— Неужели не догадываешься,— она повела плечами,— что надо пригласить покататься.
— Действительно не догадывался. А теперь готов выехать в любой день и час. По первому сигналу.
— Завтра утром. Можешь? Только пораньше, с восходом.
— Готов на любую жертву.
— Но,— Катя помедлила, нагнув голову и скрывая глаза,— вдвоем. И пусть никто пока об этом не знает. Так можно?
— Тайная прогулка?
— Если хочешь — да.
— А Ленка? Ведь вы неразлучны.
— Даже она не должна знать.
— Воля ваша, миледи. Я подчиняюсь.
— Завтра? И без обмана?
— Клянусь! — шутливо, с жаром воскликнул я.
Вечерами по субботам все сходились в дом. Сохраняя традицию, Ленка устраивала нечто вроде праздничного ужина, и за столом мы засиживались почти до полуночи.
Я увидел, как появился Николай Иванович опять с папками и рулоном кальки. Он прошел к тете Наде, и сейчас сквозь полуоткрытую дверь доносились их голоса, то спокойные, то вдруг возбужденные. Опять они заспорили. О появлении Павлика я узнал по его громкому смеху во дворе. Он развлекал Ленку и Катю какими-то рассказами.
Я сидел в нашей общей комнате, где уже был накрыт ужин, и прислушивался к спору отца и Базовского.
— Слыхал, что говорят о выборах профорга в кузнечном цехе? Не хотел его коллектив. А сверху навязали. Нажали хорошенько, и провели. Правильно это?
— Сами там виноваты. Не хотели — боролись бы. Ведь голосование тайное,— сказал отец, наполняя хрустальные рюмки какой-то настойкой.
— А кто еще в списке? Отец только рукой махнул.
— Ладно! — продолжал наступать на него Константин Григорьевич.— Поймали завгоркомхоза на неправильном распределении квартир. Ведь это же позор! А ему сошло. Где же у вас настоящая требовательность? Я — беспартийный, но тебя, коммуниста, укорю. Не могу не укорить. Ведь к тому же ты не рядовой, а член горкома партии.
— Трудный ты, Костя, человек,— смеясь, отбивался отец.— В дом ко мне в гости приходишь, водку мою пьешь и меня же ругаешь. За гостеприимство?
— Люблю тебя, потому и ругаю. Ты не думай — беспартийные на вас, коммунистов, смотрят во все глаза. Помнить об этом надо.
Не знаю, как долго шел бы у них этот разговор, если бы с улицы не явились Ленка, Катя и Павлик. Они и тетю Надю с Николаем Ивановичем вытащили.
После ужина, как бывало почти всякий раз, Ленка присела к роялю и спела несколько романсов. Катя подошла ко мне.
— Ты не забыл?— спросила она.
— Катя!— я осуждающе покачал головой.
7
К тому раннему часу, когда мы с ней подошли к пруду, он, как и полагается в воскресный добрый день, уже чернел рыбачьими лодками.
Я отомкнул замок на цепи, которым наша лодка была прикована к мосткам, вычерпал воду, протер сырые скамейки, укрепил руль и вложил весла в уключины.
Пока я возился, Катя неподвижно стояла на берегу. Она была в черной юбке и накинутой на плечи длинной куртке стального цвета, под которой виднелась красная шерстяная кофточка. Ноги Кати были крепкими и стройными. Я опять залюбовался ею. Моему самолюбию льстило, что Катя, не жаловавшая меня особым вниманием, вдруг сменила гнев на милость. Все же, зачем ей эта тайна?
Катя прыгнула в лодку и села на скамейку лицом ко мне.
Куда же нам сплавать? Пруд со всеми его потаенными уголками знаком мне издавна. Все детство было связано с ним. Какие только игры мы тут не затевали! Совершенно независимые от взрослых, мы шалыганили здесь целыми днями, вели тайную от всех жизнь. Возле пруда и кормились. Достаточно было взять из дому кусок хлеба, пару картофелин, немного соли, а приварок давал пруд: разную рыбу, раков. Осенью нас хорошо поддерживали огороды, тогда и в картошке нужда отпадала. Умели в любую погоду быстро развести костер, построить такой шалаш, что надежно укрывал от самого сильного ливня. В те далекие дни Маша частенько бывала с нами... Как же Кате лучше показать пруд?
Я неторопливо греб и смотрел на нее. Поеживаясь от сырости, она вся сжалась в комочек. Поднимая глаза поверх очков, Катя слабо улыбалась. Мне становилось весело и хорошо от ее беззащитной улыбки.
Поплывем-ка мы с ней на Змеиный остров. Он стоит в том конце пруда, где в него впадают две чистые лесные речушки. Название острову дали мы, убив там однажды гадюку. Как знак предупреждения, мы вбили на видном месте рогатину и повесили на нее свой трофей. Эта гадюка была, наверное, единственной. Как мы ни шарили среди камней и кустов, больше змей не попалось. Однако с нашей легкой руки пугающее название за островом укрепилось. Поэтому людей там почти не бывало. А место замечательное: лес там растет хороший — сосняк вперемешку с березками, берег чистый, песчаный.
Лодка тихо скользила вдоль каменистого берега, где знакомые красновато-бурые в острых изломах скалы выступали из воды. Здесь были самые глубокие места. В детстве мы забирались на горячие от солнца камни и кидались вниз головой, соревнуясь, кто вынырнет с горсткой песка, добытого на дне.
Я все неторопливо греб, город удалялся, дымы уходили все дальше и дальше, пока вовсе не скрылись за поворотом. Теперь перед нами — только каменные берега. И горы. Спокойные и задумчивые, в шубе мохнатых лесов, они поднимались пологими склонами, крутыми вершинами, над которыми стояли ранние окрашенные розовым пламенем невидимого еще солнца неподвижные облака. Наша лодка двигалась, и панорама все время менялась, одни вершины уходили, а вместо них показывались новые и новые.
— Нравится?— спросил я Катю. Она только кивнула.
Мы причалили. Как я и надеялся, на острове никого не оказалось. Только вдали на воде маячили несколько рыбачьих лодок.
Метрах в ста от берега нашлась отличная лесная полянка. Тут мы и запалили костер. Катя сбросила спортивную куртку. Я развернул одеяло и стал выкладывать прихваченные для завтрака припасы.
— Ого! — насмешливо воскликнула Катя, увидев вино и закуски.— Даже выпивка!
— Невинный напиток,— успокоил я и показал на этикетку сухого болгарского вина.— Все же прохладно на воде.
— Много у тебя таких?
— Всего только две, к сожалению. Может, ты чего-то, Катя, опасаешься? — заметил я не без иронии.
— Выросла из такого возраста,— самоуверенно сказала Катя.— Наливай.
Мы выпили по стакану сухого, чуть горьковатого, но хмелящего вина и взялись за шпроты и сыр.
— Как тут славно! — похвалила мой выбор Катя.— Давно не бывала за городом.
— Рад, что угодил.
— Тебя, наверное, удивила моя просьба?
Я решил держаться честно. С какой стати мне с ней хитрить? Она же сама затеяла эту поездку.
— Должна понимать. Довольно неожиданная просьба. Главное, почему-то прогулка тайная.
— Что же ты подумал?— Катя испытующе смотрела на меня.
— Я должен был что-то подумать? Можно сейчас?
— Просто хотела поговорить с тобой наедине. Поэтому и навязала поездку.
— Так уж навязала... Рад, что вытащила.— Сейчас я в этом был почти убежден.— О чем будет наш разговор? Начнем?
— Потерпи...
Я не стал настаивать. Да особо серьезного разговора, честно говоря, не ждал.
До чего же тут уютно! Зеленое царство, тишина, покой. А вдали стоят все те же величавые горы, теперь залитые ярким солнцем. Начинало припекать, и Катя сняла с себя кофточку, юбку и осталась в тонкой блузке и черных трусиках. Я тоже сбросил с себя все — до плавок.
Издали мы, наверное, могли сойти за дружную пару, удравшую на пустынный остров. Я даже упрекнул себя, что мало обращал внимания на Катю. Она, наверное, ко мне не так строго относится, если доверчиво поехала со мной и лежит сейчас рядом на пустынном острове.
— Что это тебе вздумалось бросить Москву ради Урала? — спросил я первое, что пришло в голову.
— Тебе интересно?
— На ответе не настаиваю.
— Можешь и не верить... В Москве я казалась ненужной. Не могла к чему-то серьезно приткнуться.
— В смысле — ничто не увлекало?
— Действительно, не увлекало. Получала самую пустяковую работу. Любая десятиклассница могла бы справиться. Таких молодых специалистов, как я, в Москве хоть пруд пруди. Других это устраивало, а меня — нет.
— А тут — увлекло?— я не удержался от иронии.
— Представь — увлекло.
— Желаю тебе счастья на этом пути,— сказал я торжественно, снова наливая вино.
Она молча приняла стакан и, прежде чем выпить, посмотрела сквозь вино на солнце. Красный отблеск лег ей на лоб.
— Ты дружно жил с братом? — спросила Катя, выпив вино и поставив стакан на землю.
— Вся семья наша дружная.
Катя помолчала, разглядывая что-то возле себя на земле.
— Почему он оставил Надежду Степановну?
— Борька? Не оставлял он тети Нади.
— Как же назвать такие отношения? За три года не мог выбраться домой... При желании самолетом легко обернуться за сутки из Москвы и обратно.
С Катей мне не хотелось говорить о Борисе, хотя я понимал, что он поступает как-то неладно. Все мы в доме будто условились не упоминать имени брата. Какое же ей, в сущности, человеку постороннему, до этого дело? Удивительно любят некоторые вмешиваться в интимные чужие дела.
Я ничего не ответил Кате.
— Правды боишься? — уколола меня Катя.
— Чего ты болтаешь! — возмутился я.— Какой правды? К чему весь этот разговор?
— Хочу косточки помыть,— с вызовом сказала она.— Ведь так приятно покопаться в семейных делах Витязевых!
— Опоздала, Катя. Соседи по улице гораздо раньше перемыли косточки и прополоскали все белье. Даже они успели успокоиться.
— Мне все же хочется этим заняться.
— Знаешь, смени пластинку,— посоветовал я миролюбиво, хотя весь начинал клокотать.
— Да только ради такого разговора я и поехала с тобой,— сказала Катя.— А ты, наверное, о другом подумал? — усмехнулась она.
— Не ехидничай. Тоже мне...
— Ты так и не ответил, почему Борис уехал.
Вот привязалась! Мне хотелось скорее закончить обидный и неприятный разговор.
— Хорошо, выложу,— сказал я.— Борис и тетя Надя возились с обогащением каштайской руды. Ничего у них не получалось. Тебе это, должно быть, известно. Никаких радостей, только неприятности. Много раз собирались их опытный завод прикрыть. Постоянно урезали им деньги. Тогда-то и подвернулось предложение бросить тут всю эту волынку и продолжать изыскания в Москве. Борис сразу уцепился. Тетя Надя ехать почему-то отказалась. Вот и вся причина.