— Борис? — уверенно спросил я.
— Да,— подтвердил Николай Иванович, кинув на меня беглый взгляд.— Твой брат...
— Он говорит Надежде Степановне: «Начинали вместе. Я пришел к тебе помочь завершить многолетний труд». Как должен поступить человек, который только на своих плечах вынес весь нелегкий груз?
— Пусть решает тетя Надя,— уклонился я от ответа.— Как я могу отвечать на такие вопросы?
— Если бы только это,— с горечью сказал Николай Иванович.— Сочтемся славою, мы свои же люди... Ведь так говорится? Есть дополнительные тягостные обстоятельства. Они были в прошлом не просто сотоварищами по труду. Что мне тебе об этом рассказывать. Про те годы ты знаешь лучше меня. Не кажется ли тебе, что твой брат совершил двойное, а может, тройное предательство? Даже неизвестно, какое из трех наиболее тяжкое. Вот в чем сложность отношений...
Я подавленно молчал. Мне стало больно за брата. Но я не мог за него вступиться. Николай Иванович ничего не преувеличивал.
— Можете ли вы быть справедливым к Борису? — все же сделал попытку жалкой защиты.— Можете ли вы правильно судить его поступки? Ведь вы любите тетю Надю!
— Поэтому и хочу защитить ее от нового возможного несчастья. Только это и дает мне силы держаться.
— Почему вы решили, что тетю Надю ждет новое несчастье?
— Борис — подлец, — хладнокровно сказал Николай Иванович. — Самый банальный подлец.
— Ну, знаете! — вскинулся я. Все запротестовало во мне. Я не мог позволять ему так отзываться о Борисе.— Вы забыли, что он мне родно брат!
— Остынь! — спокойно посоветовал Николай Иванович.— Меня такое обстоятельство ничуть не тревожит. Я и ему сказал то же самое. Мы свои отношения с Борисом успели выяснить. Ты, может, думал, что у меня всего и смелости, что тебе сказать? Так? — Он снисходительно смотрел на меня.— Защищай брата... Посмотрю, как у тебя получится
— А как сказать о человеке, который примазался к чужому открытию? — неожиданно для себя вдруг сказал я.
— Песня с чужого голоса.— Губы Николая Ивановича чуть дрогнули.— Тебя туда же повело? Чужой пирог? Да кто его делить собирается? В этом ли дело? Подумай...
— Так бескорыстны? — Я даже засмеялся. Позже мне было стыдно вспоминать этот свой смех.— Ничего не хотите? А тетя Надя? Ничего не надо...
— За это хлещут по морде,— очень спокойно предупредил Николай Иванович.— Другой такую оплеуху уже имел бы без предупреждения. Много на себя берешь. Скажи спасибо, что я к тебе хорошо отношусь. Просто понимаю твои чувства к брату.
— Не я затеял этот разговор. Зачем вы его завели? Мне приятно разбираться?
— Дурной!..— Он весело хлопнул меня по колену.— Только из доверия. Только потому, что ты славный парень... Хоть и с ветром в голове. Только из желания чуточку прочистить и свои мозги.
— Мне самому в Борисе многое не нравится,— угрюмо признался я.— Отношусь к нему достаточно критически. Столько тут сплелось, что...
— Но расплетать надо? Как думаешь? Надо? — настаивал Николай Иванович на ответе.
— Не так бы...
— А как?
— Наверное, это вы посоветовали тете Наде не допускать Бориса в дом? — вдруг догадался я.
— Возможно... Считаешь, что поступил неправильно?
— Все и осложнили.
— А может, упростил? Уж поверь, что я Надежду Степановну знаю лучше, чем ты. Все сделаю для ее защиты,— твердо заключил он.— Никто мне в этом не сможет помешать.
Он вдруг стремительно поднялся. Я оглянулся в ту сторону, куда смотрел Николай Иванович. От леса к нам, минуя тропинку, по высокой луговой траве в цветах шла тетя Надя. Вот почему тут сидит Николай Иванович. По его вине я попал в глупое положение. Разве не мог он предупредить, что у него тут свидание?
— Давно ждете? — спросила тетя Надя, протягивая руку Николаю Ивановичу.— Еле вырвалась,— добавила она, виновато оглядываясь.— Давно не бывала в этих местах. Смотрите, бревнышко все на том же месте. Не спалили его туристы на костре. Да и ничего тут не изменилось.— Она тихо и довольно рассмеялась.
Николай Иванович молчал. Он просто смотрел на тетю Надю. Лицо у него было покорное и счастливое. Она заслонила для него все. Тетя Надя взглянула на меня.
— Гриша, нам с Николаем Ивановичем надо посоветоваться. Можно? — Она открыто смотрела на меня. И была очень хороша сейчас.— Не обижайся... Так?
На опушке я оглянулся. Они сидели рядом на стволе березы. Николай Иванович держал ее руки в своих ладонях. Тетя Надя что-то говорила ему. Они больше не делали секретов из своих отношений.
25
Тоня приехала вечерней электричкой.
Она показалась на платформе, выделяясь в толпе светлым пальто, и медленно шла навстречу, чуть наклонив голову, издали, улыбаясь мне. Я облегченно вздохнул, мое волнение — приедет или не приедет? — улеглось.
Мешая пассажирам, мы остановились, я обнял Тоню и поцеловал в щеку. Потом, подхватив ее тяжелую сумку с продуктами, взял под руку. Мы двигались в толпе, но были как бы одни, обменивались быстрыми взглядами, словно хотели удостовериться, что опять вместе.
Попалось несколько знакомых. С беззастенчивым любопытством они оглядывали нас. С некоторыми я поздоровался.
— Нагрузилась! — сказал я ей о сумке.
— Поэтому чуть не опоздала. Ну и мчалась!
— Никогда не опаздывай. Извелся бы от тревоги.
— Этого и боялась. Приехала твоя хорошенькая? Ужасно хочется увидеть, проверить твой вкус. Она, правда, хорошенькая?
Тоня весело шутила, глаза смеялись.
— Наберись терпения, увидишь. Должна быть сегодня. Если верить письму.
— Как же я могла опоздать? Вдруг без меня встретитесь.
В передней дома Базовского Тоня сняла пальто и прошла в комнату.
— Прибыла! Рад,— услышал я голос Константина Григорьевича. — Этот — с тобой?
— Ждет разрешения войти.
— Прячется? Пусть входит, если выкуп принес,— милостиво произнес Константин Григорьевич.
Это была одна из наших общих невинных шуток. Я разыгрывал роль виноватого перед грозным, но смирившимся отцом.
Вытащив из сумки Тони бутылку коньяка,— в Крутогорске его в продаже не бывает — и, держа ее на отлете, я вошел в комнату.
— На таких основаниях можно,— удовлетворенно произнес он, забирая коньяк.
Мы больше не таились перед Константином Григорьевичем. Ко мне он относился ровно, но сдержанно. Какая-то преграда все-таки стояла между нами. Не ревность, скорее он не мог преодолеть своего неверия в то, что я буду надежным спутником его дочери.
Однажды я сделал попытку стать в этом доме полностью своим. Но Тоня решительно отвела мое домогательство и не разрешила остаться с ней тут на ночь.
Мы были тогда одни, ожидая с минуты на минуту Константина Григорьевича, задержавшегося на заводе. Я опустился перед Тоней на колени и обнял ее ноги. Жар ее тела входил в меня. Я почувствовал, как вся она ослабла.
И все же она поднялась со стула и отвела мои руки.
— Прости...— сказала она. — Не сердись... Тут я с тобой не могу. Поверь...
Она всегда уступала моим желаниям, охотно шла навстречу им. Поэтому я взял себя в руки и смирился, стараясь щадить ее чувства.
Мы встречались с Тоней только в ее городской квартире.
В те дни я только единственный раз говорил с Константином Григорьевичем о нашем с Тоней будущем.
— Перебирайтесь ко мне,— предложил он сам.— Зачем Тоне в сарае ютиться? Тут же целый дом пустует. Мне что? Хватит одной комнаты. Живите по-своему, в ваши дела не встряну.
— Помогите мне,— попросил я.— Вы же знаете Тоню — упряма, Предлагал жить вместе — отказывается.
— Настаивай,— посоветовал он.— От мужчины зависит многое. Женщина, если ей хорошо, не будет, как порой наш брат, портить жизнь Они мягче, воск, если поверят...
Тоня ушла разбирать сумку с продуктами. Я взглянул на часы.
— Будет ли Катя? Она уже приехала?
— Забыл сказать... Звонила Катя. Обещала зайти.
К дому была пристроена застекленная веранда. В ней мы и устроились пить чай.
Константин Григорьевич взглянул на стол, покачал головой осуждающе и вышел.
Тоня быстро провела рукой по моим волосам.
— Ты мне рад?
Я молча поцеловал ее теплую ладошку.
Вернулся Константин Григорьевич с бутылкой коньяка. Разлил его в три рюмки.
— Ухаживай, Тоня, за нашим кавалером,— шутливо сказал Константин Григорьевич.— Что он у нас всегда, словно в гостях. А пора ему быть, как дома. Давно уж пора.
Он опять коснулся больного. Я мог вести себя здесь, как дома, но моим, из-за упрямства Тони, дом не становился. Если бы... Я вопросительно посмотрел на Тоню, надеясь, что, может, она сейчас поддержит отца. Тоня опустила глаза.
— Стучат, кажется? Катя?
Константин Григорьевич вышел с веранды и тут же вернулся с Катей.
— Моя дочь,— представил он, ласково держа Катю за плечи.— Знакомьтесь...
Катя протянула Тоне руку и бегло, словно желая сразу все понять, взглянула на меня.
Тоня, усаживая ее за стол, не скрывала своего интереса к ней.
— Гриша! — Тоня повернулась ко мне.— Принеси бумажные салфетки. И захвати для Кати голубенькую чашку, она в левом шкафчике.
Я выполнил ее просьбу и подумал, что Тоня нарочно послала меня на кухню: хотела показать, какое место я занимаю в доме Базовского, какие у нас с ней отношения.
Отец и Кате налил коньяку.
— Выпьешь с нами? — спросил он.
Катя оглянулась на всех и решительно протянула руку за рюмкой. Мы все чокнулись. Катя выпила до дна и от неумелости чуть поперхнулась, но справилась. Лицо ее сразу покраснело.
— Как дома? — участливо спросил ее Константин Григорьевич.— Здоровье матери?
—Лучше...— Катя застенчиво улыбнулась из-под очков.— Она у меня терпеливая. Думала, что будет просить вернуться. Нет... Даже и не заикнулась. Еще и обо мне беспокоится. Не верит, что мне тут хорошо.
Несколько общих фраз были вступлением к большому разговору. Катя, очевидно, торопилась скорее покончить с тем, ради чего прислала мне то письмо.
— Не знаю, как быть. Хотела посоветоваться,— сказала она, поправляя очки.— В Москве зашла в свой институт и узнала странные вещи...— Она чуть помедлила.— Борис отложил защиту диссертации. Она о новых рудных месторождениях. Всякие общие проблемы... Есть большая глава и о Каштайских рудах. Он доказывает, что они в настоящее время бесперспективны.