Домашние единодушно не одобрили мой шаг.
Павлик только безнадежно махнул рукой и покрутил пальцем у виска. Намекнул, что я, очевидно, чокнутый.
— Ты хоть поосторожней с водкой,— сказал отец.— Знаешь, сколько аварий из-за этого.
Они разделяли прочно бытующее представление, что все водители автомашин — непроходимые пьяницы и потенциальные аварийщики.
За час электричкой я добирался из Крутогорска до областного города. Отсюда утром и начинался рейс. Наш автобусный маршрут проходил по живописным местам через Уральский хребет. Шоссе пролегало почти строго с востока на запад. За несколько поездок я хорошо изучил все особенности маршрута, узнал благоустроенные участки дорог, где условия позволяли развивать приличную скорость, и такие отрезки пути, где машину надо было вести с особой бдительностью. На конечную остановку мы прибывали к вечеру, осматривали с напарником Сергеем Ивановичем Голубевым машину, устраняли всякие мелкие неисправности, отдыхали, а утром отправлялись обратно.
Так потекли мои дни.
Однажды вечером я сидел у себя в комнате и просматривал институтские учебные программы. Вошла Ленка и молча встала у двери.
— Ты чего? — оторвался я от бумаг.
— Тебя Маира спрашивает. Что ей сказать? Ты дома? Я вскочил.
— Конечно! Чего ж ты не пригласила ее?
— Сам приглашай.
— Ты это что? — спросил я, удивленный, Ленку. Она ничего не ответила и демонстративно вышла.
«В ссоре? Из-за чего?» — подумал я, припоминая, как Ленка явно избегала всяких расспросов о Маше, и заторопился на улицу.
Маша сидела на скамейке в нашем садике. Увидев меня, она вспорхнула и странной виляющей походкой пошла навстречу, протягивая руку.
— Вот ты какая! — не скрыл я своей растерянности, и сердце вдруг упало.
— Какая — такая?
— Шикарная!.. Она оглянула себя.
— Какой же шик? — вроде удивилась Маша.— Не ходить же в растрепах.
Она явно хотела поразить меня. Юбка колоколом, сквозь прозрачную кофточку с глубоким вырезом видна кружевная комбинация. Плечи оголены, груди воинственно подтянуты. Туфли на высоких шпильках-гвоздиках. Волосы, ее прекрасные каштановые волосы, теплые и золотистые, обесцвечены до седины, с сиреневым отливом. Ресницы и глаза, беззастенчиво удлиненные, подсинены, губы цвета моркови в сметане.
Она и не она! Господи!.. Кукла!.. Машка!.. Я же помнил тебя простой и хорошей девчонкой. Бегала ты в простеньком платьице, в сбитых туфельках, небрежно причесанная. Но всегда веселая, обожженная солнцем, обдутая ветрами, всегда готовая вместе с нами к любому дальнему походу. Поэтому и была единственной девчонкой в нашей мальчишеской шайке. Что с тобой случилось, Маша?
— Не скромничай! — подначивая, сказал я.— Шикарна, шикарна... Сама отлично знаешь. Сколько у зеркала простояла? Садись и рассказывай о себе. А хочешь — пойдем ко мне в комнату.
Я бодрился.
— Может прогуляемся? — предложила Маша, оглядываясь в нерешительности на дверь террасы и поигрывая удлиненными глазами. Она ими все время играла.— Там и поговорим.
Мы вышли на улицу и по узкой асфальтированной дорожке двинулись в сторону пруда. Солнце садилось. Одна сторона улицы лежала в тени, другая была ярко освещена, и закатное солнце жарко пылало в окнах.
Маша шла независимо, всем напоказ, и с таким видом, словно своим появлением, делала одолжение нашей улице. Прохожие уступали ей дорогу, некоторые с недоумением оглядывались.
Я замечал эти косые, а порой и откровенно насмешливые взгляды, но держался. Даже разозлился на себя, что вроде стыжусь за нее.— «Ну и что? Какая ни есть — Маша. Сорвиголова, всегда неожиданная в поступках. Может, и сейчас меня разыгрывает? Это же Маша. Надо ее знать».
— Ух, и рад же я нашему городищу,— сказал я, испытывая к Маше в эту минуту что-то похожее на нежность, и назло всем прохожим крепко взял ее под руку.— Люблю же наш Крутогорск.
— Нашел что любить! — фыркнула Маша.— Дырой был — дырой и остался. За что его можно любить?
— За то, что родился в этой дыре, вырос тут. Жилось хорошо... Да и не узнать его теперь.
— После тайги любой курятник дворцом покажется. Вот как научилась разговаривать Маша.
— Воображала ты,— только и нашелся я сказать.— Ей этот город не нравится. Не устраивает!
Мне вдруг захотелось, как теперь делают парни на улицах, положить ей руку на плечи или даже взять ее лицо в ладони и поцеловать, не церемонясь, прямо в губы.
— Ты — идейный? — спросила неожиданно Маша.
— Что это значит?
— Небось, выполняешь моральный кодекс молодых строителей коммунизма? — лениво сказала она.
— Ты что болтаешь? — озлился я.— Знай меру... Из этого кодекса, между прочим, тебе многое могло бы пригодиться. Даже очень...
— Что именно? Поделись. Займись моим воспитанием.
— Сейчас? Нашла подходящее место.
Маша фыркнула. Взглянула на меня и опять фыркнула.
— Ишь, лакомка! — сказала она.— Для политической работы тебе нужна подходящая обстановка? Какая же?
Я сделал вид, что ничего не понял.
Мы вышли к высокой плотине нашего заводского пруда. Он огромен: тянется километров на пятнадцать да шириной в некоторых местах до шести километров. В хороший ветер тут гуляют волны почище, чем на море. На берегу растут кряжистые, дуплистые ветлы, накренившиеся так низко, что зелеными ветками касаются прозрачной воды, тихо плещущейся о берег.
Сразу за плотиной начинаются леса, которым, кажется, нет конца и края.
Узкая тропинка шла по каменистому склону, уводя все дальше и дальше от плотины. Мы прошли по ней с полкилометра. Маша остановилась.
— Хватит... Дорога не для моих туфель.
— Сними,— шутливо предложил я.
— Очумел!..— Всерьез рассердилась она.— Босая двух шагов не сделаю.
Шутки даже не поняла... Нет прежней Маши, Маши — непременной участницы наших мальчишеских затей. Той ничего не стоило мигом сбросить туфли и полезть на самую головокружительную кручу или в купальнике, с разбегу, перепугав даже бывалых ребят, кинуться со скалы в воду.
Странно, конечно, но меня не покидало желание коснуться Маши, ощутить ее ближе. Я помнил наши торопливые поцелуи, прогулки по парку. Нам было так хорошо тогда сидеть рядом, держась за руки.
Довольно бесцеремонно я обнял ее и довольно крепко стиснул.
Она стояла неподвижная, покорная.
Я стиснул сильнее.
— Осторожнее,— попросила Маша.— Не помни кофточку. Я сразу отпустил ее.
Держась за руки, помогая друг другу, мы спустились по крутому откосу к берегу и тут нашли укромное местечко среди нависающих скал. Тут даже лежало гладкое бревно, словно для нас приготовленное.
— Ты насовсем? — спросила Маша, осторожно оправляя юбку, прежде чем сесть.
— Писал же тебе.
— Разве? Значит — забыла.
«Забыла!» — мысленно усмехнулся я.
— Но письмо получила? Почему не ответила? Даже нового адреса не сообщила.
— Никому не отвечаю. В дом отдыха поехала — всем девочкам и мальчикам собиралась писать,— затрещала Маша.— И ни одного обещания не выполнила. Это так скучно — писать письма. О чем? Ничего же нет интересного.
Меня опять по-грешному потянуло к ней. Я положил ей руку на плечо.
— Кстати,— вспомнил я.— Как тебя теперь зовут?
— А что? — Она подозрительно смотрела на меня.
— Маша или Маира?
— А если Маира?
— Зачем? У тебя такое хорошее имя — Маша.
— Вкусы бывают разные,— сухо сказала Маша.— Тебе нравится, а мне не нравится. Всякому свое.
Я опять обнял ее, надеясь хоть этим перебить ее птичий щебет.
— Помнешь же кофточку,— сердито напомнила Маша.
— Тебе только это мешает?
— Нет... Не люблю телячьих нежностей. Почему это так — только останешься наедине с парнем, так и начинают лапать?
Вот оно что! Мои руки сами опустились. Я даже немного отодвинулся. Она это заметила.
— Обиделся?
— Да нет... Скажи лучше, чем ты вообще теперь занята?
— Как чем? Работаю.
— Учиться, не пошла? Где же работаешь?
Она помедлила с ответом, разглаживая складки на юбке.
— Продавцом в магазине. Не подумай чего плохого — в книжном. Видел новый большой книжный магазин? Там.
— Должно быть чертовски интересно,— сказал я, не понимая смущения Маши.— В школе, помнишь, мне хотелось прочитать все, какие есть на свете книги. Завидовал библиотекаршам. Вот это работа! Выдавать книги. Можешь прочитать любую.
— Для коровы вся трава — корм. А много ли она съест? Думаешь, ее радует, что на лугу много травы?
Еще один удар. Я ошалело посмотрел на Машу. Время от времени она вот так вроде и легонько, но весьма чувствительно, трахала меня по голове.
— Ты не любишь свою работу?
— Что такое магазин? — передразнила Маша кого-то, стараясь говорить пискливым значительным тенорком.— Это — торговая точка... Отличается только тем, девочки, что наш товар духовный — книги. Задача такая же: культурно обслужить всех покупателей, помнить всегда о повышении оборота нашей торговой точки. Вот и все...
В другое время меня может, и рассмешила бы такая тирада. Но не сейчас. Я все больше мрачнел.
— Кто научил тебя такой болтовне? — спросил я.
— Да это — сущая, правда. Основа же верна — торговый оборот. Ты думаешь, что наших девочек интересует, что они продают? Эта духовная пища? В универмаге гораздо интереснее. Только попасть туда трудно.
— А тебе тоже туда хочется? Маша безразлично пожала плечами.
— Ты хоть помнишь, чему учили нас в школе?
— Всякий труд благороден? Ты еще бабушкины сказки вспомни. Мало ли нам всякой чепухи болтали.
С каждой минутой мы все больше отдалялись. Все дальше и дальше Маша отходила от меня. Маира!.. Я сидел и все цеплялся за воспоминания, чтобы вернуть прежнее. Машу!.. От меня уходил друг, даже больше — сестра. В школе я всегда заступался за нее. Помню, как жалел, что нелегко ей дома. Уж больно крут был у нее отец и скор на расправу.
Я принимал близко к сердцу все Машины дела. Почему же теперь исчезла эта душевная близость? Я терял Машу, и уходило наше хорошее прежнее. Неужели с этим ничего нельзя поделать?