– Это уж совсем неинтересно. Но, если хочешь, об этом мы с тобой поговорим как-нибудь в другой раз. А возражение у меня такое. Если ты бизнесмен, то ты не можешь сказать: «Вот я заработал миллион, а теперь все брошу и буду лежать на диване». Если ты бизнесмен, то ты должен рубить бабло ради бабла, подчеркивать, что ты готов удавиться из-за копейки… Так и тут – взялся за гуж…
– Неправильно. Если уж ты сравниваешь с бизнесом… Твоя логика такая: я открыл магазин, а ты говоришь – ну теперь замахивайся на нефтяную компанию! Почему же? Лучше я три магазина открою, потом десять, сто, тысячу. И потом у меня будет огромный Walmart, у которого капитализация больше, чем у любой нефтяной компании. Зачем из одного жанра в другой переходить? Я не вижу необходимости. Почему тех выразительных средств, тех методов донесения мыслей для читателя недостаточно? Я считаю, что вполне достаточно. Зачем придумывать лишние и ненужные прибамбасы только лишь для того, чтоб сказать: «У меня в багаже есть и крупная форма!» Я вообще не люблю крупную форму. Мой любимый Лев Толстой при всем моем респекте к «Анне Карениной» и «Войне и миру» для меня велик главным образом «Севастопольскими рассказами» и «Хаджи Муратом».
– Очень хорошо. Только если бы не было романов, никто б не читал рассказов.
– Ничего подобного! Он прославился именно «Севастопольскими рассказами». Когда еще никакого не было «Войны и мира». Я не замахиваюсь на славу Толстого, мне славы Чехова вполне достаточно. Я даже не Чехов. Я почти совсем не пишу беллетристики. Более того, некоторые поклонники моего творчества – в их числе Егор Гайдар, считают, что беллетристика мне вообще не дается. Мои беллетристические произведения кажутся Егору Тимуровичу слабыми и неправильными. А эссеистику и публицистку мои он существенно выше ставит. Да и ты, по-моему, к моей беллетристике критически относишься… Зачем же мне писать роман – чтоб обосраться?
– Ладно, твое отношение к жанрам я понял. А темы? Важнейший пласт литературы – это описание жизни миллионеров.
– Я с этим не соглашусь. Мне кажется, что это неинтересно.
– Тебе, может, и неинтересно. А миллионам читателей очень даже интересно. Вон у Робски какие продажи! Ты же сам ею недоволен – вот она пишет про вашу жизнь, не зная ее и выставляя вас мудаками. Как ты осуждал Маркоткина, ее тогдашнего издателя – типа зачем он ее издает! А как ты Леню Парфенова ругал! Что он на вашего брата поклеп возводит! (Его знаменитый сюжет еще на НТВ про Куршевель, где нувориши сорят деньгами.) Ну так напиши правду! Выведи положительный образ миллионера – чудесного парня. Который не на яхте с телками плавает пьяный с утра и объевшийся икрой, и губы лоснятся от foie gras, – а приносит пользу отечеству, осмысленно причем. И ты не только являешься настоящим миллионером, но ты – еще и один из отцов приватизации, русского чуда, ты своими руками строил новый класс! Ты говоришь, что иначе было нельзя, это единственно возможный для страны путь! И сегодня, когда страна сваливается влево и чекисты ввели термин «лихие девяностые», кидая камни в твой огород, – кому как не тебе ответить «клеветникам России», художественно причем? Все сошлось на тебе! Не от Петра же Авена ждать нам романа о миллионерах – хотя бы потому, что он ничего в них не смыслит будучи миллиардером! И вот от тебя ждут текста, чтоб люди прочитали и сказали – да что ж мы на них наезжаем? Они белые и пушистые! И Чубайс типа потрясающий парень, и Гайдар – красавец. А иначе ты будешь потом объяснять на Страшном суде: да, я мог это написать, но не стал, потому что я вообще никого не слушаю и делаю что хочу. И ты будешь нести ответственность за новую социальную революцию.
– Значит, докладываю. Во-первых, мне кажется, в этом вопросе ты выражаешь субъективную точку зрения, твою собственную – и больше ничью. Для тебя серьезной литературой является только крупная форма. Я так не считаю. Более того, я считаю, что, когда человек замахивается на крупную форму, за редчайшими исключениями это получается плохо. С точки зрения меня как человека, который в молодости занимался математикой, скажу: статьи размером больше чем в десять страничек математики воспринимают как какую-то фигню. Потому что нет такой мысли, которую нельзя было бы выразить на двух-трех страницах машинописного текста, включая формулы. Если мысль требует двадцать страничек, она уже вызывает подозрение: значит, чё-то там неправильно. Вот эта крупная форма – она, по мне, не имеет никакого смысла, все, что я хотел бы донести – про реформы, про Чубайса любимого, я мог выразить статьей. Напомню тебе, что крупной формой у Чехова является «Степь»; так вот если там есть страниц семьдесят, то хорошо.
– А «Остров Сахалин»?
– Но это не литература, это публицистика та же самая. Это даже не «ГУЛАГ»!
– Книга очень крутая…
– Но – не литература. Если ты хочешь, чтобы я такую книгу написал… Тогда я лучше диссертацию напишу. И защищу ее. Про то, как я делал приватизацию. «Остров Сахалин»… Мне не про что рассказывать в этом смысле! Тогда мне надо ехать, как ты, по тюрьмам.
– Куда ты хочешь ехать собирать информацию о жизни миллионеров? Сиди дома и оглядывайся по сторонам, записывай впечатления.
– Теперь к вопросу о жизни миллионеров. Я, который, в отличие от Робски, знает, как устроена жизнь миллионеров, могу тебе сказать следующее. Их жизнь, в принципе, ничем не отличается от обычной жизни. Расхожее представление о том, что это бесконечная пьянка, наркота, и бабы, и рестораны, покупки яхт и самолетов, – все это неправильно.
– И черная икра.
– Черная. И красная. Это не так…
– Частные самолеты.
– Вот мой товарищ Витя Вексельберг – он уже зеленый от этого своего самолета, он не получает от полетов на нем никакого удовольствия. Он раб своего бизнеса и потому вынужден летать. Он летает как угорелый, вытаращив глаза, по всему миру. Если взять конкретно мою жизнь, мои траты… У меня в семье нет поклонников шопинга. Поэтому покупаются хорошие, даже дорогие, может быть, вещи – но только те, которые нужны, ничего лишнего нету. Если говорить о произведениях искусства и антиквариате, я не коллекционер; когда у меня интерьер формировался, я что-то покупал, а собирать – нет потребности. Библиотека есть – ну так ее может накапливать и человек среднего достатка. Вот в чем деньги кардинально меняют образ жизни, так в том, что они дают невообразимо иную возможность путешествий. На порядок! Я эту возможность использую по максимуму. Ты сам знаешь, ты со мной много путешествовал. А во всем остальном наша жизнь не сильно отличается от жизни других людей. Больше летать – это минус, а не плюс: устаешь от этих аэропортов и самолетов, даже частных. Так вот что касается путешествий, так эту часть жизни я выкладываю на суд общественности. Упрекнуть меня в том, что я не описываю своих путешествий, – нельзя. Что я считаю интересным для других людей – про это рассказываю. А то, что выдумано и не соответствует действительности, – про это я тоже много писал, объяснял, что жизнь устроена по-другому. Жабы (снова про Робски и ее персонажей) – это не жены, это другая история. Вот и все. Все, что я считаю нужным рассказать о жизни миллионеров, – я рассказываю. А высасывать из пальца и придумывать миры, которых в реальности не существует, – зачем? Для этого есть Робски, Поляков, Минаев (или как его там зовут). Я-то считаю себя писателем, который работает в реалистической традиции. И не за деньги. Потому что я прекрасно понимаю, что те деньги, которые я зарабатываю в бизнесе, они на порядок больше тех, что может заработать даже выдающийся писатель России и, может, мира. Поэтому какой мне смысл пытаться заработать деньги, поступая вопреки собственным представлениям о литературе? В то время как я могу совершенно спокойно, не нарушая никаких мною же самим установленных для себя правил, заработать в бизнесе…
– Ну на Страшном суде я скажу как свидетель: «Алик, вспомни, я тебя предупреждал, что ты должен был это сделать…»
– Ну, было бы несправедливо за это попасть в ад. То, что я не написал роман из жизни богатых, – это мне простят. У меня есть за что попасть в ад…
– А, значит, тебе по-любому туда?
– Ну наверно… Хотя я еще не утратил надежду, что Господь простит меня. За мои грехи. Но пока что, думаю, баланс не в мою пользу. Особенно если считать, что наказывают и за помыслы. За помыслы тоже отвечать придется…
– И мы даже знаем, по каким заповедям!
P. S. Когда материал готовился к печати мне пришла мысль: наказывать писателей за помыслы – это было бы не вполне логично. Так что, может, с этим обойдется? Можно нам надеяться, что там нет цензуры и на Высшем суде нас простят за мысли?
Эдуард Лимонов: «Черная кость должна прийти к власти»
Со стороны это выглядит так, будто он целенаправленно выстраивает яркую писательскую биографию. Ее ведь сейчас почти ни у кого из пишущих нет. А Лимонов – что твой Хемингуэй! Пожалуйте: жил во Франции, в Штатах, воевал, вел яркую личную жизнь… Практически у него в жизни было все, что и у американского Хемингуэя, – плюс к тому еще наш сидел в русской тюрьме. Куда он, уверяют злые языки, давно стремился. И где он объективно стал писать значительно лучше. Его новые книги не зря стали модными.
Сам Лимонов с такой трактовкой своей жизненной линии, конечно же, не согласен:
– Хемингуэй – это для меня не пример. Пусть даже он и крупный писатель. У него своя биография, у меня – своя. Я никогда ничего не делал намеренно. У меня никакого не было желания ни сидеть в тюрьме, ни порой даже и менять женщин. Я мечтал прожить с одной всю свою жизнь и умереть с ней в один день. Не получилось! Нет, для биографии я ничего не делал. Я просто поступал всегда так, как считал нужным. Человек я достаточно энергичный, я не удовлетворялся тем, что мне давала судьба, я старался изменить жизнь каким-то образом. Я пришел в сознание на окраине рабочего поселка, и мне, грубо говоря, ничего не светило. Если бы я родился в семье Михалковых-Кончаловских, то жизнь моя была бы другой! А я вот сын капитана. Что такое капитан? Мелкий, маленький человек. Была капитанская дочка у Пушкина. Отец Базарова был штаб-лекарь – это тоже что-то вроде капитана. Я своей судьбой был недоволен. Я хотел другую судьбу. Сначала я работал на разных харьковских заводах, куда меня определила жизнь. Но потом я оттуда сбежал, пошел дальше – в большой мир.