– Это пародия.
– Так выходит, Довлатов сделал пародию на обэриутов?
– Ну, не знаю, что он сделал… Он выработал свой жанр, написал книги – «Соло на ундервуде» и другие. И теперь вы задаете мне те же вопросы… Я прошу либо не читать меня, либо читать. Не любо – не слушай, а врать не мешай. «Слава» и «слух» – в истории языка из одного корня. Теперь они объединены пресловутым гламуром.
– Я знаю, что чувство правоты является одним из самых позорных в человеке. (Петр Мамонов тоже говорит: «Где чувствуешь, что прав, – там самая гниль».) Оно ведет к агрессивным действиям. Когда человек думает, что он совершенен, безгрешен, что он лучше другого – во власти, в богатстве, в славе, то он становится черт-те чем. Голем какой-то… Прямо-таки эйнштейновские поиски: что он искал – единое поле? Вот и мы ищем – единое поле трех компонентов. Поэтому так тяготеют друг к другу слава, деньги и власть. Всем хочется и того, и другого, и третьего. Если есть что-то одно – то хочется и другого.
– Это вы про Ходорковского? Который к деньгам захотел и власти?
– При чем тут Ходорковский? Я не знаю про него ничего, кроме того, что мне говорили – что у него достаточно прозрачная компания. А что такое – прозрачная? Я не знаю. Но то, что он – предприимчивый человек, капитал сколотил, – тоже факт. Я ж не спрашиваю, сколько у Путина денег. Потому что он скажет мне, что получает зарплату. И у Ходорковского не надо было спрашивать, есть ли у него намерение войти во власть. Вот тут поле для столкновения. Если власть подозревает, что человек – ну как с Березовским было – кроме денег претендует на власть – то для власти он опасен.
– Вот Ходоровский подозревается в том, что хотел власти. А Путин может доказать, что он к власти не стремился, просто его поставили, вот он и работает. У него алиби!
– Ну да, все такие пушистые. Вот меня как-то спросили: что такое народ? Есть формула – я уже говорил об этом, ее автор Акунин – что в России есть только два класса, народ и не-народ. Но у меня формула другая. Такая: слава, власть и деньги зарабатываются всем миром, это категории энергетические – а распределяются другими людьми, не теми, кто это все зарабатывал. Вот кому ничего не достается, тот и есть народ.
– Красивая формула. А Акунина вы, значит, читаете.
– Нет.
– Ну, он сам виноват – говорит, что он не писатель.
– Это он кокетничает. Он успешный вполне господин. Хотя мы из разных епархий. Но эти книги написаны очень… грамотным интеллигентным человеком. Он же образованный человек. Востоковед.
Вот есть вопрос: Ульяновск, Ленинград – почему они не переименовываются? Я спокойно говорю слово Ленинград (блокада, война, исторически все верно), хотя Ленина не любил гораздо больше, чем Сталина. Я так же свободно употребляю это слово, как Петербург. (А лучше всего работает слово «Питер».) Теперь говорят, что Ульяновск не в честь Ленина, а в честь его отца, который много сделал для чувашей. И вот в Ульяновске мне был задан вопрос из зала – по поверхности, как бы такой простодушный – можно ли при жизни исчерпать славу? Очень простая внятная постановка. Слава – это определенная энергетика, которая вкладывается в жизненный путь. Иногда путем технологий – пиара и так далее. Но тогда она таким же образом и расходуется. Для поддержания этой энергетики должно быть правильное поведение, надо все время себя демонстрировать, нужно кланяться, так или иначе делать вид… Вот вы считаете, что я элита – ерунда это! Я просто не кланяюсь. «Что он, о себе много думает, что ли?» Не думаю о себе много, но для меня это поведение – кланяться – позорно. А когда люди идут на ТВ, и там говорят о себе, рассказывают свои семейные истории… Особенно эффектно, когда уничтожают человека после смерти – «Ушедшие кумиры» и все такое прочее… Такое впечатление, что последний жар из остывшей топки выгребают. Таковы современные массмедиа. Этого много – значит, это имеет аудиторию, имеет рейтинг, есть спрос, но это неприлично!
– Это – с одной стороны; а с другой, мы ведь хотели свободы – и когда она пришла, мы увидели: вот чего захотел освобожденный народ! Которому дали свободу выбора! Они хотят ерунды – и получают ее.
– Что значит – хотят? Им продают то, что им продают.
– Такова свобода. Люди могли бы покупать Моцарта, вон дисков полно кругом – но берут все больше шансон. Таков народ! И другого у меня для вас нет. Мы-то думали, что народ умный, а он любит всякую дрянь и этого даже не стесняется.
– Ну и слава богу. Но рынки должны быть независимыми, вот в чем все дело. Если какой-то замечательный музыкант исполняет Моцарта в каком-то престижном зале – то аудитория всегда на него придет. Придет и еще будет показывать, как она одета и какие у нее драгоценности. Как ни повышай цены, это будет работать. А вот не надо мерить все советскими масштабами – тираж, там, 100 000. А кто читал эти 100 000? Это все превращалось в макулатуру в ту же секунду. Тиражи были дефективные. А теперь полки библиотек, к сожалению, не пополняются – дорого. Рынки очень разные. Вот на Западе книга выходит сперва в hard cover, стоит дорого. Потом, если она хорошо пошла, то выпускается в paper back. Она в pocket book переходит. Книга может быть дорогой; сначала надо издать красиво книгу, а потом уже как судьба укажет. У нас в секторе pocket book есть серия «Азбука-Классика», очень хорошая. Но у нас и распространение упало вместе с системой. Дорого! Дорого стало перевозить книгу. Продавать книгу. Но «Классика» держит хорошую полку, и приятно видеть себя на ней.
– Ну да, вас же там издавали.
– Да, книги четыре. Меня там издали одного из первых. Компактно, удобно и культурно сделано.
– Но там шрифт мелковат. Тяжело читать.
– Ну чтоб подешевле.
– Я вот стал с теплотой вспоминать про культурную политику коммунистов. Помните, в эфире была только классическая музыка? Показывали хорошие фильмы… Если детектив – так Шерлок Холмс. Ни порнухи, ни желтизны, желтей Куприна («Яма», книга про проституток) никого не знали. И пролетарии с колхозным крестьянством читали детективы, но считали их низким жанром, жили как-то в Божьем страхе. А теперь им дали понять, что Моцарт-Шмоцарт – это ерунда, а вот попса – это круто! Употребляйте дрянь!
– Слава богу, что у нас есть макулатурный рынок, пусть! У нас вполне квалифицированно стали писать детективы. Я и сам читал в какой-то момент Маринину, хотел понять, что и как она делает. Эти книги – вместо телевизора! Ничего в этом нет скверного. Потому что до классики надо дорасти. И кстати, не надо преувеличивать, не надо говорить, что якобы читали Толстого, Пушкина и Достоевского. Никто их не читал! Ими больше отравлялись в школе, неправильным прочтением, неправильными объяснениями и навязыванием. Из них сделали чугунные памятники, составили политбюро русской литературы, и никто не мог отличить Чернышевского от Добролюбова, говорили – Доброедов и Толстоевский. Или как в анекдоте: «Это памятник тому парню который “Муму” написал? – Нет. – Вот так всегда – одни “Муму” пишут, а другим памятник». Идти навстречу рынку и формировать рынок – это совершенно разные вещи. Меня гораздо больше привлекает и удивляет то, что находятся люди, которые хотят выпускать хорошие книги. И выпускают их! Значит, есть ниша, в которой это может быть даже рентабельным.
– Вы выбрали свободную профессию, не желая ходить на службу. И что можно теперь по прошествии многих лет сказать – жили ли вы свободно, делали ли что хотели?
– В смысле свободы слова – мне ничего не дала гласность. Кроме возможности публиковаться.
– А что, собственно, еще нужно?
– Ну, она мне не дала свободы в письме. Эту свободу я себе сам объявил. Давно. Я ее имел на протяжении всей жизни.
– Значит, вы всю жизнь писали, что хотели, но делали – что хотели или нет?
– А что именно – делать? Морды, что ли, бить?
– Не знаю. Я спрашиваю у вас! Были вы свободны в поступках?
– Я думаю, что был. Но в меру – раз я жив до сих пор. Был свободен, но все равно я соблюдал нормы общественной игры… Для меня был важнее мой текст. В нем я проявлял свою свободу. И сфера общения – ты сам выбирал себе друзей. И возлюбленных. Это тоже свобода. И еще – свобода перемещения. Я только что писал комментарии к своему собранию сочинений, сейчас издается – и там первые четыре тома – «Империя в четырех измерениях». Как единое целое. И вот третье измерение – это «Путешествие из России», то есть в пределах бывшего СССР. И вот, значит, пишу я сейчас комментарии… О несвободе в СССР сказано много. Но очень мало сказано о свободах, которые там были! Ты был расконвоированный внутри зоны – если не был колхозником или заключенным. Та свобода перемещений кончилась!
– Тогда было дешево путешествовать по стране.
– Дешево. Моя страсть к путешествиям удовлетворялась таким способом! Я скучал, потому что не мог увидеть Западный мир, но я удовлетворялся тем уровнем, который был доступен. Или говорят – секса тогда не было; удивительно свободная в этом смысле была страна! Все друг другу давали.
– Бесплатно.
– Да! Без нагрузок.
– Всё давали даром, и 1/6 часть мира была наша, – поди плохо?
– Везде хорошо, где нас нет. И особенно хорошо это связано с молодостью. Я не любил систему, я не любил строй. Это было мое личное дело. Я недавно нашему с вами общему другу Владимиру Григорьеву сказал, – ему очень понравилось, – такую вещь. «Наконец-то я понял, – говорю, – как мне отомстила власть». – «Ну и как же?» – «Очень просто: я ее не заметил, и она меня не заметила». И у меня еще была формула, записанная в «Оглашенных»: согласиться с тем, что КГБ за тобой постоянно следит, – это мания преследования, а не согласиться – тогда ты безумен, потому что не осознаешь объективной реальности. Важно было избежать и того и другого. Тем не менее это была моя жизнь…
– Ту власть вы не любили, этот режим игнорируете – что, не было никогда такого, чтоб власть вам нравилась?