— Гриша! — кинулась ко мне Ленка.— Что же ты? Не посмотришь меня?
Тут она поняла, что я не один.
— Здравствуйте! — растерянно сказала она, но протянула Тоне руку.
— Авария у нас была, Лена! — объяснил я сестре.— Могло случиться, что вообще некому было бы тебя смотреть! Лишилась бы своего горячо любимого брата. Сейчас идем тебя слушать. Познакомься,— сказал я Павлику.— Антонина Константиновна.
Встреча застигла меня врасплох. Я даже не сумел сообразить, как назвать Тоню: Сизон или Базовская, да и нужно ли по фамилии. Павлик протянул руку и назвал Тоне себя.
— Сейчас мы торопимся. В студии надо быть за час до передачи. Дома встретимся? Ты сразу домой? — сказала Ленка.
— Постараюсь,— ответил я.
Мы разошлись.
— Как Лена изменилась,— сказала Тоня.— Расцвела. Не узнала бы ее.
— Сам не заметил, как сестра в невесты выскочила,— засмеялся я.— Павлик на днях предупредил, что, возможно, станет моим родственником. Как парень? Подходящ для этого?
— Тебе, может, неприятно, что они увидели тебя со мной? — не отвечая на мой вопрос, сказала Тоня.
— Опять? — Я стиснул протестующе ее руку, хотя меня, по совести, неожиданная встреча не обрадовала. Я хотел бы представить Тоню по-другому. Как теперь Ленка истолкует тот факт, что я молчал о своих свиданиях с Тоней?
Соседский телевизор оказался хорошим: крупноэкранным, отрегулированным. Соседям польстило, что у них сидит брат певицы, которая будет сейчас выступать перед телевизором. Отблеск славы сестры начинал падать и на меня.
В музыкальной молодежной передаче Ленка выступала третьей. Во весь экран я видел ее лицо, большие, несколько испуганные глаза, ее ладную фигурку. На экране она казалась чуточку старше. Держалась Ленка против опасений просто и свободно. Она спела три популярные песни советских композиторов. Хорошо спела...
Милая Ленка! Я понимал, как она, наверное, волновалась до самой последней минуты, и я еще представил, как в Крутогорске собрались перед телевизором наши, они тоже слушали и смотрели Ленку. Переживали, тревожились... Смотрела и вся наша улица, на которой она выросла. Когда Ленка кончила петь, то на весь экран показали ее лицо. Казалось, что большими глазами она смотрела прямо на меня, счастливая, этого она сейчас скрыть не могла. Ленка, Ленка! Неужели и, правда, начался твой путь в искусстве? Вот чем оборачиваются иные порой вроде и случайные увлечения.
Передача закончилась. Тоня дружески положила мне на плечо руку.
— Поздравляю,— сказала она.— Красивый голос у Лены. Очень трогает.
Мы попрощались с хозяевами и прошли в развалюху к Тоне, в нашу неприглядную комнатенку, лишенную элементарного уюта и удобств. Однако ничто меня тут не смущало. Ведь это жилье Тони, ее дом, а с ней мне везде хорошо, в любом месте. Тут наш шалаш.
Тоня разложила по тарелкам еду.
— Тебе покрепче? — спросила она, наливая чай.
Она выглядела после затянувшегося рейса тихой и усталой.
Пора бы домой, но как не хотелось оставлять Тоню! Опять я покидаю ее. Но пора, пора... Ведь надо поздравить Ленку с первым выходом к миллионам телезрителей. Как сейчас ее ждут все наши дома! Отец, конечно, по такому поводу вытащит заветную бутылочку. Прослезится, наверное... Мне же надо сообразить Ленке какой-нибудь подарок.
— Как мне нравится ухаживать за тобой,— сказала Тоня, не сводя с меня глаз.— Хочешь еще чаю?
Она поднялась и встала у стены.
— Знаешь...— сказала она и покраснела.
— Ну, говори, говори! — подбодрил я ее.
— Мне все хочется оставить тебя здесь...
— Что же удерживает?
— Не понимаешь? Не хочу, чтоб ты...— Она замолчала, потом с решимостью, не опуская глаз, добавила: — видел меня раздетую. Я боюсь за тебя.
Я вскочил со стула, подошел к Тоне и крепко взял ее за плечи.
— Зачем ты это говоришь? Ты прекрасно знаешь, что для меня ты самая желанная. Что ты мой единственный человек. И запомни: я ничего не боюсь. Просто не надо про это говорить.
— Не боишься? — губы ее искривились усмешкой.— Ты очень добр. Подожди, тебя еще ужалят за меня. Да еще как!.. Как ты, интересно, объясняешь свои поздние возвращения домой?
— Меня никто не расспрашивает.
— Ну, а вот если приедешь завтра утром. Что скажешь?
— Повторяю, никто особо допытываться не будет.
— Особо... Видишь... Значит, все-таки спросят. И тебе... надо придумывать.— Она замолчала. Жалкая улыбка тронула ее губы. Мне стало нестерпимо больно за нее. Хотелось утешить ее, приласкать и успокоить.
— Я не уйду от тебя сегодня.
— Нет... Ты же обещал сестре быть дома. Тебя там ждут.
— Тоня...
— Хорошо, молчу...
Когда мы лежали в постели, она виновато сказала:
— Эгоистка я... Должна была прогнать тебя, поступить решительно. А вместо этого... Все мы, бабы, одинаковы. Ты не презираешь меня?
Вместо ответа я обнял ее. А на сердце легонько скребли кошки. Из-за Ленки. Но я уже махнул рукой на все возможные последствия.
В эту ночь Тоня и рассказала подробно о встрече с отцом. О возникшей дружбе.
Мы уснули поздно.
Я хотел осторожно переложить затекшую руку. Легкое движение разбудило Тоню. Она открыла глаза и кротко улыбнулась. Уже начинало светать. Птицы пробовали голоса.
— Ты здесь...— сонно шепнула она.— Как хорошо... Обними...
От ее тела исходил волнующий жар. Я обнял ее. С неистовой силой Тоня прижалась ко мне, и я почувствовал, что это не только страсть, но и отчаянное желание отдать мне всю себя, без остатка, с прошлым, настоящим и будущим... Отдать, чтобы забыть о прошлом, поверить в настоящее, не страшиться будущего. Отдать свою нежность, свою любовь, свою женскую заботливость, чтобы получить взамен мои чувства и уверенность в прочности наших отношений. Я почувствовал себя старше ее и ответственным за нее. Я понял, что беру на себя очень много, но это никогда не сломит меня. Она была рядом навсегда, она была моей, до конца, до самого мельчайшего движения души, предельно искренней в своей любви, по-человечески смелой и равной мне в силе своих чувств. В эти короткие мгновения я понял вдруг все. Я понял, что впереди еще могут быть какие-то недоразумения, недомолвки, неверно истолкованные слова и поступки, но не будет одного: сомнения в нашей с ней любви.
Я обнял ее и бережно и сильно, теряя голову от счастья. Нас охватила та несказанная радость, какую могут принести друг другу любящие люди.
Тоня закрыла глаза и лежала неподвижно. Я не шевелился, стараясь не тревожить ее. Она так и заснула, не открыв глаз, ничего не сказав, в счастливой истоме.
«Приедается все... Лишь тебе не дано примелькаться...» — зазвучали во мне те стихи, что Тоня читала тогда, в первый день, повернувшись лицом к зеленому простору. Я подумал, что благословен тот день, когда я решил избрать именно шоферскую работу. При ином выборе я мог Тоню и не встретить.
Думал и о том, что она сумела отыскать во мне неведомые достоинства, и пошла смело навстречу любви. Никогда я не предам ее. Я многим ей обязан. Она утвердила во мне мужчину. С ней я начинаю по-другому относиться ко всему. Я сделаю ее жизнь счастливой. Ведь это будет и моим счастьем.
Я проснулся от стука в дверь.
Тоня неспешно приподнялась. Было позднее утро.
— Кто? — негромко спросила она.
— К тебе, Тоня, можно? — услышали мы голос Константина Григорьевича.
Тоня вопросительно посмотрела на меня и молчаливо глазами показала на окно. Оно выходило на задний двор.
Я не испугался Константина Григорьевича. Нет, не испугался. Однако так встретиться мне с ним не хотелось. Сразу ведь все не объяснишь. И он подумает, что я просто... Ясно, что подумает. Это может глубоко оскорбить и ранить его. И в то же время я не мог по-воровски покинуть Тоню. Тогда подтвердятся ее мысли о неправедности наших отношений. Нет, я должен быть рядом с ней. Если правда, что люблю ее. Все может быть кончено, если я сейчас ее покину. Да и сам перестану уважать себя.
Я махнул рукой, отказываясь от прыжка в окно.
— Почему? — шепнула Тоня.
— Не буду прятаться,— твердо сказал я.— Пусть входит.
— Не разыгрывай рыцаря. Кому это нужно?
— Тоня! — Я отвел ее руки.— Не уйду. Она, чуточку помедлив, согласно кивнула.
— Сейчас! — крикнула она.
Мы заметались по комнате, пытаясь навести хоть маленький порядок. Выражение лица Тони было решительным. Мы быстро одевались, ободряя друг друга взглядами.
21
Домой электричкой мы ехали вместе с Константином Григорьевичем. Это было тягостно для обоих.
Базовский сидел прямо, опираясь на палку, безучастно смотрел в окно. Лицо его казалось желтее обычного, мешки под глазами были особенно заметны.
Первые минуты, когда Константин Григорьевич вошел в комнату, увидел наш растрепанный вид, поспешно убранную постель, беспорядок, для всех были самыми неловкими. Константин Григорьевич как-то растерянно сник, улыбка сбежала с его лица, он переложил палку из руки в руку, даже попятился к двери, словно хотел оставить нас, смущенный своим несвоевременным вторжением.
Первой нашлась Тоня. Она, без тени смущения, улыбаясь, подошла к отцу и подставила для поцелуя лоб. Только вспыхнувший румянец выдавал ее волнение.
— К самому чаю,— по-домашнему просто сказала Тоня, исключая этой обычной фразой возможные объяснения.
Этот верно найденный ею тон, естественное, непринужденное поведение помогли всем и все сгладили. Спустя некоторое время мы сидели за столом, пили чай и говорили о нашем дорожном происшествии, о вчерашнем удачном выступлении по телевидению Ленки, о всяких последних новостях. Константин Григорьевич тоже смотрел Ленку по телевизору в нашем доме, со всеми дождался ее возвращения.
Оказалось, что он приехал в город, чтобы встретиться с одним давним — еще по институту — товарищем, а тот накануне улетел на юг, в отпуск.
Когда Константин Григорьевич отлучился, чтоб поговорить с кем-то по телефону, и мы с Тоней на несколько минут остались одни, я сказал: