В последнем любовном признании затих голос Ленки.
Все задвигались, зашумели. Только Ленка сидела, потупив глаза, неподвижная.
Но тут опять заговорил вроде больше и ненужный магнитофонный голос Павлика.
- ТЕПЕРЬ ДАВАЙТЕ ВСЕ ДРУЖНО СПОЕМ. ПРОШУ ВСЕХ ПОДТЯГИВАТЬ! НАЧАЛИ... РАЗ!.. ДВА!..
ВЫПЬЕМ МЫ ЗА НАДЮ, НАДЮ ДОРОГУЮ,
А ПОКА НЕ ВЫПЬЕМ, НЕ НАЛЬЕМ ДРУГУЮ...
Павлик вышел на середину комнаты и громко продолжил:
Выпьем мы за Надю, Надю дорогую...
Все мы дружно подхватили величание. С бокалами подходили к тете Наде и чокались с ней. Первой к ней кинулась Ленка. Тетя Надя обхватила Ленку и крепко расцеловала. Павлика тетя Надя поцеловала в лоб и он, негодяй, победоносно оглянулся на меня.
Вечер пошел так, как и должно в доме Витязевых, Мирно и весело.
Уж не помню, сколько раз и с кем я чокался, какие кому говорил слова. Шутки летели с одного конца стола на другой, как мячики при игре в пинг-понг.
Николай Иванович весь вечер открыто держался возле тети Нади, как самый близкий ей человек, открыто ухаживал за ней. Это все заметили. Значит что-то, в ту лесную встречу, между ними решилось.
Я столкнулся с Ленкой и крепко схватил ее за руку.
— Можешь быть чуточку любезнее с Тоней?
Она высокомерно вздернула голову.
— Отстань!..— и умчалась.
Ленка встретила сегодня Тоню холодно. Весь вечер держалась так, словно не видела ее. Все остальные приняли Тоню в свой круг. Она была то с Катей, то с тетей Надей. И этот холодный Ленкин прием тревожил меня.
Несколько минут мы посидели с Тоней рядом.
— Тебе хорошо? — спросил я Тоню.— Не жалеешь, что пришла?
— В первые минуты жалела. Сейчас — нет. Ступай ко всем, — посоветовала Тоня.
Борис громко разговаривал с Константином Григорьевичем. Я подошел к ним поближе.
— Зачем нам нужен космос? — возбужденно говорил Борис.— У нас и на земле много всякого дела. На Луну мечтаем лететь, а земные дела не можем устроить.
— Какие? — прищурился Константин Григорьевич.
— Многие... Например, в деревне. Запутали мужика, отняли у него любовь к земле. Страна получает хлеба все меньше и меньше. Молодые бегут из деревни в города. Кому там работать?
— Тебя это с какой стороны трогает? — в голосе Константина Григорьевича была явная ирония.
— Мы воспитаны так, что за все в ответе. Нас все тревожит. Мы не можем равнодушно смотреть на безобразия.
— Похвально... Только не верится... А насчет космоса — может практически сейчас нам это не очень нужно. Но людям будущего космос нужен. Каждое поколение живет не только для себя, но работает и на будущее. Не будь такого — пришла бы смерть цивилизации. Движение не может остановиться. Вот почему мы лезем в космос.
В углу послышались звуки гитары. Там собрались Павлик, Ленка и Катя. На гитаре играл Павлик.
Они запели шуточную песенку. Возбужденные веселые лица, в глазах прыгают чертенята.
Борис, сидевший в одиночестве, поднялся и перешел к поющим. Он, включаясь в пение, обнял за плечи Ленку и Катю. Ленка только оглянулась, а Катя отодвинулась.
— Молодцы! Весело поете...— громко воскликнул Константин Григорьевич.
Борис отошел от поющих, пересел к тете Наде, и они начали о чем-то разговор, сразу заспорив. Николай Иванович не принимал в нем участия, только вслушивался. Я, хоть хмель и ударил в голову, все же не мог освободиться от чувства неприязни к брату. Меня даже не трогало то, что тетя Надя весь вечер так пренебрежительна к нему. Мы же с Борисом не перекинулись и десятком слов.
Начались танцы. Я протанцевал с Тоней, потом с Катей. Кавалеров на всех не хватало.
Но все-таки постепенно накапливалось и сгущалось на этом вечере ощущение какого-то неблагополучия. Шло оно от тети Нади и Бориса. Сначала даже мы, близкие им люди,— я, отец, Ленка,— старались не замечать, бессознательно отмахивались от него, надеясь, видно, что оно пройдет, рассеется. Однако оно не проходило, а росло, охватывая все больший круг людей.
То один, то другой тревожно взглядывал в сторону тети Нади и Бориса, и общее веселье постепенно таяло.
Смолкла музыка. Кто-то хотел поставить новую пластинку, но воздержался.
Тетя Надя сидела у маленького стола и нервно разглаживала какие-то листы.
— Пойми, Надя, как это важно,— ласково говорил Борис, кажется, даже не заметивший, что музыка умолкла и нам слышно каждое слово их разговора.— Нельзя кидаться такой возможностью. Это областная газета. Завтра о статье везде заговорят. Она будет первым ударом по противнику.
— Какой удар? По какому противнику? Кто противник? О чем ты говоришь? Можно и нужно подождать с ее печатанием.
— До каких пор? — вскинулся нетерпеливо Борис.— Сейчас самый удобный момент. Пора готовить общественное мнение.
— Возьми статью, — сказала решительно тетя Надя, протягивая Борису листки бумаги.— Мы говорим на разных языках. Столько тут бахвальства! Читать стыдно.
— Во-первых, не скромничай,— решительно отвел руку тети Нади Борис.— Во-вторых — это же твоя обычная мнительность. Какая в статье неправда? Ведь только факты, голые факты. Они сами за себя говорят.
— Это еще не все,— тетя Надя оглянула всех невидящими глазами.— Почему тут только две подписи? Моя и твоя?
Она в упор холодно смотрела на Бориса.
— Какие еще нужны подписи? — покорно спросил Борис.
— Ты представляешь, сколько людей работало с нами? Это наш общий труд. Почему они забыты?
— Двадцать подписей? Смешно! — Борис нервно рассмеялся.— Ведь статья пойдет в газете. В газете, а не в журнале. Статья! А не коллективный рапорт. Теперь даже выдвижение больших коллективов на Ленинские премии вызывает улыбки. Поняли, что все же личности решают. Наука — это индивидуальное творчество.
— Личности? — горячо заговорила тетя Надя.— Почему же нет подписи Николая Ивановича? Не личность? Как так можно? — презрительно бросила она.
Отец устало и горестно вслушивался в эту перепалку. Николай Иванович сидел в некотором отдалении с таким отчужденным лицом, словно его этот разговор никак не касался. Лишь иногда он вскидывал голову и внимательно вглядывался в разгоряченное лицо тети Нади. Борис держался внешне спокойно, его состояние выдавали только нервные подергивания губ.
— Под такой статьей моей подписи не будет,— вдруг четко сказал Николай Иванович.
— Не в этом сейчас дело,— сердито сказала ему тетя Надя, словно он ей помешал, и круто повернулась к Борису.— Почему только две подписи? Моя и твоя? Ну почему?
— Надя! — голос Бориса зазвучал с лирической нежностью.— Ты помнишь, как все начиналось? Вспомни! Как все было? Мы напечатали с тобой статью об этих рудах. Доказывали в ней необходимость разработки этих руд. Поднялся шум. Нашлись у нас истинные друзья, но появились и серьезные противники. Пришлось выступить еще раз. Мы начали работу вопреки прогнозам скептиков. Они оказались тогда сильными. Как трудно давалась нам всякая малость! Какие высокие барьеры приходилось одолевать! Ты же помнишь? — воззвал он патетически. — Теперь все свершилось. Как символически прозвучит статья. Мы начинали — вы нам не верили. Теперь смотрите — вот результат. Таков смысл статьи. Завершилось! Давай так и назовем ее. Очень хорошо!.. Вот почему две подписи.
Логика железная.
— Герои! — иронически рассмеялась тетя Надя.— Как все это трогательно! Сколько лирики!.. Нет! — сказала она непреклонно.— Коли статья необходима, то будут три подписи. Должна стоять подпись Николая Ивановича. Только так! Тогда он должен внести в статью свои поправки.
— Повторяю,— возвысил голос Николай Иванович.— Моей подписи не будет. И вообще, с вами,— обратился он к Борису,— никаких дел иметь не собираюсь. Моя позиция вам известна. Больше того, считаю, — под статьей должна быть только одна подпись — Надежды Степановны. Вы напрасно заявляете какие-то свои права. Ценность вашего участия равна нулю.
Борис резко повернулся в его сторону, глаза его сузились.
— Вы! — крикнул он, задыхаясь, утрачивая над собой власть.— Могли бы помолчать. Что вы суетесь?
— Борис! — прозвенел голос тети Нади.— Не забывайся. Ты в гостях на моем дне рождения.
— Прости, Надя,— мгновенно смирился Борис.— Я думал только о тебе. Надеялся порадовать тебя в день рождения, торопился со статьей. Хотел успеть ко дню рождения.
Катя порывисто вскочила, но Константин Григорьевич удержал ее за руку.
— Не надо, Катя,— удержал он.— Потом, потом... Не сегодня... Сядь!..
Катя покорно подчинилась.
— Извините, час поздний, — сказал Николай Иванович, поднимаясь. — Разговор о статье считаю ненужным. Позвольте попрощаться... Он кивнул всем и подошел к тете Наде. Она слегка подалась к нему.
— Идите,— согласилась она.— Ни о чем не беспокойтесь. У меня хватит твердости.
После ухода Николая Ивановича в комнате воцарилось тяжелое молчание. Константин Григорьевич шумно задвигался, поднял графин, налил водки себе и отцу. Молча поднял рюмку и залпом опрокинул ее.
— Кажется, недопил,— пробормотал он. И тут же опять наполнил рюмку водкой.
— Зачем ты нам испортил вечер? — вдруг зло спросила Ленка, обращаясь к Борису.
Он даже вздрогнул.
— Неправда... Хочу хорошего для Нади. Она не понимает, от чего отказалась.
— Не верю я тебе! Не верю! — истерически закричала Ленка.— Ты весь изолгался. Каждое твое слово — ложь. Я хотела тебе верить. И не могу! Ты — лжец!
— Дурочка! — нежно сказал Борис. Он поднялся и подошел к ней, протягивая к ее плечам руки, желая привлечь к себе.— Какая же ты милая дурочка!
— Не трогай! — Ленка брезгливо передернула плечами.— И не смей называть меня дурочкой. Слышишь? Ты...— она чего-то не договорила и опрометью кинулась из комнаты. Павлик молча, из-подо лба глянул на Бориса и двинулся за Ленкой.
Борис огорченно пожал плечами.
— Довели девочку,— упрекнул он неизвестно кого.
Константин Григорьевич выпил налитую водку. Лицо его, как обычно, несколько побледнело.