Мы сделали программу обмена юристами. Брали людей по конкурсу, конкурс был советский, некоторые люди победили не очень честно, не буду называть их имен – эти люди сейчас в политике. Это было в 92-м или 93-м. Мы много давали грантов разным музеям. Покупали подписки для библиотек на все толстые журналы.
– Помню, какой у нас поднялся шум, когда он отказался финансировать подписку.
– Его подход такой: «Если это существует только на мои деньги, нет смысла платить. Я могу дать только старт. А если это никому, кроме меня, не нужно – закрываю [проект]». Была заявка на грант, человек писал: «Хочу помочь иностранцам найти русских жен». Одна из самых лучших программ – это мини-офисы. Мы давали гражданским группам компьютер, принтер, факс, телефон с двумя номерами. Из одного из таких офисов вырос «Интерфакс». В этом участвовал Глеб Павловский, он был причастен к фонду. Это была хорошая идея – по факсу передавать новости, которые не прошли официальную цензуру. Мы поддержали какой-то журнал для покупателей…
– Почему вы ушли от Сороса?
– После пяти лет работы в фонде я поняла, что самое интересное уже сделано. Сначала мы были маленькой мобильной организацией, а потом стали большой и неповоротливой. Первое время было дико интересно, а дальше стало повторяться одно и то же. Ну и потом, я все-таки переводчица, а на той работе у меня не было времени на переводы. Слишком был напряженный ритм. Джордж, он как маленький ребенок – если ему что-то интересно, он занимается этим все время. У него много идей, столько всего нового! Непросто быть при нем исполнителем. Он звонит: значит так, полетели завтра! Куда-то. А у меня муж, ребенок. Мне о них нужно заботиться, мне надо самое меньшее упаковать чемодан. Конечно, с ним было очень весело, он с юмором, мы много хохотали. Но если серьезно, нам вообще казалось, что мы делали большое интересное дело.
– А сейчас? Сейчас что кажется?
– Да и сейчас тоже так кажется. Тогда это ощущение помогало преодолевать усталость и сворачивать горы. Например, приходишь в офис – а дверь опечатана. Надо что-то делать – узнавать, кто это сделал, кому надо заплатить.
– Да, вижу, русскую жизнь вы поняли…
– Вы много людей знаете – кто из них на вас произвел самое глубокое впечатление?
– Сорос, – ответила она без паузы. – Это человек, которого я бы назвала гениальным. Он хотел изменить мир. Он хотел, чтоб люди не верили в догмы. Он очень обижался, что я дико переживала смерть Сахарова. Он ревновал, спрашивал: «А ты будешь так плакать, когда я умру?» Не то что лично, а из-за того, что он не оставил такой отпечаток на России. Он потрясающий человек. Он фонтанирует идеями – с ним тяжело долго работать.
– А из русских?
– Сахаров. Это был человек глобального мышления. Он был очень деликатный человек. Когда мы засиживались у них, он уходил в другую комнату, сказав: «Не буду вам мешать». Помню, мы с ним говорим громко одно, а пишем на бумажке другое, главное…
– А из живых русских?
– Скорей, Евтушенко. Он яркий, щедрый, умный, добрый. С чувством юмора и самоиронией. Мы с ним ездили в Сибирь, в Абхазию, его обожают, и это очень интересно – быть рядом с ним и смотреть, как он реагирует.
– А вам не приходило в голову – жить в России?
– Мы жили в России. Какое-то время…
– То есть нормальный человек жить в России не будет, ну так – поработать, а потом ехать куда-то, где живут нормально…
– Разве я это сказала?
Мы смеемся, и она продолжает:
– Одно время мне очень хотелось жить в России. Но когда ты привык жить в одном обществе, то переехать на длительный период в другое – сложно. Мы попробовали полгода… Что я могу об этом сегодня сказать? Это был интересный эксперимент.