– А зачем тебе такие мучения? Ты что, хотела в летчики идти?
– Нет. Тщеславие! Молодая женщина… Мне не шли очки с серьгами вместе. А я хотела серьги. Тщеславие!
– Это что, такая была жажда любви?
– Нет, это глупость! И тщеславие!
– И все-таки – это чтоб обратили внимание и приставали?
– На меня и так обращают внимание и пристают. Другое было: чтоб я сама себе нравилась! Без очков я себе нравлюсь больше.
– Ты была легкомысленная и ветреная.
– Не я одна – все женщины такие! Есть куда посильнее в этом плане… Сейчас я так глупа, а в молодости – сяк. Это была молодая глупость…
И вот к концу третьего месяца пустоты и незамутненности моего мозга всякой дрянью открывается внутренний глаз! Теперь-то я понимаю, что то была нормальная медитация… Это было так: я сижу как-то вечером, и вдруг у меня такие яркие какие-то воспоминания о детстве, и я знаю, как написать рассказ, и я понимаю, как он будет построен… Я вижу, мутно, все – начало, середину, поворот. И я, никогда в жизни ничего такого рода не писавшая, взяла карандаш и с начала до конца все написала. Для этого надо, действительно, очистить свой мозг.
И вот рассказы я вижу – и пишу. А не вижу – не пишу. У меня три с половиной книжки. Одна эссе, другая – старых эссе, и один роман. А остальное – сборники, в которых одно из другого перекидано. Я была против… Но меня обворовали издатели. Издательство, где председателем небезызвестный… (Здесь мы за недостатком места опускаем подробный разбор ситуации. – И. С.)
– У тебя нет задачи преобразовать этот мир, ты пишешь чисто для самовыражения?
– Нет, нет, нет. Я не люблю самовыражения чистого. Ничего такого нет, что хотелось бы выразить. Мне невтерпеж отразить свои чувства по поводу мира – а не себя отразить.
– А это не одно и то же?
– Я вижу разницу.
– А ты довольна своим творчеством? Своими произведениями?
– Творчеством – на 75 процентов. Грубо так. Ну, может, на 80. А успехом – я довольна на 120, я на него не рассчитывала. Я не понимаю, почему это нравится еще кому-то кроме меня.
– Тебе хотел Чубайс в вашей передаче дать рецензию на «Кысь», а ты отказалась. Почему?
– Чтоб публично, в лицо мне говорили что-то о моем произведении, хвалили – нет у меня такого тщеславия, таких амбиций. Они у меня куда больше…
– А у тебя какие амбиции? Нобелевская премия? Поколенческий роман?
– Это все я сделать не хочу. Но то, что я за свою жизнь поняла и прочувствовала (а я больше чувствую, чем думаю) про русского человека, я, сколько могла, сколько влезало в литературу с ее рамками – я в роман «Кысь» вложила. Сколько могла – столько вложила. Я думала, что это прочтет несколько человек. Но «Кысь» пошла – ужас какой-то, сотни тыщ. Почему-то она оказалась востребованной! Значит, я в какой-то нерв попала.
– Ага, так «Кысь» – это, оказывается, про русский народ! А ты там кто из них? В ком себя вывела?
– Я в тексте растворена как сахар в чае. Я понимаю всех. Кого понимаю, того изобразила.
– А хвост есть у тебя? (Может, кто не знает – у персонажей «Кыси» есть хвост. – И. С.)
– Конечно, у меня есть хвост! Стыд-позор… Ненужная вещь… Без хвоста куда лучше. Надо бы решиться от него избавиться. Но если избавишься – все, ты ушла. А было в тебе человеческого – всего-то хвост…
– Вот тебе Чубайс сказал еще в той передаче, что любит мороженое. А ты тоже любишь?
– Нет. Это мальчики сладкое любят. А девочки любят соленый огурец и бутылку водки, это же известно.
– Таня! Вот меня многие упрекают, что я матом разговариваю. Так я часто на тебя киваю. Вон – Толстая, она и дама, и дочка профессорская, и вообще графиня, – а выражается. Так мне, провинциальному шахтеру, и подавно можно…
– «Сивка-бурка, вещая каурка, из ноздрей дым валит, из ушей пламя пышет, из жопы головешки летят». И действительно, что это у нее впереди все? А сзади как же? И вот я с восторгом рассказываю, как чудесно мыслит русский народ. Рассказываю своим знакомым, они такие любители русского народа и его традиций, на масленицу меня позвали… И тут хозяйка пошла красными пятнами и говорит: «Я не люблю такие слова». Какие – «жопа»? Ну вообще народ, ради которого мы блины вроде едим, такие слова любит… А как еще обозвать жопу? И я подумала – у-у-у, тогда мне неинтересно.
– А ты не думала поступить, как дзенский автор? Там ведь, когда человек прославился, тут же меняет псевдоним – чтоб его тексты воспринимали объективно и оценивали по гамбургскому счету…
– Ну что ты! Я, конечно, думала об этом! Я «Кысь» хотела опубликовать под другим именем.
– Но поклонение Мамоне не дало тебе этого сделать…
– Нет, нет. Мне очень хотелось это сделать. Прям со страшной силой. Но с издателями я же заключила договор, а раз выдала одному – значит, уже все, бессмысленно… Они б разболтали.
– А с другой стороны – взять какую-нибудь херню и подписать собой?
– Нет, это уже не с Богом будет договор, а с чертом. А я не люблю. Потому что если нарушать правила отношений с Богом, то ему станет скучно и он переключит свое внимание на другого. И – всё.
– Ты боишься этого?
– Да.
– А если он это все-таки сделает, что тогда? Пойдешь бабки зашибать – надо ж чем-то жизнь занять?
– Наверно… Моя жизнь никогда не будет прежней.
«Я за свободу слова, но против НТВ. На мой взгляд, руководители НТВ и ТВ-6 просто-напросто демагоги, которые сами же навлекли на себя свои беды. Они шантажировали политическую власть, умалчивали о таких острых сюжетах, которые были для них неугодны, лишь бы это им приносило материальные выгоды. Выдавать виновных в этом за мучеников и героев – какая чушь! К сожалению, российское телевидение, будь то общественное или частное, никогда не говорит правду».
«Режим Путина для меня гораздо предпочтительней, чем режим Ельцина, этого безответственного пропойцы, правившего в стиле византийских властей. То был руководитель без размаха, без мировоззрения, который улаживал все проблемы примитивным и даже преступным образом: его решение расчленить Советский Союз многим стоило жизни. Путин же стремится принимать необходимые меры с минимально возможным уроном для демократии. Чтобы утвердить порядок, надо иногда поступать как диктатор…»
«Я считаю, что война в Чечне направлена против терроризма и поэтому она легитимна. Запад совершает ошибку, вмешиваясь в этот конфликт и представляя Россию, европейскую страну, каким-то страшилищем, угрожающим миру».
«Я ловлю себя на мысли о том, что я глубоко убеждена, что когда я буду жить в следующий раз, то я могу выбрать когда, но не в будущем, а в прошлом. Например, я уже совершенно серьезно думаю о том, что бы мне такое интересненькое выдумать для себя. Одна заметочка у меня уже есть. Так прожить жизнь, чтобы спокойненько себе умереть во сне, желательно в 1913 году, пока еще все хорошо, пока еще ужасы не наступили. Ни Первая мировая не началась, ни революция… Серебряный век застать, своими глазами на все на это посмотреть».
«Я очень люблю Людмилу Петрушевскую. Я люблю Пелевина, я знаю, что очень многие считают, что он как будто бы не писатель, полная ерунда, это они не читатели! Я очень люблю Бориса Акунина с его фандоринским проектом. Ужасно люблю».
«Сказку о рыбаке и рыбке читали? Человеку свойственно зажираться. Дело не в том, что у нас нет хороших писателей, а в том, что их слишком много. К ним привыкли, хотят большего, еще большего, еще большего. Воскресни сейчас хоть Шекспир, хоть Данте, хоть Лев Толстой, хоть Набоков – их не то что оплюют, они уже оплеваны, – а просто зевнут, и скажут – ну и что?»
– Тебе, наверно, кучу денег платят.
– Да если б издатели не украли, то я б вообще как сыр в масле каталась. А бабки – это хорошо. Вот на Западе не воруют, они честно берут свою долю и честно платят мою. Мне за каждую страну, где я печатаюсь, – дают тысячу.
– А я думал – больше…
– Нет. А в Америке я получила около 50 000 за одну книгу и около 50 000 за другую. Но из них 10 процентов сними литературному агенту и еще 30 отними – я ж налоги плачу. И что, много это за десять лет? Поэтому я там работала десять лет преподавателем. У меня книга выходит раз в десять лет. С 1988 года у меня в Америке вышло две книги – и в этом году третья. А поскольку упал интерес к русской литературе то, я думаю, очень мало получу.
– А почему – упал?
– Потому что американцы – легкомысленные, им в одно ухо влетает, из другого вылетает. Когда я приехала туда в 88-м на волне дикой, страшной любви к России, один мой знакомый журналист сказал мне…
– …быстрей руби бабки!
– Да. Он сказал – особенно рот не разевай на этот каравай, я тут живу уже 15 лет и скажу, что я все видел: страстную любовь к индусам, к папуасам… Полюбили – а потом разлюбили. И я это глубоко восприняла. Я была востребована, я писала статьи, рецензии – до тех пор пока это не обмелело. Пишу я вообще мало, но они мне платят очень, очень, очень хорошо. Только мне тяжело для них писать, очень. Я должна им тщательно все объяснять, как иностранцам. И после еще переводят, – так что от моего стиля ничего не остается.
Если бы мне были нужны очень большие бабки, я знаю, как их срубить.
– Торговать нефтью?
– Нет – собой. Словом. Наняться туда, где требуются писцы, – на какую-нибудь политическую кампанию. Но я делаю только то, что я люблю, и я могу себе это позволить.
– Но в целом бабок срубить – это тебе не чуждо…
– А почему это должно мне быть чуждо? Это же прекрасно! Но дело в том, что это у меня не приоритет.
– Вот, вот ключевой термин! Не приоритет!
– Да. Но я знаю, что некоторые бабки, они не то что грязные – они скучные. Я скучных бабок не беру.
– Тут, поверь, я тебя очень понимаю. И задаю наводящий вопрос: на выборах ты могла бы работать?
– Могла бы! Но – не на всяких. И прецеденты были. Но я не беру бабок просто так. Я не могу работать в ситуации скуки и не-интереса к тому, что я делаю. Хоть ты что! Если я не верю в то, что я делаю, – то я работать не буду.