Все ее прошлое вспоминалось мне. Всякие мельчайшие детали. Вся прошлая жизнь до меня, все темные обстоятельства. Но ведь она могла и не все рассказать, что-то могла и утаить. Может, она раскаивается в том, что стала близка со мной? Разочарована? Ведь любила она кого-то раньше. Не может быть, чтоб все ее связи с мужчинами остались бесследными. Другие мужские руки ласкали ее. Не оставалась же она безучастной к ним. Может, вспоминая теперь, она увидела, что ошиблась во мне. Не тот, не тот.... Может, я для нее только эпизод? Она могла уехать к одному из тех, кого знала раньше. Может, кто-то нашел ее, и она вернулась к нему? Таким мог быть и Сизон. Неужели Борис может быть прав? И это конец всему?
Голова у меня шла кругом.
Отец и Ленка заметили мое исступленное настроение. Но ни о чем не расспрашивали. Ленка вела себя подчеркнуто внимательно, обращалась со мной словно с больным. Сочувствуя мне, она торжествовала свою победу, готовясь плясать на моих костях.
В мрачном настроении, с тяжелой после бессонной ночи головой, я ехал ранней электричкой в город. Сегодня наш рейс. Несмотря ни на что я надеялся встретиться с Тоней. Что мы скажем друг другу? Что вообще будет?
Я обходил автобазу, выглядывая Тоню.
Меня окликнули. Я оглянулся. От толпы шоферов отделился Голубев. Мы поздоровались.
— Сегодня Тони не будет,— сказал он.— Другая с нами поедет. У Тони освобождение по болезни.
— Тебе откуда известно?
— Да она же к нам в Бобровку приехала. Разве не знал? У нас отдыхает.
Я не стал задавать ему вопросов. Но мне стало чуточку легче. У Голубевых. Не то, что я думал. Голубев ничего больше не добавил к сказанному. Я ждал, что может она, просила мне что-либо передать. Нет, ничего. Он не забыл бы.
На конечной остановке я, между прочим, спросил Голубева:
— Долго собирается пробыть у вас?
— Не знаю... Вы что, поссорились? — Он внимательно смотрел на меня.
— Почему так решил?
— Показалось... Вроде она чем-то сильно расстроена.
Вот и весь разговор. Мне не хотелось посвящать Голубева в подробности. Да и что я мог, собственно, ему сказать?
Только на автобазе, по возвращении из рейса, я предупредил его.
— Сейчас пойду к Тоне домой. Не окажется ее там — прикачу к тебе в Бобровку. Не возражаешь?
— Валяй,— согласился он.
Я торопился к ее дому. Мне стало несколько спокойнее. Теперь хоть знаю, где ее можно найти. Самые мрачные подозрения, самые мрачные мысли оставили меня. Мне даже стало стыдно, что я так плохо мог думать о ней. Самым важным стало — увидеть Тоню.
Дверь ее комнаты была полуоткрыта. Я рывком распахнул ее и встал у порога.
Тоня гладила. В комнате стоял запах мокрого белья и горячего пара. Я видел спину, с желобком, заметным сквозь легкое платье, склоненную голову, завитки волос. Легко двигались ее руки.
Я смотрел на нее с волнением и думал, что мне без нее совсем невозможно. Не могу я оставить ее. Не могу! Если она сейчас скажет, что я должен ее покинуть, то я способен на самое решительное. Я подумал, что в таком состоянии человек и совершает преступление. Так, наверное, и происходят убийства из-за любви и ревности. В такие минуты может подняться рука на человека, которого ты любишь.
Она обернулась, увидела меня и поставила на кафельную плитку утюг.
Движения ее были спокойными. На меня она смотрела просто, словно ничего не произошло.
— Так и надеялась,— сказала Тоня.— Ждала, что после рейса сразу зайдешь.
Всем своим внешним видом, безучастным тоном, она словно отгородилась от меня. Все во мне рухнуло.
— Тоня! Как понять? Что случилось? Я шагнул к ней, протянув руки.
Она отвела их и отступила.
— Не надо,— попросила Тоня.— Не надо, прошу...
— Я ищу тебя все эти дни... Ничего не могу понять. Как можно? Что ты со мной делаешь?
— Все скоро узнаешь,— сказала Тоня все тем же безучастным тоном.— Подожди... Присядь, пока наведу порядок.
Стул был занят бельем, я присел на кровать. Не торопясь, она все убрала со стола, со стула. Потом сняла с себя блузку и стала надевать другую. Никогда до этого она не переодевалась при мне. Я поднялся, подошел, положил руки на обнаженные плечи и поцеловал в шею. Осторожным, но решительным движением Тоня высвободилась из моих рук и опять попросила:
— Не надо же... Еще раз говорить... Она вышла из комнаты.
Я понимал — что-то случилось! Мне это еще предстояло узнать. Но страха не было. Я не верил, что сижу в этой комнате в последний раз, что Тоня может сказать такие слова, которые воздвигнут меж нами непреодолимые преграды. Нет, до этого я не допущу. На все пойду...
Появилась Тоня. Она молча постояла. Глаза ее были странно отрешенными.
— Не хочется тут разговаривать,— сказала она.— Увези меня куда-нибудь.
Я даже обрадовался такой просьбе.
Мы поехали в городской парк. Он тянулся на несколько километров вдоль реки, крутым откосом спускаясь от аллей к берегу.
Мы зашли в самую малолюдную часть парка. У берега увидели закусочную. Тут и остановились. Я был очень голоден и заказал обильный ужин.
Я бодрился. Но ожидание беды томило меня.
— Выпьем? — непринужденно сказал я, думая, что, может быть, этим выведу Тоню из ее странного состояния.
Она отказалась.
Она смотрела на реку, и в глазах ее была все та же пугающая пустота. Я ждал, когда она заговорит.
Налил себе водки и выпил. Она обожгла пищевод, огнем разошлась в желудке. Мне стало жарко.
Тоня повернулась ко мне лицом, рассеянно оглядела пустую закусочную.
— Я — беременна,— просто и резко сказала она.
До меня как-то не сразу дошел смысл этих слов. Потом что-то подступило к сердцу. Я смотрел на лицо Тони и не верил сказанному. Неужели, подумалось мне, в этой женщине уже есть частица моего я? В ней сейчас бьются два сердца. В том, что застучало второе — мое участие?
Радость охватила меня. Передо мной сидела не просто любимая женщина, но и мать, мать моего ребенка. И вся разгадка? А я-то в эти дни мучился всякими страшными предположениями, чернил ее, выдумывал самое невероятное.
— Это правда? — еще не веря, спросил я.
— Никогда до такого не допускала,— с жестокой прямотой сказала Тоня.— Впервые случилось.
— Что тебя испугало? Это же хорошо. Просто отлично. Будем ждать ребенка. Тонька, милая!
— Ни за что,— решительно сказала она.— Мы расстаемся. Это я хотела сказать. Свидание наше последнее.
Лицо ее стало мрачным. Она наглухо отгородилась от меня.
— Ты не имеешь права все решать одна. Что же я — ничто?
— А что ты такое? — сказала Тоня, холодно смотря мне в лицо.
— Надо говорить, как я отношусь к тебе? Что ты для меня?
— Это ничего не решает.
Я залпом выпил большую стопку водки.
— Мы не расстанемся,— сказал я твердо.— Не позволю... Мы встретились не на один день и не на один час. Мы — связаны. Теперь еще сильнее.
— Помнишь, когда я привела тебя в первый раз,— медленно сказала она.— Ты ещё наливал мне водку. Я говорила, что никогда не меняю решений. Такова... Не изменю и этого решения.
— Объясни же!.. Разве я преступник пред тобой? Почему все так? Убеди меня. Разве ты не любишь? Что случилось в эти дни? Мы же не лгали друг другу. Были правдивы во всем.
— Не думай, что все так просто для меня,— заговорила Тоня.— Я верю тебе и не лгала тебе сама. Но так будет лучше для обоих. Поверь... Ведь я старше тебя. Ничего у нас не получится. Найдешь еще свое верное счастье. А со мной все зыбуче. Рвать же надо сразу... Не стоит тянуть. Давай простимся...
Легко и просто она кидала все эти слова.
Я отодвинул стопку и налил водку в стакан по самый край. Она не сдерживала меня, смотрела спокойно и равнодушно. Я выпил водку, и она не замутила разума. Он оставался ясным. Только глаза стали вроде более зоркими, и обострился слух. Я различал лица людей, плывущих на прогулочном катере, ясно слышал слова песни, которая неслась, наверное, из репродуктора.
Мне стало непереносимо горько. Все мои слова ударялись, как камни о стену. Некоторое время мы сидели молча. Изредка я взглядывал на Тоню и встречал ее наблюдающие и все такие же опустошенные глаза.
— За что? — спросил я.— В чем моя вина? Как я буду жить завтра? Она взяла из моей коробки папиросу и закурила.
— Так нужно,— сказала она.— Мне мое решение далось не просто. Но так нужно. Позже ты это поймешь, и будешь рад, что расстались вовремя.
— Ничего я не пойму. Ты мне нужна,— упрямо повторял я.— Ты не имеешь права так поступать со мной. Я — отец ребенка. Он — мой.
Она не ответила, повернувшись лицом к реке. Мои слова как бы летели в пустоту, не задевая ее слуха. В этом равнодушии и пренебрежении было столько оскорбительного, что меня охватил гнев. Я сжал руки в кулаки и бросил в ее сторону:
— Тогда уходи... Сейчас... Оставь меня...
Она кинула короткий взгляд на меня и поднялась. Я думал лишь образумить ее, но она уже пробиралась между столиков к выходу. Даже не оглянулась. Лишь задержалась на площадке у закусочной, потом повернула вправо по аллее, которая уходила в гору. И скрылась за кустами.
Все!.. Ушла!..
Отчаяние овладело мною. Я представил, как она идет одинокая по улице. О чем она думает? Не может быть правдой, что она так легко разорвала наши отношения. Неужели раньше лгала? Не любила? Теперь во всем раскаивается?
Я подозвал официантку и попросил наполнить графин. Алкоголем мне хотелось убить разум.
— Может, хватит? — рассудительно сказала девушка.
— Очень прошу.
— Хорошо...— Кажется, она подозревала, в каком я состоянии. Позже я долго сидел на скамейке и смотрел на реку в огоньках.
Голова гудела. Не хотелось двигаться. Никого не хотелось видеть. Никто не мог мне помочь. Меня швырнули в одиночество.
Я вспоминаю тот вечер кусками, картинами. Не помню, как я оказался возле дома Тони, как добрался до него. Но помню, как обошел двор, пробрался в сад и по-воровски заглянул в окно ее комнаты. Тоня сидела за столом и разбирала какие-то тряпки. Она подняла нахмуренное лицо, со сведенными бровями, и посмотрела в мою сторону. Я отступил в глубину сада.