– У тебя одна за другой вышли три книги…
– Да, я туда включил лучшее, что написал: в одну, «Колобок», вошла вся кулинарная проза, вторая собрала филологическую прозу – «Частный случай», а третья, «Шесть пальцев», – обыкновенную.
– И теперь тебе капают отчисления.
– Э-хе-хе… Проживешь на ваши гонорары… как же…
– А ваши гонорары лучше?
– Тут тоже непросто. Писателей, которые живут на гонорары от своих книг, думаю, всего десять человек на весь мир. Их очень мало; в России – какой-нибудь Акунин… А тут писатели обычно преподают. Набоков – и тот преподавал! Я знавал его студентов. Кстати, жена Апдайка у него училась. И Апдайк всю жизнь пересказывал байки своей жены про Набокова, он перед ним преклонялся. Ну вот есть рассказ про то, что Набоков входил в темную аудиторию, в которой окна были наглухо закрыты шторами, открывал их и говорил: «Вот так, как солнце, в русскую литературу явился Пушкин».
– Такие люди преподавали! А ты – нет.
– Это очень тяжелая нудная работа. Другое дело, что Бродский, преподавая, играл по своим правилам.
– Да, не от всех такое стерпят.
– Не от всех. У Бродского было, кажется, одиннадцать студентов. Раскиданных по четырем университетам. Многие стали потом переводчиками. И он преподавал им знаешь что? Поэзию как таковую.
– А никакую не занудную историю литературы.
– Он очень любил преподавать. Потому что он говорил только о том, что ему интересно.
– И что, этих одиннадцать студентов к нему свозили?
– Эти университеты расположены на расстоянии десяти миль друг от друга.
– А как у тебя с английским? Выучил?
– Я, конечно, говорю по-английски и читаю. Но моя родина – русский язык. Я всю жизнь пишу на русском. Есть люди, которые поменяли язык. Набоков писал на английском. И Бродский. Но он гений.
– Оба гении?
– Нет, Набоков просто с детства знал английский.
– А вот говорят, что все гении невыносимы, их всех всем хочется побить. И про Бродского я слышал такие истории.
– Можно, конечно, сказать, что и Бродский такой. Но это не совсем так. Он был человеком вспыльчивым – но он многим, многим помог! Бродский был человек отзывчивый, а в эмиграции это важно. Насчет гениев; в Америке жили два русских нобелевских лауреата – еще ж Солженицын. И он однажды сказал: «Бродский – хороший поэт, но ему нужно следить за русским языком». А тот ему ответил – через интервью – «чья бы корова мычала».
– Ну… Когда человек получает «Нобеля», то все, что он написал раньше, – предстает в другом свете.
– Это правда. И все-таки это интересно: оба лауреата жили в Америке!
– Что давало вам основание думать, что вся главная русская литература – в Америке. А в России – херня. (Как Томас Манн говорил: «Где я, там и немецкая культура».)
– Я так не думал.
– А я бы на твоем месте так думал.
– Довлатов так и делал. Я не был с ним согласен, мне всегда казалось, что сейчас появится что-то в России, из ящика письменного стола достанут великую рукопись… Юрий Казаков – помнишь такого?
– Как же, как же, прекрасный был стилист. Но бухал всерьез.
– Да. Я думал, что у него в ящике лежит роман. А в ящике у него были дохлые мухи. Но я все-таки думал, что русская литература должна жить в России. А вот, кстати, Довлатов говорил, как Томас Манн! Он про себя говорил: «Я – Чехов!» Не писал такого никогда, но – говорил.
– Вот ты говоришь, что он на Чехова равнялся, а разве не на Куприна?
– Да, он говорил: «Я бы хотел быть размером с Куприна». Он однажды ехал в трамвае пьяный, стал знакомиться с девушкой и, чтоб как-то ее разговорить, сказал: «“Яр” – любимый ресторан Куприна». А она отвечает: «Оно и видно». В общем, Чехов с Куприным – он о них думал. Он еще такое как-то сказал: «Можно восхищаться Достоевским, спорить с Толстым, но быть хочется только Чеховым».
– Может, он и прав…
Вот я хочу определить, ты все-таки где, и потому спрошу: скажи, а ты обижаешься, когда ругают Америку?
– Я ругаю Америку гораздо больше, чем кто бы то ни было. А когда ругают Россию – то я вспоминаю Пушкина, который говорил «Я, конечно, ненавижу отечество (цитата как вы понимаете приведена неточно. – И. С.), но мне обидно, когда его ругают иностранцы». Я ненавижу, когда в Америке показывают Россию в идиотском виде – а это постоянно происходит, – я ненавижу это! Эти чудовищные фильмы, которые тут для идиотов снимают… Там когда показывают русский ресторан, то в меню написано: «икра черная, икра красная, икра баклажанная» – ну не может такого быть в одном ресторане! Меня такие вещи возмущают. И точно так же, когда я приезжаю в Россию, мне неприятно слушать гадости про Америку.
– Ты поругался с Битовым после того, как он покритиковал Америку.
– Я не ругался! Но я был огорчен тем, что он после грузинской войны подписал коллективное письмо против Америки. Правда, он свою подпись после отозвал, сказал, что невнимательно прочел текст, – а надо читать, что подписываешь. В письме было написано, что Америка – самая тоталитарная страна в мире, – это же чудовищно!
– А случалось тебе поссориться с человеком из-за того, что он ругал Россию?
– Понимаешь, когда с тобой разговаривают американцы, то они про Россию скажут, что любят Прокофьева. Или борщ. Они из вежливости всегда стараются сказать что-то хорошее.
– Но тебе, наверно, кажется дикой мысль поехать в Россию жить. Ты, наверно, думаешь: «Я что, мудак – в России жить? Я что, себя на помойке нашел?»
– Если бы я остался в России, я был бы другим человеком. Тот опыт, который вы получили, живя все это время там, – слишком сильно отличается от моего. Еще пять лет назад я, может, и мог бы вернуться – но не сейчас. У меня тогда были большие надежды… Я был большим поклонником Ельцина. Горбачев был коммунистом, а Ельцин – это человек, который взошел на танк. Как Наполеон на Аркольском мосту – так и Ельцин на танке. На мой взгляд, он достоин истории. Сегодня я потерял ощущение – кто на чьей стороне. Раньше мы думали, что нас ссорит власть, то есть она думала, что ссорит. Мы сидим за одним столом – и какая разница, что скажет Брежнев? А теперь этого нет. Когда я говорю со своими друзьями, я никогда не знаю, на чьей они стороне. Особенно когда речь идет о голосовании, о выборах. Мои друзья в России не ходят на выборы, им неважно, кто придет к власти – потому что «все они воры». А я хожу всегда на выборы в Америке, я еще не пропустил ни одних! Вот и в Веймарской Германии люди считали, то все воры – и потому Гитлер пришел к власти.
– А ты, как я понимаю, за Обаму голосовал.
– Да. Я всегда голосую за демократов.
– И тебе не кажется странным, что негр – президент твоей страны?
– Я был глубоко убежден, что его не выберут.
– То есть ты голосовал безответственно, просто выражал свое мнение? И теперь не желаешь нести ответственности за свой выбор? И ты не разочарован?
– Нет. Притом что впервые на выборы от республиканцев пошел человек, которого я глубоко уважаю: Маккейн. А вот младшего Буша я глубоко презирал и сейчас презираю.
– Ты кто ваще – писатель, журналист, эссеист?
– Понимаешь, я writer, а это человек, который пишет слова. В этом смысле я писатель, и ничего больше меня не интересует. Ну уж точно я не журналист, потому что журналист – это человек, который занимается фактами. Статья описывает мысль, а эссе изображает, – я бы так это обозначил.
– Точно, точно. И еще у тебя был вопрос, уровня коана: «Я помню чудное мгновенье» – это fiction или non-fiction?» Прокомментируй это.
– Этот вопрос я поставил потому, что поэзия – это то, чего нельзя придумать; чувство нельзя придумать! Стихи не бывают фантастическими. Лирические стихи, они не бывают вымышленными. Там главный персонаж – это «я». Также и с эссе. Эссе тоже нельзя пересказать, только процитировать. Вот есть гора, у нее много склонов. С одной стороны поднимаются те, кто пишет романы, с другой – те, кто эссе.
– А, и на вершине вы должны встретиться?
– Этого я не знаю.
– А роман почему тебе не написать? Раз ты писатель? Много ума на это не надо, вон посмотри, чего только не издают…
– Разница тут в том, есть в тексте персонаж или нет. Либо герой я, либо герой – Каренин (условно говоря). Я никогда не буду писать не от себя. Я не могу пережить за другого. Но я очень уважаю писателей, которые могут писать «про Каренина».
– Вот интересный факт из твоей жизни – как ты жил в деревне под названием Медведь.
– Да, я там собирал фольклор. Новгородская область. Очень интересное место! Туда приезжает много японцев, они помогают теперь местным коровники строить. Потому что после русско-японской войны там содержались японские военнопленные. И там осталось много их потомков. А вообще это старообрядческая деревня. Имена они, как того требует их вера, брали из Библии – Соломон, Исаак… Мужики там с приезжими не разговаривают, а бабки – охотно. Они загадывали мне загадки, им нравилось меня, молодого студента, смущать. Что значит: «сунешь – встал, вынешь – вял»? Я краснею, они говорят – сапог. «Раззявил мохнатку, засунул голыш» – что это? Варежка. Настоящий народный юмор! Старообрядцы, они дольше всех хранили народное слово. Я записал целую тетрадь. И все это меня заставили выбросить, когда я эмигрировал! Рукописное же нельзя было вывозить за границу. Я все эти бесценные тетрадки своими руками порвал. Дневники свои школьные…
– Тебе, значит, отрубили прошлую жизнь, когда ты уезжал.
– А мне-то что, я молодой был! – говорит он с повышенной бодростью.
На десерт я взял cheesecake.
– О, это чисто нью-йоркское блюдо! – оживился Генис. – Тут неподалеку, 200 миль отсюда, есть монастырь, и там монашенки делают лучший в мире cheesecake. Люди туда специально едут…