— Ловко управились! — похвастал он. — Видел? Всего за восемь минут. Сейчас пойду от начальника цеха нахлобучку за аварию получать,— добавил он.
Меня окликнули. Это был Павлик.
— О! — громогласно воскликнул Павлик. — Заглянул все-таки. Надумал! Протопаем ко мне?
Мы поднялись с ним по крутой железной лестничке на узкий балкончик, который шел вдоль стены по всему цеху. Отсюда можно видеть любой участок, наблюдать за всем, что делается на рабочей площадке. На этот балкончик выходили многочисленные двери — цеховой конторы, красного уголка, столовой и других бытовых помещений.
Павлик помешкал, наблюдая, как грузят в железный вагон только что разрезанные кислородом стальные полосы, а потом открыл дверь в свое «стойло», как он назвал собственный кабинет.
Простой казенный стол, казенные стулья, три казенных шкафа — вся мебель. Два окна открывали вид на заводской пустырь, отгороженный от улиц поселка каменной стеной. Комната могла бы вогнать в уныние, если бы не акварели на стенке да несколько вьющихся растений в керамических горшочках, все больше входивших в моду.
— Стал цветоводом? — подколол я Павлика.
— Да это ваши девчонки натащили — Лена и Катя, — отмахнулся Павлик. — Зашли как-то и возмутились, что тут пыль одна. Вот и озеленили. На экскурсию к нам или всерьез думаешь о заводе?
— Захотелось полюбоваться петельщиками.
— Сам ими каждый день любуюсь. Доживают свое. Собираемся ликвидировать эту профессию. Работы столько, что не знаю, как и провернем. Но провернем.
— Такую красивую профессию уничтожаете?
Павлик сразу завелся.
— Не могут они, понимаешь? На пределе работают. А есть возможность увеличить производительность... Но все упирается в них. Не могут они быстрее! Значит, что? Равняться на их силу?.. Красивая профессия... Варварство! Уничтожать надо такие красоты... Автоматика нужна, как жизнь! Как воздух!..
— А петельщики? Их куда денете?
— Всем найдем место. Пойдут в бригады обслуживания. Конечно, некоторых придется подучить. А есть и такие, что уже учатся.
— Да, затеяли... Все же красивая профессия! На что замахнулись, на самую знаменитую профессию.
— Да что ты долбишь: красивая, красивая! — Павлик вдруг разозлился так, словно я ткнул его шилом в чувствительное место. — Что ты в этом смыслишь! Сколько лет люди могут держаться у проволочного стана? Ты подумал об этом? Сколько твой отец держался в петельщиках? Изнашиваются люди. Очень быстро изнашиваются. Вот что я тебе скажу! Это совершается ежедневно. Можно на это смотреть спокойно? А ты знаешь наш химический завод? Видел, как он выпускает такой красивый желтовато-сиреневый дымок? Все девчонки ходят рыжеволосые. Никаким красителям с этим ядовитым газом по стойкости не сравняться. Так вот, нашелся поэт, член Союза писателей, нанялся за инженерную ставку описать героический труд коллектива в поэтической форме. Короче говоря, наше зверство поднять на уровень искусства. А я на этот завод, будь у меня власть, направил бы академиков и докторов химических наук. И дал бы им задание — наладить полную автоматизацию процесса. А писакам что,— махнул Павлик рукой.— Им за это деньги платят. Ты вон вроде того поэта. А в инженеры готовишься.
— Полегче, полегче,— попытался я охладить его пыл.
— А чего легче? Один ты такой? На нашем заводе свои любители романтики есть. Сражаемся с ними смертно. Конечно, ничего не трогать — легче, да и риска нет.
— Ладно, успокойся,— сказал я.
Он вдруг улыбнулся.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал? Мы с тобой от рабочего корня происходим. Многие наши ребята инженерами стали. Пришли мы на завод и видим — не все, далеко не все тут по последнему слову техники. Взялись переделывать технологию, облегчать условия труда. Тут ведь тоже проблема отцов и детей решается. Верно? А? Почему я на тебя злюсь? Откровенно говорю. Смотрю на тебя, как на отступника рабочего класса. Делу своего отца изменяешь. Зачем тебе эта шоферская работа? Иди к нам в цех, посадим в технический отдел, будешь заниматься рационализаторскими делами. Ведь не пойдешь? Знаю, к анархической жизни тянешься.
— Будет время — приду,— сказал я.— Перестань... Надоело. Павлик побарабанил пальцами по столу, вскинул голову и вдруг спросил:
— У тебя будут возражения, если я стану твоим родственником?
— Что?
— Не расслышал? Твоим родственником.
— Каким образом?
— Самым простым. Женюсь.
Я изумленно смотрел на Павлика.
— Лена знает?
— Чудило,— Павлик снисходительно усмехнулся.
— Как же это? И когда?
— Успокойся... Не завтра. Но и надолго откладывать не будем. Осенью, после экзаменов в консерваторию, решим. Только не вздумай, кому сказать об этом. Доверительно тебе сказал. Ясно?
— Ох, и неважный будет у меня родственник.
— Я точно так же о своем будущем родственнике думаю,— не остался в долгу Павлик.
Мы оба рассмеялись.
В комнату заглянул молодой парень.
— Вас к печам просят,— сказал он Павлику.
— Сейчас иду,— ответил Павлик и повернулся ко мне.— Дополнительные вопросы имеются? Нет? Тогда желаю доброго пути.
Вот, оказывается, чем занят на заводе Павлик! По сравнению с ним я выглядел мелким ничтожеством. Павлик далеко обошел меня, пока я три года служил. Не в том главное, что он успел закончить институт. Он стал настоящим производственным инженером. Ясно знает свою цель, упорно идет по избранному пути. А я? Все еще недоучка, своего жизненного пути по-настоящему еще и не начинал. Может быть, вся моя затея с водительством автобуса и ломаного гроша не стоит. Ведь как раз об этом мне и говорят. Или я на самом деле несерьезный человек? Но это же неправда! Ведь когда-то у меня были очень серьезные намерения. Вот именно — намерения. Дождусь, кажется, что и в гроб лягу с одними намерениями. С такими не очень бодрыми мыслями я возвращался с завода. Снова подумал о наших отношениях с Тоней. Сейчас они казались мне какими-то не очень ясными, трудными. Я чувствовал себя немного беспомощным. И снова по-хорошему завидовал Павлику. У него с Ленкой так все просто и ясно. Никаких переживаний. Раз любят, значит — женятся. А я? Люблю? Если люблю, то почему не думаю о женитьбе?
18
Громко постучали в калитку. Ленка подошла к воротам и оттуда крикнула:
— Тебя спрашивают. Я подошел. За калиткой стоял подросток.
— Просили вам передать,— сказал он, сунул мне конверт и быстро зашагал по улице.
Я надорвал конверт и вынул крохотный листок бумаги.
«Постарайся часа через два подойти к скверу возле молодежного общежития. Хоть на несколько минут. Очень важно для меня. Буду ждать. А.».
Тоня! Она думает обо мне! Она ждет меня!
Как вовремя подоспела ее записка. Ведь через пятнадцать минут я хотел ехать к ней.
Ленка вопросительно посмотрела на меня. Ждала, наверное, что скажу, от кого письмо.
— Секреты?
— У всякого свои,— неосторожно ответил я.
— Что ты имеешь в виду? — она нахмурила брови.
— Только сказанное,— быстро поправился я.— Каждый человек имеет право на секреты.
— Мог бы без них обойтись. Яснее ясного. Маирочка...
— Ленка! Умерь свое любопытство.
— Очень нужно! — Она фыркнула.
Что мог означать внезапный приезд Тони? Я опять посмотрел записку. «Очень важно для меня». Эта фраза тревожила. Какой смысл вкладывала Тоня в эти слова? Конечно, не мое же письмо явилось причиной ее приезда в Крутогорск. Да и вряд ли она успела его получить, в лучшем случае оно попадет ей завтра. Какой же разговор состоится у нас? Меня охватило волнение. Предстоящее свидание радовало и пугало.
Молодежное общежитие стояло на самой окраине города. Без пятнадцати десять я сидел в сквере на скамейке возле крохотного бассейна с фонтанчиком. Позиция хороша была тем, что я видел всех подходивших сюда с улицы.
Тоню я узнал издалека по зеленому, с квадратиками, платью, в котором она появилась впервые в автобусе. Она огляделась и, не увидев меня, медленно пошла боковой дорожкой. Я поспешил ей навстречу.
— Тоня!
Она остановилась. Я подошел к ней и взял ее за руку. Рука была холодной и чуть дрожала.
— Ты не сердишься? — сказала Тоня, растерянно вглядываясь в меня.— Может, оторвала тебя от дел? Ты не нужен дома? Не сердишься? — снова повторяла она.
Это сразу меня успокоило.
— Тонюшка!.. Все хорошо. Я так рад, что ты приехала. Ты не получила мое письмо?
— Какое письмо? — испугалась Тоня.— Что ты написал?
— Составил акт о своей любви к тебе.
— Акт? — она непонимающе смотрела на меня.— Какой акт, о чем?
— Не сумею точно пересказать. Шутливый акт. Не бойся — ничего страшного. Как же я рад тебе! Даже не верится, что стоишь передо мной, что я тебя вижу.
— Ты говоришь правду? — Она все еще сомневалась, но тень тревоги уже сбежала с ее лица, и слабая улыбка тронула губы.— Не знала я, как мы встретимся...
— Я собирался приехать к тебе. Если бы не твоя записка — сейчас бы ехал.
— Как у нас получается... То ты вдруг нагрянул ко мне. Теперь я свалилась на твою голову,— сказала Тоня и засмеялась.
Я взял Тоню под руку, и мы медленно пошли по песчаной дорожке.
— Захотела увидеть тебя... И ничего не смогла с собой поделать. Страшно стало одной. Очень страшно! Будто и не было нашей радости. Вот и... все! Глупо? — Она смотрела на меня и тихо, как-то даже виновато, улыбалась.— Ты не сердишься, что я вызвала тебя?
— Не надо, Тоня! — У меня сжалось сердце от этой ее виноватой улыбки: она просит моего прощения! — Меня очень радует твой решительный поступок. Честное слово!
— Решительный! — Она рассмеялась.— Сбрендила...
Мы несколько раз прошли по дорожке сквера. Скамейку, где я сидел, ожидая Тоню, заняла большая компания общежитских ребят и девушек. Один из парней поймал на крошечный транзистор пронзительную танцевальную музыку. Коробочка-лилипут ревела так, словно оркестр укрылся в соседних кустах.
— Уйдем отсюда,— попросила Тоня, морщась от резкой музыки.— Только в городе не хочу показываться.