— Нет, не понимаю,— решительно заговорил я.— Вернее, не могу понять.
— Иди,— тихо и устало, отвернувшись, попросила Тоня.— Пора... Поздно.
— Завтра мы вместе едем в город,— сказал я твердо.
— Зачем тебе это нужно? — неожиданно раздраженно сказала она.— Поверь, будет лучше, если нас не будут видеть вместе. Нет, нет, не проси.
— И не прошу... Просто приду на вокзал и буду тебя там ждать.
— Хорошо,— покорно сказала Тоня.— Теперь ступай.
19
Утренние электрички из Крутогорска уходят почти полупустые. В нашем вагоне, кроме нас с Тоней, сидели две девушки и пожилая супружеская пара.
В вагон вошли две женщины. Тоня вздрогнула, качнулась ко мне, словно искала от кого-то защиты.
Женщины огляделись, ища себе удобного места. Вдруг они заметили Тоню. Одна из них, рыхлая, с тяжелым, отвисающим, как у пеликана, подбородком, настойчиво принялась разглядывать ее. Вторая — мелкая, невзрачная, с какими-то размытыми чертами лица — даже раскрыла рот, уставившись на Тоню. Они медленно, не спуская глаз с Тони, прошли мимо нас и уселись в конце вагона.
Лицо Тони стало холодным, все черты заострились.
— Что ты? — встревоженно спросил я.
— Молчи... С нашей улицы бабы. Соседки. Тоня сидела неподвижно, отвернувшись к окну.
— Перейдем в другой вагон,— тихо попросила она. Мы поднялись и ушли в другой вагон.
Я не придал этой встрече никакого значения. Но Тоня, видимо, отнеслась иначе. Она и на вокзале, когда мы спускались по выходной лестнице, опять заговорила про них.
— Испортили мне настроение, Ну, теперь — держись! Им до всего дело. Что там Маира...
— Да выкинь ты их из головы,— сказал я.
— Ты не знаешь этой породы,— возразила Тоня.— Кажется, что они только для того и созданы — отравлять всем жизнь.
Этот рейс у нас прошел как-то особенно легко. Против обыкновения, в Крутогорске Тоня пошла в кафе. К нам за столик присел и Голубев.
На конечной остановке Тоня опять вызвалась приготовить на всех ужин. За столом царило доброе товарищеское братство. Я все время ловил на себе взгляды Тони, которые словно спрашивали: «Так ли я поступаю? Ты мною доволен?»
После ужина втроем посидели на скамейке у ворот. Голубев рассказывал о последних рыбалках, о своих детишках.
Мы с Тоней чуточку задержались, прежде чем войти в дом. Прижались друг к другу и тихо, молча постояли.
На следующий день после рейса она собиралась приехать в Крутогорск и помочь отцу в домашних делах. Мы условились встретиться вечером.
Погода, как нарочно, с обеда испортилась: то солнце, то дождь. Не сорвет ли это назначенное свидание?
С завода Ленка явилась раньше всех и с новостью. Областная телевизионная студия утвердила ее выступление перед зрителями. Передача включалась в московскую программу, значит, на всю страну.
— Посмотришь передачу? — спросила Ленка.
— Если успею вернуться из рейса.
— Постарайся! — она встала передо мной с умоляющим видом. Я заметил, что у нее новая прическа, не обычный пучок, а какой-то вихрь кольчиков. Она шла ей.— Очень, очень прошу! Ты даже не представляешь, как мне страшно! Даже на репетициях! Вообрази, студия большая, а я в ней совсем одна! Стою, смотрю в стеклянный глазок, жду, когда загорится красная лампочка... А горло сразу делается сухим и деревянным. Ужас! Боюсь — не смогу запеть! И не верится, что где-то там изображение на экране и тебя видят. И боюсь, что выгляжу от страха по-дурацки... А начинаю петь — голос не слушается, звучит тускло и хрипло. Ведь в обычной нормальной обстановке поешь с удовольствием! А здесь — так и хочется замолчать и сбежать. Ох, Гришка, знал бы ты, как я боюсь... Брр...— она даже вся передернулась.
— Эх, ты! Цыпленок... Не трусь! Держись увереннее. Выходишь в люди, Елена Витязева! — подзадорил я, гордый за сестру.— Так начинается слава, Ленка! Как говорится — первые тридцать лет трудно, а потом ничего, привыкнешь! Все через это проходят. Читала Шаляпина? Ему, думаешь, не страшно сначала было? Еще как! Ты поднимаешься на первую ступеньку пьедестала почета.
Она не смогла сдержать довольной улыбки.
— Тебе все только шуточки. А мне, в самом деле, страшно. Вдруг что-то будет не так. С платьем сколько мороки! Не знаю, какое надеть. Постараешься освободиться?
Я пообещал сделать все, чтобы успеть к телевизору. Мне действительно хотелось увидеть Ленку на экране. Как она будет выглядеть со стороны? Я был уверен, что Ленка сумеет произвести впечатление на зрителей и внешностью и голосом.
Ленка чмокнула меня в щеку и умчалась во Дворец культуры на занятие кружка.
Пришел отец.
— Бориса встретил,— коротко сообщил он.— Собирается к нам зайти. Один дома?
Отец еще раздеться не успел, как опять хлынул дождь, сильно ударяя в окна. У меня упало сердце.
Борис появился в плаще, в промокших ниже колен брюках. Вскоре пришла и тетя Надя.
Она сдержанно, очень сдержанно поздоровалась с Борисом. Я не видел первой их встречи, знал о ней только по бестолковому рассказу Ленки, но, судя по всему, их отношения за это время никак не улучшились. Мне не нравилось, как держится Борис. Он делал вид, что будто бы не придает значения сдержанности тети Нади. На что же он в таком случае рассчитывает?
Дениска был тут же. Но Бориса дичился, старался быть от него подальше, да и к матери сейчас не подходил, держался возле деда.
Борис ушел с тетей Надей в ее комнату, а мы с отцом и Дениской остались в темной столовой. Дождь все еще продолжался. Отец, хмурясь, занимался Дениской, читал ему книжку, прислушиваясь к невнятным голосам из тети Надиной комнаты. Несколько раз особенно громко, с раздражением, прозвучал голос Бориса.
— Узкая у него память,— проворчал отец.— Ох, и узкая...
Скоро голоса смолкли. Борис и тетя Надя вернулись в столовую.
— Какие же твои планы? — спросил тетю Надю Борис.
— Да никаких особенных,— небрежно ответила она.— В отпуск собираюсь... Хочется в Молдавию съездить. Как-то пожила там месяц, и очень понравилось.
— Какой сейчас отпуск, Надя? — запротестовал Борис.— Глупо. Отложи.
— Должна отдохнуть.
— Ты ведь не говорила об отпуске. И когда же? — Борис подозрительно смотрел на нее.
— Точно не знаю...
— Странно,— пробормотал Борис.
— Что ж странного,— возразила тетя Надя.— Это ведь всегда как-то вдруг приходит. Навалится усталость, и понимаешь — все, надо отдыхать. Так сейчас и у меня. Не могу я больше.
— Повремени, прошу тебя.
— Да зачем?
Мне казалось, что тетя Надя все присматривается к Борису, вслушивается в каждое его слово. В ее глазах я видел только холодное любопытство.
Я все время следил за часами. Дождь не стихал. Не сорвется ли условленная встреча с Тоней? Отец заметил мое беспокойство.
— Собираешься уходить?
— Да, нужно.
— Что-то ты зачастил,— неодобрительно заметил он.
В комнате посветлело. Дождь затихал. Мне стало легче.
В назначенное время я медленно дважды прошелся мимо дома Базовского, меряя из конца в конец улицу, стараясь держаться независимо. Я злился. Меня оскорбляла унизительность положения. Почему я должен вот так шататься, словно не имею права, как честный человек, открыто войти в дом. Я присел на скамейку около ее дома и закурил. Калитка приоткрылась, Тоня выглянула на улицу.
— Сейчас,— сказала она и скрылась. Небо опять потемнело, потянуло сыростью. Тоня скоро вышла. Она была в плаще.
— Куда мы пойдем? Под дождь можем попасть. Может, дождь и толкнул меня на решительные действия.
Что это, в самом деле, такое? Чего нам бояться? Наш город, как аквариум,— все у всех на виду. Словно сотни глаз со всех сторон рассматривают тебя, наблюдают за тобой! Все равно от них никуда и нигде не спрячешься.
Да и зачем, спрашивается? Тоня, видно, еще не очень уверена во мне, в моих чувствах, мол, только покрутится парень, да и отойдет в сторонку, а ей еще одно пятно, еще одна грязненькая сплетня, не хочет, не может спокойно относиться к любопытным, шарящим взглядам. Слишком часто жизнь ранила ее... Но я-то знаю, насколько прочно мое чувство. Я-то знаю, что отныне никто не посмеет подвергнуть ее насмешкам. Пусть потреплются сначала. Почешут языки. Потом умолкнут, да еще и позавидуют. Я буду вести себя так, как мне хочется, как нужно. Постепенно она сама увидит все, поймет, поверит мне... И тогда она станет спокойнее. Я все сделаю, чтобы она стала спокойной и уверенной! И пусть попробует кто-нибудь вмешаться в мою жизнь!
Я взял ее за руку и решительно повернул к центру города.
— Куда мы идем? — беспомощно спросила Тоня, подчиняясь мне.
— Молчи! Повелеваю я!
— Слушай, я предупредила отца, что уезжаю к себе. Может, мне сейчас уехать? Опять заморосило...
— Поездов много — успеешь,— сказал я.— Вечер наш, торопиться нам некуда.
Мы выходили к оживленному, несмотря на дождь, перекрестку.
Тоня с кем-то поздоровалась.
— Кто это? — спросил я.
— Еще знакомых встретила. Лицо у нее стало недовольным.
— Хочу поужинать с тобой,— раскрыл я свое намерение.— Очень хочу. Не вздумай отказываться. Доверься мне. Ладно? Сейчас я тебя домой все равно не отпущу. К тому же видишь — льет все сильнее.
Мы вошли в ярко освещенное кафе «Огонек». Художники сумели сделать его веселым, использовав самые простые материалы. В стены и колонны было вдавлено множество разнообразных цветных камешков и друз. В их гранях, отражаясь, посверкивали огоньки. Почему-то сразу вспомнилась новогодняя елка. Даже не сама елка, а то особое, ни с чем несравнимое праздничное и легкое настроение, ощущение тепла и уюта.
На низеньких столиках в вазочках стояли свежие цветы. Вьющаяся буйная зелень спускалась кое-где и по стенам из глиняных подвесных горшочков. Сами стены, терракотового цвета, были украшены рельефами, создающими впечатление крупных, разнообразных по форме, плотно пригнанных камней.
Мы выбрали столик в самом дальнем углу, сели и огляделись. Народу было порядочно. Неподалеку веселилась шумная компания парней. Они сидели вольно, развалившись и покуривая, разгоряченные, видно, водкой, принесенной сюда нелегально.