— С приездом!— встретил меня отец.— Вот хорошо... Прибыла дополнительная рабочая сила.
— Дайте ему отдохнуть,— вступилась за меня Катя.
— Успеет,— тут же возразила Ленка.— Ничего ему не будет, если немного и потрудится. Помоги мне...
Я, не отлынивая, переоделся в комбинезон и присоединился к Ленке в малиннике.
Работы в саду никогда меня особенно не увлекали, и по мере возможности я уклонялся от стариковского занятия. Но сейчас мне хотелось поскорее кое-что выяснить у Ленки. Этим и объяснялась сегодняшняя покорность.
— Тебе знакома Тоня Сизон?— сразу же спросил я Ленку. Она пожала плечами.
— Сизон? Чудная и редкая фамилия. Нет, не слышала о такой девушке.
— Вспомни хорошенько своих знакомых. Ленка задумалась.
— Не знаю... А что такое?
Я рассказал ей о странном поведении нашей кондукторши, обрисовал ее внешность.
— Может, дочь Константина Григорьевича? — неуверенно предположила она.— В самом деле, отчество совпадает. Мельком видела несколько раз на нашей улице. Однажды встретила пьяную. Рассказывали о ней много плохого.
— Плохого?
— Да. Чему ты удивляешься?
— Как-то не вяжется... Константин Григорьевич о ней ничего не говорил?
— Не слышала... Наверное, ему не очень приятно вспоминать такую дочь. Поговори с папой. Он ее лучше знает.
Я пошел к нему.
Отец воткнул в землю лопату, которой окапывал яблоню, и удовлетворенно оглянул сад.
— Помочь?— спросил я.
Его, наверное, удивило мое неожиданное трудолюбие.
— Спасибо,— сказал он, отказываясь от моих услуг.— На сегодня хватит. А ты отдыхай.
— Давай помогу,— настаивал я, отбирая у него лопату.— Немного покопаюсь. Не очень устал, рейс прошел по-хорошему.
Отец стал помогать Дениске, наваливать в тачку сухие ветки.
— Как зовут дочь Константина Григорьевича?— спросил я.
— Что такое?— Отец поднял на меня настороженные глаза.— Почему тебя это интересует?
— Ты ответь. Есть дочь? Как ее зовут?
— Есть... Антонина.
— Почему же ее фамилия Сизон?
— По мужу.— Отец почему-то оглянулся и с тревогой спросил:— Где встретил? Что с ней?
Я коротко рассказал. Отец слушал внимательно.
— Она,— решительно подтвердил он.— Конечно, она. Эх, головушка беспутная.
— Почему беспутная? — спросил я, поражаясь единодушию отца и Ленки.
— Почему, почему,— ворчливо сказал он.— Тут много всяких почему. Рассказ долгий.— Он оглянулся на Ленку и Катю.— Пойди-ка, Дениска, к девочкам,— отправил он внука.— А мы с тобой присядем, что-то ноги не держат.
Мы прошли к столику возле сиреневых кустов, где обычно коротали вечера, и присели.
Невеселым был рассказ отца о Тоне.
— Вот как все было...— сказал отец и задумался, видно, восстанавливая подробности.— Такое война наделала... Говорил тебе, что жену Константина убило при бомбежке эшелона. Главное, она к нему и приехала-то только за месяц до войны. На новом месте пожить им почти и не пришлось. Дети же их попали в детдом. Двое у них было: Тонюрка — первенец, и Петюшка — погоди-ка, конечно, на год тебя старше. Да, ты в тридцать восьмом родился, Петюшка в тридцать седьмом. А Тонюрка — года на два помоложе нашего Бориса. Родных и близких у Базовских не было. Так что детей никто и не искал.
Он покачал головой.
— Долго мы о Базовских ничего не слышали. Думали, что никого в живых не осталось. И вдруг откуда-то с Дальнего Востока явилась дочка Константина. Сразу даже не поверили, что она его дочь. Красавица, в мать. С большими деньгами. Купила возле нас дом, в котором и сейчас Константин живет. Прошло немного, появился возле нее жиган. Собой видный, только глаза, бегающие и желтые, как у тигра. По фамилии Сизон. Жили они скрытно ото всех. Ворота и калитка у них всегда на запоре. Дружбы с соседями не водили. Улица для них вроде пустая. Болтали о них много всякого... Вроде того, что разные темные личности гостят. Поживут приезжие дня два-три, все больше мужчины, уедут. Им на смену другие являются. Пиры задавали чуть не каждый вечер. Эту Антонину не раз выпившей видели. Жалко ее было. Состоялся у нас с ней однажды большой разговор. Ведь Костя близким мне человеком был. Не мог я смотреть спокойно, что с его дочерью творится.
Отец скорбно задумался.
— Ничего путного из того разговора не получилось,— вздохнул он.— «Не суйте свой нос в мою жизнь»,— вот что мне посоветовала Антонина. Развелось, говорит, таких советчиков, как блох в жаркое лето. Вот как отрезала! Видать, не медом все те годы питалась. Озлобленная, вся даже задрожала. Вижу, и слезы могут брызнуть. «А про отца не поминайте. Где отец? Так что уж молчите». И пришлось замолчать... Дошли до нас известия, что был Константин в плену, потом уехал работать на Север.
Года два она тогда здесь прожила. Раз встретил ее на улице ночью. Платок сбит, кофточка порвана, через всю щеку царапина. Уперлась головой в ворота и плачет. Подошел к ней. Она успокоиться не может. Винищем от нее несет. Предлагаю домой пойти — отказывается. «Куда угодно, только не домой». Привел ее к нам, лето стояло, уложил в сарае. Не хотел ее в таком виде нашим показывать, пожалел. Утром встал пораньше, хотел на нее взглянуть, а ее и след простыл.
Потом слышим: арестовали ее сожителя и увезли в областную тюрьму. За всякие темные дела ему суд вынес наказание — пятнадцать лет колонии строгого режима. К Антонине милиция начала цепляться, проверять, на какие деньги дом куплен. Пришлось вступиться. В доме пирушки прекратились. Антонина нигде не работала, носа на улицу не показывала, жила тем, что всякое накупленное распродавала. Скромно жила. Тут и отец вдруг явился. Привел Константин дом в порядок, обставил его по-новому, на заводе начал работать. Думал я, что жизнь у Базовских пойдет, отогреется возле него дочь, да и Косте легче — не один. Да почему-то не заладилось у них. Что у них происходило наедине с отцом, какие разговоры — этого не знаю. Только однажды Антонина пропала. Оставила отцу коротенькую записку, что уезжает в свои далекие края, просит простить ее, и пропала... Ни письма, ни открытки с тех пор... Вот что мне про Антонину известно.
Он потер руки, словно они у него замерзли.
— Объявилась!.. Скажи, пожалуйста... Домой и глаз казать не хочет? — Он сидел, грустно покачивая головой. — С вами будет ездить?
Я подтвердил.
— Помягче вы с ней, шоферня. Ведь вы народ, что там говорить, грубоватый. Ранена ее душа, видать, крепко. Расспросил бы ее поосторожнее, как и что у нее. Не обижая и не задевая. Думает ли к отцу заглянуть? Может, чем и помочь ей надо?
Я молчал.
— Ладно, сиди, а я еще немного повожусь.
Он поднялся и пошел к своим яблонькам. Дениска опять присоединился к деду.
Вот какая горькая и неожиданная судьба открылась мне.
Стукнула калитка. С улицы вошла тетя Надя. В последнее время она засиживалась на заводе и очень уставала. Сегодня даже не посчиталась, что суббота.
— Николай Иванович заходил?— спросила она, здороваясь.
— Не видел.
Она присела возле меня.
— Как хорошо у нас,— сказала она, оглядываясь.— Все уже зеленеет. К концу дня ничего не соображаешь. Только дома постепенно и отходишь.
— Зачем же вы так, тетя Надя,— посочувствовал я.
— Да ведь не замечаешь... Сегодня собралась уйти пораньше, да вот потянуло посидеть еще. И в последние полчаса такое решила... Две недели все мучились. А тут — в полчаса!.. Веришь?
Она тихо улыбалась.
Дениска заметил мать и помчался к ней через сад.
— У, какой чумазый! — воскликнула тетя Надя, привлекая его к себе и целуя в лоб. — Пойдем, мордашку умою.
И повела его домой.
Неслышно подошла Катя. Ленка еще оставалась в саду, она что-то напевала.
Тетя Надя как-то обмолвилась, что у Кати все задатки для самостоятельной научной работы, она умеет мыслить аналитически, обладает широким кругозором, к тому же чрезвычайно усидчива. Они познакомились в каком-то московском научно-исследовательском институте, где тетя Надя делала доклад о проблемах обогащения каштайских руд. Катя горячо увлеклась этими проблемами и, не раздумывая долго, прервала аспирантуру, бросила Москву и ринулась на помощь тете Наде. Так она очутилась в нашем Крутогорске. В подмосковном маленьком городке у Кати остались мать и сестра.
Меня эта романтическая история, честно говоря, мало привлекала. С Катей у нас установились сдержанные отношения. Мои попытки как-то познакомиться ближе не встречали поддержки. Казалось, что я не вызываю у нее никакого любопытства. Она словно даже старалась держаться от меня на каком-то расстоянии. Но я и не настаивал... В доме Катя через тетю Надю и Ленку стала своим человеком. Так я это и принимал. Не больше.
— Ты завтра свободен?— спросила Катя.
— Сними прежде очки,— сурово сказал я.
— Что такое?— Она растерянно взглянула на меня, но очки послушно сняла.
— Теперь иное дело...— Я строго и придирчиво рассматривал ее.— Так гораздо лучше. В очках ты — старая дева, да не просто старая, а еще и ученая старая дева.
Катя застенчиво улыбнулась.
— Перестань... Я же близорукая, без очков человека не узнаю в трех шагах.
— Ты ведь очень красивая,— продолжал я, решив ее поддразнить.— Очень! Катя! — с чувством добавил я.— Когда снимаешь очки. Они у тебя, как маска противогаза, все скрывают. Даже бровей не видно.
— Одолжил... Что-нибудь еще добавишь?— Кажется, она начинала злиться.
— Могу, если этого мало. Свежа и прекрасна, как парниковый огурчик.
— Спасибо! Очень ценю оригинальные овощные сравнения,— сказала Катя и засмеялась, показывая хорошенькие зубки. Нет, она не сердилась, мои шутливые комплименты ее не трогали.
— Тебя интересовал мой завтрашний день? Свободен и завтра, и послезавтра. Беспутная шоферня гуляет. У тебя есть стоящие предложения? Можно обсудить.
— Да пустяки... Совсем не знаю окрестностей Крутогорска. Все так хвалят ваш пруд.
— Он, действительно, хорош. Проще простого узнать его. Лодка наша в порядке.