– Значит, выходит, что если бы Анна Каренина не кинулась под поезд, то ничего страшного бы не случилось и книжка все равно бы пошла на ура?
– Конечно. Просто это была бы другая история и другая мораль. Все было бы немножко по-другому. В свое время я любил проводить такой тест… Сидишь, бывало, с людьми и говоришь им: «Вот есть стандартное заблуждение в среде интеллигенции, что Анна Каренина бросилась под поезд». – «Как?» – «Вы что, не читали “Каренину”? Она хотела прыгнуть под паровоз, но машинист ее остановил!» Тут главное – говорить убедительно, и смотреть человеку в глаза, и делать вид, что сам ты читал «Анну Каренину». И я рассказываю про то, что она все поняла, вернулась к Вронскому и все у них стало прекрасно. Так ломалось процентов семьдесят людей, они говорили: «Не, ну понятно, что не бросилась, мы сами знаем, но это просто такая фигура речи…»
– Ага, ты им предлагал фантастическое прочтение «Карениной»!
– Ну, во-первых, классическую литературу не читает никто – за исключением узкого круга профессионалов, которых я люблю и уважаю. Люди могут цитировать: «Мой дядя самых честных правил», – но не более того… Пять процентов реально читали классику!
– Кстати о классике: я недавно написал про то, что Наташа Ростова – это фактически Ксения Собчак.
– В общем, да.
– А духовность-то где, про которую мы привыкли думать? В связи с классикой?
– Она – в учебнике литературы…
– Тебе, наверно, дают множество советов, люди считают своим долгом помочь тебе с сюжетами.
– Я никого не слушаю. У меня есть любимый писатель Леонид Каганов, московский автор. Его можно считать и фантастом, хотя то, что он пишет, ближе все-таки к сатире. И у него есть такая маленькая притча, которая мне очень нравится. Человек приходит к писателю и говорит: «У меня есть прекрасный сюжет, напиши книгу. Будет здорово!» В ответ писатель говорит: «Однажды к садовнику приходит человек и говорит: вот тебе прекрасный огрызок яблока, а вырасти-ка ты из него прекрасный сад». Вся суть в том, что сюжет может быть какой угодно, важно, как ты его расскажешь. У всех есть семечки, у каждого есть свой огрызок яблока, из которого можно вырастить сад. Но не надо этот огрызок предлагать садовнику, потому что у садовника у самого таких огрызков миллион.
– Какие у тебя возможности влияния? Ткнешь пальцем – вот гений! И все кинутся на него.
– Ну, рекомендация моя, наверно, что-то значит, она может помочь автору пробиться. Но сейчас все так устроено, что человек с улицы может пробиться. Хрестоматийный примере – Роулинг, которая ходила по издательствам со своей книжкой и пристроила ее только с седьмой попытки. За символическую оплату в тыщу фунтов. Теперь это издательство из заштатного превратилось в крупное и успешное… Помню, мне было 19 лет, я только начинал писать, я посылал свои вещи в журналы… Сначала меня в Алма-Ате напечатали, потом – в «Уральском следопыте». Там работал Дмитрий Бугров, великий знаток фантастики, человек, открывший и воспитавший десятки авторов.
– Ты часто думаешь про Роулинг?
– Ну как женщина она не в моем вкусе, а как писатель – в моем. Я читаю ее с удовольствием. У меня стоят ее книжки. Это хороший автор, она сильная писательница. У нее есть непонятная магия текста! Книг про то, как маленький сиротка отказывается могучим наследником древнего рода или волшебником, – таких книг полно, и книг про учебные заведения, где учат на волшебников, тоже много. Роулинг тут абсолютно не первооткрыватель. Но тем не менее она ухитрилась как-то по-особенному это сложить, сделать вещь оригинальную и необычную, которая стала культовой. Я очень уважаю Роулинг – но часто я про нее не думаю.
– Она просто чемпион мира.
– Да. По-моему, она самый богатый писатель мира. Я за нее очень рад. Она ухитрилась создать такой образ, такой мир, что в итоге у нее теперь и слава, и деньги.
– Она, значит, чемпион мира, а ты – чемпион России?
– Это не совсем то. Трудно сказать – чемпион, не чемпион… Литература – это не тот случай, где меряются длиной прыжка. Но могу сказать, что славы Толстого или Достоевского Роулинг все равно не добьется, и Шекспиром она тоже не станет, это факт. Но это не означает, что Достоевский и Шекспир выше, чем Роулинг, – просто это очень разные вещи. Штучная работа…
– Давай решим: Нобелевскую премию не может получить фантаст?
– Почему? Может, в принципе. Если он при этом будет негром голубым и одноногим, – шанс у него будет. Хотя Сэмуэлю Дилэни это не помогло; это изумительный фантаст, как раз негр и голубой.
– Ему не хватило самой малости: он, наверно, не болен СПИДом.
– Ну да, и к тому ж он писал в 60-е годы, когда это было не очень актуально. Да и вообще что такое Нобелевская премия по литературе? Это явление сильно конъюнктурное и политическое…
– А ты можешь дать картину сегодняшней русской литературы?
– Это сложно очень. Литература-то большая… Но если коротко, то происходит в ней все то же, что и всегда. Люди пишут про то, что им интересно: про жизнь, про секс, про политику, про насилие, про воспитание детей, про ращение собак, про возделывание огорода. Писателей много, каждый пишет про свое, это прекрасно, так и должно быть. У нас есть по-прежнему свои Чеховы, свои Достоевские, свои Гоголи.
– И мы их не знаем?
– Кого-то знаем, кого-то нет.
– Ну дай тогда хотя бы первую пятерку.
– Дашь пять – остальные 25 обидятся и скажут, что я козел… Но тем не менее попробую.
Алексей Иванов. Чудесный совершенно человек, прекрасный парень, у него великолепное литературное чутье, язык… Начинал писать фантастику, когда был совсем еще молодым. Мы вместе были на каком-то семинаре… Я прочитал то, что он туда принес, и схватился за голову: «Я, видимо, несчастный графоман, я пишу ерунду, а книги Иванова – великие и прекрасные, в них есть душа, стиль!» Но – его книги тогда осмеяли, его назвали графоманом и идиотом, который пишет ерунду, – и человек оказался из литературы выкинут. На фантастику он после этого обиделся. Стал писать мейнстрим – назовем это так – и пробился, добился своего. Теперь он – уважаемый писатель, молодая надежда литературной России. Притом что он наш, фантаст! Я был очень рад, когда удалось издать сборник его фантастики в издательстве АСТ. То, что он написал в 20 лет, – это прекрасные вещи, умные, серьезные, глубокие, добрые, смешные. В нем убит великий фантаст…
– Ну может, недобит?
– Надеюсь. Если он решит преодолеть это оскорбление, которое было нанесено реально, то это будет великий роман. Он умеет, он может. Просто человека очень хорошо обидели.
– Тебя можно понять так, что фантастика – это более настоящая литература, чем мейнстрим.
– Фантастика – это не более чем прием. Нормальный писатель-фантаст не верит в вампиров и пришельцев. То, что мы используем эти приемы, не значит, что мы идиоты, которые сидят и ждут прилета летающей тарелочки. Это просто прием, позволяющий более интересно и более ярко говорить о той жизни, которой мы живем, вот и все. Не более того.
– Так, хорошо, Иванов. Кто еще?
– Пелевин, – как это ни банально звучит. Тоже наш, фантаст, он получал наши премии. Все его вещи более или менее относятся к фантастике. Кого бы еще назвать? Дима Быков. Очень люблю и уважаю, интересный автор, который гениален в стихах, офигенный журналист. Пишет очень сильные прозаические вещи, отчасти фантастические. Кого из чисто фантастов назвать? Марина и Сергей Дяченко из Киева; это авторы украинские, но они пишут на русском, и я их причисляю к русской литературе, – пусть украинцы не обижаются.
– Все названные – молодые ребята. А кому за сорок, тех ты скинул с корабля современности?
– Ну каждый любит в первую очередь свое поколение, это понятно. Но я никого не скинул с корабля. Могу сказать про Бориса Стругацкого. Это сильный мудрый пронзительный автор. Пишущий под псевдонимом Витицкий, – они с братом в свое время решили, что не будут никогда использовать свое имя, если станут писать поодиночке. На мой взгляд, его вещи, написанные после смерти брата, – сильные и глубокие. Наверно, им недостает той легкости, которую давало соавторство, но это хорошие мудрые книги.
– Вот Сорокин когда писал про говно, то счел своим долгом, как писатель, поесть говна. А ты пил кровь?
– Что, он поел говна реально?
– Да.
– Сильный человек.
– А тебе случалось пить кровь, чтоб достоверней писать про вампиров?
– Я только этим и занимаюсь, ха-ха. Увижу журналиста – и сразу припадаю к его яремной вене. Если серьезно, то, конечно, кровь является пищевым продуктом, – люди ведь едят кровяную колбасу.
– А и ты ограничился колбасой!
– Я ее, бывало, ел. Но кроме того, с кровью связано много символов. Питье крови – это символ власти, сексуального насилия. Вампиризм как психическое заболевание обычно сопрягается с какой-то сексуальной патологией.
– Ты это имел в виду, когда писал свои книги?
– Нет, нет. Я дал чистую прозрачную трактовку: вампиры – это хищники… Думаю, необязательно пить кровь, чтоб писать про вампиров. К тому ж я не уверен, что это вкусно. У меня нет желания, как у Сорокина, проверить материал, о котором пишешь.
– И тем не менее вкус крови знаком каждому…
– Конечно! Кто получал по зубам или отсасывал кровь из ранки, – это нормально, хороший способ очистить рану.
– Еще про кровь: ты ведь у всех, кто рожает у тебя в доме, принимаешь роды.
– Я был при родах, когда моя жена рожала. Роды – это тяжело, это трудно, это очень интимный процесс, и, наверно, не каждому мужику надо это видеть. Но я-то врач… Я и так все видел. Для меня это все проще. И при родах своей собаки я присутствовал: она мне родила щенков просто под бок.
– Пуповину ты зубами перегрызал?
– Нет, ногтями разрывал. Это Горький – зубами, ну или не он, а его персонаж в одном из рассказов.