— Может, все же присядете? — предложил Борис.— На несколько минут.
— Нет, не могу,— решительно отказалась Катя.
Вместе мы прошли в комнату тети Нади. В груде папок на столе Катя быстро отыскала нужную.
— Не очень ты любезна,— сказал я.
— А почему я должна быть любезна? — она посмотрела на меня, пожав плечами.— Не умею притворяться.
— Может, просто робеешь? — поддразнил я.— За глаза ты его не очень-то жалуешь. А сказать в лицо можешь?
— Не бойся — скажу, когда будет нужно. Ну, как изменился брат? Ведь вы давно не виделись.
— Так вдруг и не ответишь. Конечно, изменился. Все меняемся, все растем.
— Ты за него горой стоял.
— Для такого разговора нужно время.
— А у тебя, его нет?
— Почему же... При желании всегда найдется.
— Сегодня вечером свободен?
— Да,— опрометчиво сказал я.
— В восемь часов вечера можем встретиться на плотине? — спросила Катя и опустила глаза.
— Буду ждать.
Я проводил Катю до калитки и вернулся к брату. Графинчик был почти пуст. Борис без меня времени зря не тратил. Он стоял возле окна и напевал какую-то песенку. Мотив и слова показались знакомыми. Я прислушался. Конечно, я уже слышал ее. Те же самые слова...
...Автобус новенький — спеши, спеши,
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
В любую сторону твоей души...
Ее пели в аллее под гитару и мандолину в тот вечер, когда я там встретил Тоню. Она звучала тогда иронически, весело, как легкая шутка. В пении же Бориса было что-то циничное и оскорбляющее.
— Перестань, Борька,— попросил я.
— Не нравится? — спросил он и опять пропел:
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
В любую сторону твоей души...
— Хватит, замолчи! — резко сказал я.
Борис пожал плечами. Презрительно спросил:
— Что этой очкарихе нужно в вашем доме?
Каким Борька стал! Грубость так и лезла из него. Как неуважительно он отозвался обо всех близких к нашему дому, даже не дав себе труда узнать их поближе.
— Она — помощница в делах тети Нади и большая подруга Ленки. Тетя Надя очень ценит Катю,— сухо я ответил ему.
— Вот что...— недобро усмехнулся Борис.— Лучше помощницы найти не могла. Как все это нелепо,— добавил он.
— Что именно?
— Все,— коротко бросил Борис и надолго замолчал, дымя папиросой, словно забыв про меня.
Опять налил водки и, не предлагая мне, выпил.
— Надо считать,— начал Борис,— что половина жизни прошла, если верить демографам. А что сделано? Словно ничего еще и не начинал. Сколько времени потрачено впустую? — Он сел на диван и сокрушенно покачал головой.— Были же мечты! Самое яркое воспоминание детства — карусель. Помнишь, стояла возле базара? Мчатся по кругу кони, львы, тигры. Сверкают тысячи огней. Гремит музыка! А ты стоишь и выжидаешь момент. Надо ухитриться вскочить на полном ходу на самого лучшего коня, а удастся — на спину тигра или льва. Вскочить, вцепиться в холку, и — летишь тогда победителем среди музыки и блеска огней. Все на тебя смотрят, все любуются твоей отвагой и ловкостью. Великолепное зрелище! Правда? Испытывал такое? Помню, и пари заключали — кто первый вскочит. Я почти всегда побеждал соперников. А теперь вот... что-то не заладилось у меня.
Он снова покачал головой.
— Что такое жизнь? Не та ли карусель? Стоят вокруг толпы, и каждый выжидает момента прыгнуть. Миг — и кому-то посчастливило. Теперь надо держаться уверенно. Чувствовать, что ты крепко сидишь в седле, никто тебя из него не выбьет. Не к тому ли сводятся все наши усилия? Есть, конечно, такие, которых устраивает удобная колясочка. Дождется такой человек остановки карусели, тихонько взберется в спокойную коляску и без тревог просидит в ней всю жизнь. Я на такую коляску не согласен. Хочу коня!.. Иной жизни и не представляю. Ваш Николай Иванович, уж поверь мне, тоже из тех, кто хорошего скакуна не пропустит. Ловкий человек!
С удивлением слушал я эту исповедь Бориса. Может, это в нем говорит алкоголь? Уж очень странная жизненная позиция. Что-то в ней есть примитивное и в то же время хищное.
— Может, лучше сравнить жизнь человека с восхождением на горные вершины? Один сможет одолеть подъем до половины, у других хватает мужества и сил подняться к вершине.
— Вершины? Удел редких... Ты о своей жизни всерьез думаешь? Кажется, не очень себя затрудняешь. Забил себе голову возвышенными идеалами. А жизнь, дорогой, проще и грубее. Растяп она не терпит. Упустишь удобный момент — и все. Свисти в кулак. Никто про тебя и не вспомнит.
— Пустое говоришь, Борис,— возразил я.— Какая карусель? Место по способности найдется каждому. Нужно просто определить, к чему тянет. И еще надо уважать свое дело.
— Смешняк! Со способностями в наше время ходят тысячи. Ну и что? Ладно, оставим это,— с раздражением сказал Борис, видно, недовольный, что затеял такой отвлеченный разговор.— О другом, Гриша, сейчас думаю...
Он замолчал, отвернувшись к окну. Потом взглянул на меня проницательно и неожиданно душевно сказал:
— Не могу без Нади... Просто по-человечески не могу. Вот что для меня теперь главное. Так думал в Москве. Окончательно здесь понял. В нашем доме. В своем доме. Хочу, чтобы он оставался моим. Помоги мне в этом. Как заставить Надю поверить мне? Как?
Борис говорил это с такой горячей и неподдельной болью, что мне стало искренне жаль его. Выходит, болтовня о карусели — пустая. Может, просто хотел покрасивее сказать? Я сейчас опять верил ему. Верил в то, что он действительно хотел мира с тетей Надей. Разве так уж невозможен этот мир? Наша семья опять оказалась бы в полном сборе.
— Пойди на уступки тете Наде.
— Какие?
— Сам решай.
— Много вокруг нее появилось советчиков,— угрюмо сказал Борис.— Встали между нами.
— Кто?
— Будто не знаешь. Он вдруг поднялся.
— Ухожу...— Постоял, о чем-то задумавшись.— К тебе просьба. Не трепись о нашем разговоре.
— О чем я буду трепаться? Странная просьба.
— Одно могу тебе сказать: скоро все придет в ясность. К лучшему для всех.
И ушел. Явился, посеял смуту и ушел.
Мне вспомнились чьи-то слова, что человеку для выполнения даже самого обыкновенного, несложного дела необходимо внутреннее счастье. Тогда может быть достигнут наивысший успех. Борис в эту встречу показался мне человеком, лишенным такого внутреннего счастья, хотя и должен вскоре стать кандидатом наук, вроде успел вскочить на свою карусель. Отсюда, наверное, все его странные речи, грубость, которой раньше за ним не замечалось, резкое, недоброе отношение к людям.
Опять нагнал на меня Борис хандру. В этот день я ничем не мог заняться, все у меня валилось из рук.
Задолго до восьми часов я пришел на плотину.
Остывало раскаленное за день голубое небо. У горизонта собрались неподвижные, с розовым отливом, крутые облака. Замерли березы, ни один листик на них не шевелился. Зеркальную гладь пруда изредка морщили резвящиеся рыбы. Я сел на скамейку, со спинкой, изрезанной инициалами и датами памятных встреч.
Где в этот час Тоня? Чем она может быть занята? Мне стало тоскливо. Нам бы надо сейчас быть вместе, а я сижу и жду Катю. Зачем мне эта встреча? Я могу быть сейчас очень нужен Тоне.
Катя запаздывала.
Мимо по плотине прошло несколько парочек. Я подсмотрел их неодобрительные взгляды. Они явно рассчитывали на мою скамейку.
Я подумал, какими наивными были у нас в армии представления о гражданской жизни. Мы привыкли к простым, до предела ясным армейским порядкам. Что являлось для нас самым главным? Наилучшим образом выполнять все обязанности, ясно определенные уставами и наставлениями. Стараться не заработать постыдных внеочередных нарядов, когда приходилось заниматься самыми черными делами, вплоть до чистки нужников. Нам думалось, что и в жизни, которая ожидала нас впереди, все будет так же ясно и определенно. А приехал домой и ни в чем толком не могу разобраться. Борис, Тоня, Маира... Сколько в них сложного, непонятного.
Вдали показалась Катя. Она неторопливо шла берегом реки, ярко освещенная поздним солнцем. Я подумал, что очень несправедлив в своем отношении к Кате. Она — человек способный на поступки. Это очень хорошее качество! Сколько читаешь, да и сам знаю, о нерешительных молодых парнях и девчатах, которые цепляются за большие города и панически боятся провинции. Катя оказалась другой закваски. Наверное, в Москве у нее осталось немало друзей и приятелей, поступилась и родственными чувствами. Хорошо, что с Ленкой у них такие добрые отношения. Уж не так пусто Кате в нашем городе, есть хоть один близкий дом. Да и Ленке дружба с ней на пользу. Я встал и пошел Кате навстречу.
— Наше второе тайное свидание,— неосторожно пошутил я, протягивая руку, чтобы помочь Кате одолеть крутой срез плотины.
Не приняв руки, она легко спрыгнула. Вот, дескать, какая. И сама могу.
— Тебе оно не требуется,— небрежно сказала Катя.— У тебя хватает тайных свиданий.
— Катя! — угрожающе прикрикнул я.— Ревность? Она независимо пожала плечами.
— Зачем такое громкое слово. Ты не выполняешь обещаний. Только-то и хотела напомнить. Почему же не позвал на Змеиный остров?
— Принял твое согласие за шутку.
— Ждал, что напомню?
— Может, еще исправлюсь.
— Стараться не надо. Не стоит, если для исправления.
Мы прошли по плотине до каменной осыпи. Скалы, то поднимались отвесно, то горбились, нависая. На кручах, в трещинах, вцепившись крепкими корнями в скудную почву, стояли сосны. Этот берег принимал на себя удары зимних и самых сильных, северных ветров. В постоянных жестоких сражениях за жизнь деревья выросли кряжистыми с кривыми и перекрученными стволами, с обломанными ветками и множеством сухих сучьев. Они вызывали уважение, как воины, изувеченные в битвах, но сохранившие силу духа.
Катя сама, без всякого моего побуждения, сняла очки. Рядом со мной сидела весьма привлекательная девушка. Очень хорошенькие глазки. Над ними пушистые бровки, какие-то еще детские. Мягкие и нежные линии лица, нежная кожа. Невольно я сравнил Катю с Тоней. В той была красота женщины. С ней я чувствовал себя старше и более зрелым мужчиной. Катя же была для меня чем-то вроде Ленки, и с Катей я мог обращаться только по-братски, не больше, только по-братски.