Он сделал пару финальных рывков и очутился среди детей, обсыпав их куртки крошками льда. Сначала он ничего не понял. Дети сгрудились возле нависших над водой веток и орали.
Он подъехал ближе.
– Что там?
Один из детей указал на лед, вернее, на вмерзший в него предмет, походивший на пучок бурой, прибитой морозом травы с красной трещиной сбоку. Или на раздавленного ежа. Наклонившись, он понял, что это голова. Голова, вмерзшая в лед, так что снаружи торчала лишь шевелюра и часть лба.
Мальчик, которого он отправил сюда писать, сидел неподалеку и шмыгал носом.
– Я-а-а на не-е-е нае-е-ехал…
Авила выпрямился.
– Так, брысь отсюда! Все на берег! Немедленно!
Дети словно и сами примерзли ко льду, самые младшие все еще продолжали кричать. Авила вытащил свисток и с силой дунул в него два раза. Крики прекратились. Он отъехал на пару шагов, оказавшись позади детей, и принялся подталкивать их к берегу. Дети сдвинулись с места. Только один пятиклассник остался стоять, с любопытством склонившись над головой.
– Тебя тоже касается!
Авила махнул ему рукой, призывая следовать за собой. На берегу он столкнулся с женщиной, выбежавшей из больницы, и крикнул:
– Вызовите полицию. И «скорую». Там человек вмерз в лед!
Женщина побежала обратно в больницу. Авила пересчитал детей на берегу. Одного не хватало. Мальчик, наткнувшийся на голову, все еще сидел на льду, уронив лицо в ладони. Авила подкатился к нему и взял под мышки. Ребенок вскинул голову и обхватил его руками. Физрук осторожно, как хрупкую ношу, поднял мальчика и понес его к берегу.
– С ним можно говорить?
– Ну, говорить он, положим, не может…
– Да, но понимать-то он понимает?
– Полагаю, что да, но…
– Я недолго.
Сквозь туман, заволакивавший глаз, Хокан разглядел, как человек в темной одежде пододвинул к кровати стул. Хокан не видел его лица, но мог себе представить натянуто-нейтральное выражение.
Последние несколько дней его то и дело обволакивало красное облако, прочерченное тонкими линиями. Он знал, что его несколько раз накачивали снотворным и оперировали под наркозом. Сегодня впервые за долгое время он находился в полном сознании, но сколько дней прошло с тех пор, как он сюда попал, он понятия не имел.
Утром Хокан ощупал свое новое лицо действующей рукой. Оно было целиком покрыто какой-то прорезиненной повязкой, но, ощупывая контуры кончиками пальцев и вздрагивая от боли, он смог заключить, что лица у него больше нет.
Хокана Бенгтссона больше не существовало – он превратился в неопознанное тело на больничной койке. Они, конечно, могли найти связь с ранее совершенными им преступлениями, но не с его прошлой или настоящей жизнью. Не с Эли.
– Как вы себя чувствуете?
Спасибо, хорошо. Просто замечательно. Все лицо горит, как от напалма, а так лучше некуда.
–Я понимаю, что вы не можете говорить, но вы могли бы кивнуть, чтобы я знал, что вы меня понимаете? Вы можете кивнуть?
Могу. Но не хочу.
Человек у его кровати вздохнул.
– Вы пытались покончить жизнь самоубийством, следовательно, вы все же в сознании. Неужели так сложно покачать головой? Вы хоть руку можете поднять в знак того, что вы меня слышите? Можете?
Хокан перестал слушать и задумался о том особом месте в Дантовом аду, лимбе, куда после смерти попадают души великих, не познавших Христа. Попытался представить себе, как оно выглядит.
– Понимаете, нам очень важно установить вашу личность.
Интересно, в какой круг или небесную сферу попал после смерти сам Данте…
Полицейский придвинул стул сантиметров на десять ближе.
– Мы это все равно выясним. Рано или поздно. Но вы можете сэкономить нам время, если согласитесь сотрудничать.
Никто меня не ищет. Никто меня не знает. Попытайтесь…
В палату вошла сестра:
– Вас к телефону.
Полицейский поднялся и направился к выходу. Прежде чем покинуть палату, он обернулся:
– Я скоро вернусь.
Мысли Хокана обратились к самому главному. А какой круг ада предстоит ему? Детоубийца. Седьмой круг. С другой стороны – первый. Для тех, кто согрешил во имя любви. Потом, содомитам отведен собственный круг. Логичнее всего было бы предположить, что тебя определят в тот круг, где наказывают за самый страшный из всех твоих грехов. Таким образом, получается, что, совершив по-настоящему серьезное преступление, дальше можно грешить сколько душе угодно, – по крайней мере, по мелочам, наказуемым в других, высших кругах ада. Хуже-то уже не будет. Вроде как те убийцы в Америке, которых приговаривают к тремстам годам заключения.
Дантов ад состоял из концентрических кругов. Адская воронка. Цербер со своим хвостом. Хокан представил себе насильников, гневливых женщин, гордецов, варящихся в бурлящем котле, среди огненного дождя, бродящих в поисках собственного места.
В одном он был уверен. Он никогда не окажется в нижнем круге ада. Там, где Люцифер на ледяном озере грызет Иуду и Брута. В круге предателей.
Дверь снова открылась со странным шипением. Полицейский уселся возле кровати.
– Ну что, похоже, нашли еще один труп, в озере в Блакеберге. По крайней мере, веревка та же.
Нет!
Тело Хокана непроизвольно дернулось, когда полицейский произнес слово «Блакеберг». Полицейский кивнул:
– Судя по всему, вы меня все же слышите. Вот и хорошо. Мы предполагаем, что вы жили в западном направлении. И где же? Рокста? Веллингбю? Блакеберг?
Он тут же вспомнил, в какой спешке избавился от тела возле больницы. Допустил небрежность. Все испортил.
– Ладно. Оставлю вас в покое на время. Можете пока подумать, не стоит ли вам начать сотрудничать. Так всем будет гораздо легче. Правда?
Полицейский встал и вышел. Вместо него в палату вошла медсестра, приставленная его сторожить, и села на стул.
Хокан в отчаянии замотал головой. Рука его взметнулась и вцепилась в трубку респиратора. Сестра подскочила к нему и оторвала руку от трубки.
– Мы вас привяжем. Еще одна такая попытка, и мы вас привяжем. Ясно? Не хотите жить – дело ваше, но, пока вы здесь, наша задача – сохранить вам жизнь. Что бы вы там ни совершили. Понятно? И мы сделаем все, чтобы выполнить эту задачу, даже если придется надеть на вас смирительную рубашку. Слышите? Всем будет лучше, если вы будете сотрудничать.
Сотрудничать. Сотрудничать. Внезапно все заговорили о сотрудничестве. Я больше не человек, а задача, которую нужно решить. О боже. Эли, Эли. Помоги мне.
Еще на лестнице Оскар услышал мамин голос. Она с кем-то ругалась по телефону. С матерью Йонни? Оскар стоял под дверью и подслушивал.
– Теперь они мне будут звонить и спрашивать, что я сделала не так… Да будут, будут! И что мне им отвечать? Что у моего мальчика, увы, нет отца, который… ну так докажи это хоть раз в жизни! Нет, не делал… Я считаю, что говорить с ним об этом должен ты.
Оскар открыл дверь и вошел в коридор. Мама буркнула в трубку: «А вот и он» – и повернулась к Оскару:
– Мне тут звонили из школы, и я… Короче, поговори лучше об этом с папой, потому что я… – и снова в трубку: – А теперь можешь… Я спокойна. Легко тебе – сидишь себе там и…
Оскар зашел в свою комнату, улегся на кровать и зажал уши руками. В голове стучала кровь.
Оказавшись у больницы, он сначала решил, что вся беготня вокруг имела отношение к тому, что` он натворил, но выяснилось, что это совсем не так. Сегодня он впервые в жизни видел мертвеца.
Мама распахнула дверь в его комнату. Оскар отнял руки от ушей.
– Твой отец хочет с тобой поговорить.
Оскар взял трубку и услышал далекий голос, перечисляющий названия маяков, силу и направление ветра. Он молча ждал у телефона. Мама вопросительно подняла брови. Оскар прикрыл трубку рукой и прошептал:
– Морской прогноз.
Он знал, что сейчас папа слушает радио и все равно его не услышит. Прогноз ветра для него – это святое. Каждый раз, когда Оскар навещал отца, в 16.45 вся деятельность в доме замирала и папа садился перед радиоприемником, рассеянно блуждая взглядом по полю, словно чтобы убедиться в правильности прогноза.
Отец уже давно не плавал, но привычка осталась.
В районе Альмагрюндет – ветер северо-западный, восемь баллов, ночью с переходом на западный, видимость хорошая, в районе Аландских островов и Архипелагового моря ветер северо-западный, десять баллов, ночью ожидается штормовое предупреждение. Всего доброго.
Так. Самое главное позади.
– Привет, пап.
– А, это ты. Привет. Говорят, будет штормовое предупреждение.
– Да, я слышал.
– Мм. Как дела?
– Хорошо.
– Мама рассказала мне про ту историю с Йонни. Нехорошо вышло.
– Да уж, не очень.
– Она говорит, у него сотрясение мозга.
– Ага. Его тошнило.
– Да, так часто бывает. Харри… ну, ты его помнишь… ему как-то грузилом по голове засветили… так он потом лежал и блевал, что твой теленок.
– Ну и че, выздоровел?
– Да вроде… правда, он прошлой весной помер. Но с тем случаем это не связано. Нет, в тот раз он довольно быстро пришел в себя.
– Это хорошо.
– Будем надеяться, что и этот очухается.
– Ага.
По радио продолжали перечислять морские районы: Боттенвикен и прочие. Оскар пару раз сидел в гостях у папы с атласом и следил пальцем за маяками, которые упоминали по радио. Когда-то он их даже знал наизусть по порядку, но сейчас уже забыл. Отец прокашлялся.
– Слушай, мы тут с мамой поговорили… Может, приедешь ко мне на выходные?
– Мм…
– Заодно поговорим про это… ну и про все остальное.
– Прям на эти выходные?
– Ну да. Если, конечно, хочешь.
– Да, но у меня вообще-то… А что, если я приеду в субботу?
– Или в пятницу вечером.
– Не, лучше в субботу. В субботу утром.
– Ладно, договорились. Я тогда вытащу утку из морозилки.
Оскар поднес губы к самой трубке и прошептал: