– Не хочу. Но могу сказать, что теперешний режим, – я так уничижительно называю строй, который у нас установился, вот в колонии режим, и по всей стране режим, – умудрился восстановить против себя активную часть населения. Именно активных. Пассивные – ну чего там, они традиционно голосуют за ту власть, которая есть. При Сталине – за Сталина, при Горбачеве – за Горбачева. Потом власть перетекла к Ельцину, они голосовали за Ельцина… Смотрите! Сначала режим вытолкнул из политики радикалов, вот таких, как мы; и правых радикалов, и левых. Теперь он выгнал из этой политики и вообще отстранил от участия в ней уже и либералов, даже СПС, «Яблоко»! Процессом Ходорковского этот режим показал, что и богатые не могут быть в безопасности в нашей стране! Ладно, когда вытеснили Гусинского, можно было сказать: «Это единичный случай, Гусинский пытался влиять на политику путем создания медиаимперии. А Березовский – ну тот вообще интриган». Можно было считать это единичными случаями! Но в случае с Ходорковским все эти объяснения, что якобы он лез в политику – полный бред. Он вел себя достаточно разумно. Его беда в том, что его бабки понадобились близким к власти людям. Так что теперь у нас и богатые боятся режима. Но достаточно десяти процентов неиспуганных, чтоб прийти со своими деньгами к оппозиции! Чтоб составить заговор!
– Эдуард! Вы такой энергичный, живой. Хотя вы и старше меня. Я просто завидую вам. Еще я хотел вас спросить…
– Во-первых, не надо мне завидовать. Во-вторых, выслушайте до конца, раз вы уж меня взялись слушать.
– Я…
– …мы прекрасно знаем, как у нас проводятся выборы. Я в тюрьме в них участвовал. К нам просто пришли и сказали: «Распишитесь за бюллетень». Мы расписались. А как я голосовал – не знаю, я даже бюллетень в руках не держал. В общем, не было у нас выборов. А где были, там все подтасовано. Когда нам говорят, что 97 процентов избирателей проголосовало в Ингушетии – я в это просто не верю. Потому что ингуши еще больше ненавидят российскую империю, чем даже чеченцы. Они еще более несговорчивы, более упрямы. Генерал Ермолов сказал, что ингуши не подлежат перевоспитанию!
– Они что, круче чеченцев?
– Круче! Чеченцы, кстати, сами ингушей не очень любят. Это такой упрямый, мрачный народ. А чеченцы иные. У них есть такая рыцарская бравада иногда… Короче, подтасовки. То же самое в Башкирии, Татарстане. Татары – умные, крепкие, самостоятельные люди. Не могли они так проголосовать… Сейчас вообще очень много самых различных людей противостоят этому режиму Путина. Вспомните, в свое время диссидентов-то горстка была. И они достаточно быстро разъели, разломали Советское государство. А сейчас все общественные процессы убыстрились – благодаря телевидению, газетам, интернету. Не нужны даже десятилетия, счет идет на годы. Поэтому я не верю, что Владимир Владимирович с такими замашками государя-императора Николая то ли Второго, то ли Первого, досидит даже до конца своего срока.
– Да ладно! Может, все-таки обойдется?
– Не, не…
– Все-таки остается еще надежда. Вот вы говорите – русская интеллигенция недовольна властью. А когда она вообще была ею довольна? Вы можете назвать такое время?
– Зачем? Я говорю о том, что сейчас есть объективные причины. Уничтожены политические свободы. Говорить, что у нас выигрышная для интеллигенции экономика, тоже не приходится, – никогда интеллигенты не жили так плохо.
– Вот вы говорите – уничтожили политические свободы. Да их в России и не было никогда! Все-таки пора бы к этому привыкнуть. И как-то спокойней к этому относиться.
– Ну знаете, это не аргумент в споре. Вы говорите «никогда не было». Вот не было сионизма, а пришел Теодор Герцель, пришел Жаботинский, взяли создали сионизм. Сперва земли у них никакой не было. Но посмотрите – меньше чем за полстолетия появилось государство Израиль.
– Так то евреи. Чего ж нам с ними равняться…
– У нас тоже есть свои евреи… Да и помимо евреев есть у нас прекрасные люди. Не все согласны отводить душу в бутылке. Есть люди очень крутые и сильные. Вот я перед вами сижу! Достаточно я крутой? Я не исключение, поймите!
– Э-хе-хе… Вот так мы, русские, все бегаем да меняем один режим на другой, типа чтоб сразу всем было счастье. А люди смотрят на это и смеются…
– А я вам говорю – не будет второй советской власти. Никто не будет плясать под дудку чекистов.
– Возможно, возможно… Я, когда читал ваши книги, думал о том, что вот буржуазность – это скучно, уныло: ну какие-то машины, ну брильянты, элитные дома – тоска. А вот революция, романтика, поездки в Сербию на войну – это красиво, это ярко. Возможно, большинству молодежи ближе эта ваша романтика, а не карьера буржуа. Вы не раз говорили, что даете молодежи какой-то идеал, даете возможность стать героем – в отличие от всех прочих. Я сам в юности симпатизировал левым идеям…
– Мне, возможно, удается давать каким-то людям смысл жизни, в основном молодежи, наверное, – поскольку взрослых трудно, что называется, сбить с толку, то есть заставить думать иначе. Взрослые, они уже сложились и вобрали в себя массу всякого дерьма ненужного, – как пылесос грязью наполняется, так вот они. А молодые люди лучше воспринимают идеи, которые выражены, например, в моей книге «Другая Россия»: это определенная ненависть к семье, к этой разлагающейся социальной ячейке, к русскому обучению бессмысленному, тупому, вообще к государству как таковому… К Российскому государству…
– Вы после долгой жизни в других государствах пришли к выводу, что там лучше?
– Западные государства более устойчивые и менее дегенеративные. Они не угнетают своих граждан до такой степени. Это в России гражданин всегда был предметом, врагом. Агрессивность в России всегда была направлена на своих. Скажем, американская цивилизация крайне агрессивна, но ее агрессивность направлена вовне. Она предохраняет своего гражданина. Так было в Древнем Риме. Знаете, в Риме даже не все обитатели Италии имели право быть гражданами. Но потом, в конце, они стали варваров брать, и это их сгубило. Так и Соединенные Штаты… А у нас – иначе. И крепостное право, и послереволюционный, сталинский период – это был террор против своего собственного населения. Умные люди давно разгадали эту загадку. Мы живем в морозной стране, где урожаи низкие. Поэтому феодалы вынуждены были отстранять крестьян от дележа продукции. Это все климат, это климатическо-географическая реальность.
– Ну у вас же нет в программе партии изменения климата?
– Нет, я говорю о традиционной жестокости российской государственности, о том, почему она была абсолютистской. Еды на всех не хватало. Четыре месяца только возможно было работать в сельском хозяйстве. И сегодня все то же самое.
– Ну да. Когда солнца нет, мрачные мысли приходят в голову. Февраль, октябрь – мерзкая погода. Хочется кого-нибудь прибить. Возле баррикад погреться у костра…
– Вот у вас день занят чем? Встречи?
– Встречи всякие, разъезды, средства массовой информации. Обычная деловая жизнь.
– Куда вы ходите? Что вам в Москве сейчас нравится?
– Я стараюсь никуда не ходить. Мне не очень это все интересно.
– У вас скромный солдатский быт.
– Лично мне ничего не нужно. У меня ограниченные потребности. У меня ничего нет: ни квартиры (я снимаю постоянно), ни даже прописки до сих пор. Вот и сейчас, как обычно, я живу в обшарпанной съемной квартире.
– Это где?
– Зачем же я буду говорить? Скажу – а меня найдут и пришибут.
– Вопрос снимается. Вы книги сейчас читаете?
– Я постоянно что-то читаю. Я давно не читаю художественную литературу, это закончилось где-то еще в конце 80-х годов. Ну, я могу, если мне кто-то что-то рекомендует, могу это посмотреть – и только.
– А телевизор?
– Только новости.
– Вот все это время вы в Москве? Вы же под подпиской?
– Да. Я отмечаюсь в милиции.
– Эдуард! Пока вы сидели, мы про вас не забывали. Печатали про вас разные сочувственные теплые тексты. Мы рады за вас, что вы вернулись. Как вам вообще на воле-то?
– На воле?
– Ну вся эта эйфория: вот вышел – свобода, счастье!..
– Эйфория, конечно, была. Но, с другой стороны, я на воле живу не лучше, чем в тюрьме.
– Как так?
– Живу я крайне нехорошо. За мной следят. И наружное наблюдение, и подслушивают меня. Меня обещали снова посадить, вот и работают над этим усиленно. Меня еще в январе предупредили, что готовится провокация, дали фамилию человека, который этим всем руководит. Я это дал в СМИ. Возможно, благодаря этому до сих пор не сел. Потому что когда говоришь заранее, что тебя хотят посадить, подбросив оружие, – а я был осужден как раз за оружие, по 222-й статье, – то как-то неловко им его подбрасывать?
– А зачем им вас опять сажать?
– Потому что им не нравлюсь я. Они считают, что я – как бы сам дьявол, который всегда что-то мутит. Они думают, что организация без меня не проживет. Но на самом деле это полная чепуха! Поскольку организация жила и без меня, пока я сидел в тюрьме. Она даже выросла.
– Что бы вы могли сказать о своей книжке «По тюрьмам»?
– Ну, эта книга, которую меня просили написать люди, с которыми я сидел: «Напиши за нас, ты же умеешь». Там все фамилии подлинные. Это мои товарищи по несчастью. Кто-то из них получил пожизненное заключение. Я наблюдал их, наблюдал, как они менялись под грузом этой тяжести чудовищной. Многие из них несли достойно свой крест – большинство. Эти люди достойны сострадания, сожаления, сочувствия, как и все другие, а может быть, даже в большей степени. В основном это были бандиты, которые уничтожали друг друга, – они не убивали невинных старушек! Это просто агрессивное такое, умное, злое племя ребят, которые при мне перешагнули из этого мира в тот, в мир смерти. Пожизненное заключение – это куда страшнее, чем смертная казнь. Многие говорили и высказывались, что смертная казнь была бы для них лучше. Это безусловно так. Хотя обыватели-идиоты этого не поймут… Смертная казнь – ну что, жизнь была, и все, ты ее потерял, отдал. А вечное унижение и мучения, которым подвергают людей, получивших пожизненное заключение, – это очень тяжелая ноша… Вопреки традициям русской литературы, которая относилась свысока к преступникам, я не отношусь к ним свысока в этой книге и вообще никогда к ним так не относился. Они в ряде случаев куда более благородные типажи, чем обыватели: ведь они осмелились, они нарушили! Знаете, нынешние законы ни на чем не покоятся. У государства нет сакральности так называемой, то есть нет священного права на насилие. В старых государствах подданные короля верили, что власть от Господа Бога. Позднее власть покоилась на праве большинства, как это было во Французскую революцию, – священным субъектом права являлся народ, большинство. Даже во времена сталинского террора все равно была диктатура пролетариата! Да, был террор, но было равенство. И это давало право вершить закон. А сегодня у государства, у чиновников, у милиции, у спецслужб нет священного сакрального права вершить закон. Они у власти только потому, что у них есть аппарат насилия. Наше государство нынешнее хуже бандита, у него руки в крови людей, которые пищат по тюрьмам и лагерям… Милиция подавила организованную преступность и сама стала организованной преступностью. Это ни для кого не секрет.