают.
— Я тоже хочу для себя лучшего. И сам его определил. Другого разговора, как обо мне, у вас не нашлось?
— Не лезь в бутылку,— мягко остановил меня брат.— Чудак! Из-за такого пустяка.
— Надоели советы.
— Ну и оставим этот разговор, если он так тебе неприятен. Катай своих пассажиров,— примирительно сказал Борис и снова наполнил рюмки водкой.
Он подошел к окну и, смотря на улицу, что-то тихо засвистал. Потом повернулся ко мне.
— Эх, Гриша! — воскликнул он, присаживаясь рядом.— Не желает Надя понять меня. Встретила холодно... Чужих, наверное, принимают лучше. Что это такое? Ведь нас связывала любовь, общая работа. Ладно, были ошибки. С обеих сторон. Стоит ли сейчас говорить о них? Не лучше ли, все, простив друг другу, восстановить прежние отношения?
— Что ты должен простить тете Наде?
— Как что? Упорное нежелание ехать в Москву. Совершенно непонятное женское упрямство. Каменной становится, когда начинаю разговор о Москве. Не желает понять, как одиноко и тяжело бывало мне в столице. Порой думаю, что еще даже неизвестно, кто кого оставил — я Надю или она меня? В самые критические времена Надя ничем меня не поддержала. Разве я виню ее в этом?
— Подожди, Борис,— прервал его я.— Ведь ты не прав. Тетя Надя хотела продолжать работать с каштайской рудой. Поэтому осталась тут. Ты же решил уехать. Я все помню... Теперь свою работу она закончила. Сам признал — успешно. В Москве ей это вряд ли бы удалось. Кто бы там поддержал тетю Надю? Ведь ты говорил — три института принимались и бросили.
— Да в руде ли дело? — воскликнул запальчиво Борис.— Ну, разве все счастье в каштайской руде? Мы могли найти другие не менее интересные темы. Тьма же всяких проблем.
Я подумал, что ослышался.
— А почему тетя Надя должна искать другую тему, если каштайская руда ее интересует больше всего?
— Интересует, интересует,— с каким-то даже нервным раздражением проговорил Борис.
Опять стукнула калитка.
Я выглянул в окно. Надо же! Катя.
— Вас и утром не забывают,— обронил Борис.
— Это Катя,— сказал я.
— Кто?
— Катя. Тети Надина сотрудница.— И я пошел встретить ее.
Что могло привести ее в такой неурочный час? Может, случилось, что на заводе? Оказалось, что Кате нужно забрать забытые тетей Надей рабочие тетради. Только и всего. Мы вошли с ней в дом. — Кто это у тебя? — спросила Катя, увидев в комнате Бориса, стоявшего у окна.
— Это же Борис. Входи,— пригласил я.
Она вошла в комнату. Борис взглянул на нее, и в глазах его мелькнуло удивление.
— Здравствуйте,— холодно сказала Катя. Лицо ее стало строже обычного.
— Здравствуйте,— протянул Борис, вставая и пристально вглядываясь в Катю.— Я не ошибаюсь? Мы с вами, кажется, немного знакомы? Не так ли?
— Немного,— обронила Катя и повернулась ко мне.— Я возьму папки?
— Подождите! — торопливо остановил ее Борис.— Как вы тут очутились? В Крутогорске?
— Просто приехала и все. Что в этом удивительного?
— Ничего, конечно. Давно оставили Москву?
— Давно,— скупо ответила Катя, не выказывая желания продолжать разговор, и опять обратилась ко мне.— Пойду... Надежда Степановна ждет.