– Но хоть что-то ты сам тогда наварил? К примеру, по дешевке купил себе «Чайку» Брежнева?
– Нет… Easy come, easy go. Это синусоида, от богатства до бедности, от Brabus до метро. Я не раз ее проходил. И я этого не стесняюсь. Это не бравада, но у меня бывали дни, когда я зарабатывал десятки тысяч долларов. Были дни, когда я выносил из казино сотни тысяч долларов… Ты ж меня видел в разных состояниях.
– Да, помню. К примеру, когда ты был арт-директором журнала «Столица» (в котором я был всего лишь собкором в США), то ты ездил по пафосным ресторанам на персональном авто с личным шофером. А теперь, как в юности, у тебя снова нет даже на портвейн.
– Да… Приходится много занимать… Но ведь у меня же есть кредитная история! Я-то знаю, что отдам. Я знаю, что я не ячменное зерно, но петух этого не знает…
– Андрей! В твоей биографии есть такой знаменательный факт: ты учился в МИХМе (Институт химического машиностроения) с со знаменитым журналистом Андреем Васильевым. Как ты, поэт, попал в такой институт? Чтоб от армии откосить?
– Я как все остальные нормальные люди хотел уехать из страны, работать в посольстве или торгпредстве, получать деньги, покупать джинсы и продавать их здесь… Сертификаты Внешэкономбанка, чеки бесполосные… Ради этого я собирался поступать в МГИМО или в иняз, но папа мне сказал: «Дурак ты, дурак! Как я большой химический начальник, так и ты иди в МИХМ, где я, кстати, председатель экзаменационной комиссии. Дело несложное…»
– Тебя, как Гринева, записали в полк смолоду.
– Ну да. У меня отец – полный self-made man, из уголовников. Он вырос в районе Рязани, который назывался Монастырь. В 13 лет, в войну, при рабочей пайке хлеба грамм триста, мой отец делал уголовникам наколки и этим зарабатывал в день две буханки хлеба. Одну нес домой, а вторую менял на барахолке на книги. Мильтон, «Потерянный рай», Библия с иллюстрациями Доре – там он брал сюжеты для татуировок. Он потом прошел по конкурсу в Суриковский, со своими рисунками, но там стипендии не было. И тогда он со слезами на глазах выбрал МИСиС, где была самая большая стипендия, выучился и дошел в карьере до самого верха. А все из его круга ушли на зоны и на расстрелы. Отец после отказался от цековского пайка. Но прикрепление к 4-му Управлению оставил. А я от «кремлевки» отказался – не захотел получать удостоверение, где моя должность была обозначена как «сын начальника главка». Почему я это сделал – не знаю. Никакого героизма, детская поза.
– Потому что «падонок».
– Ну да, наверно… И вот отец говорит: через шесть лет ты выезжаешь в страну, а твой одноклассник, который МГИМО кончил, будет у тебя переводчиком, с зарплатой в шесть раз меньше твоей. Я осознал, что это красиво и понтово – говорить за границей по-русски, а специально обученные люди тебе переводят. Но судьба распорядилась иначе. Она так распорядилась, что я попал в одну группу с Андрюшей Васильевым. Полтора курса нашего общения с ним закончились тем, что мы начали писать в «Московский комсомолец»… Написали текст и отправили в редакцию, по почте, два юнца, наглых и талантливых… В понедельник мы текст отправили, а в четверг уже вышло полполосы – 1/8 объема ежедневной газеты. Притом что люди, закончившие журфак, печатали маленькие новостюшки. Тогда в редакции все думали, что это шутка культовых журналистов Щекочихина и Гутионтова, которые парой работали в «МК» – до нас, за нашим столами. Когда мы пришли, нас водили по редакции и показывали: вот они, мальчики из «Лабиринта» (питейное заведение упомянутое в публикации. – И. С.). Мы ходили в институт, писали заметки, а потом нас выгнали, и мы пошли в армию.
– У вас с ним один тип алкоголизма, вы одинаково напиваетесь – и потому так долго смогли продержаться вместе.
– Я думаю, да.
– А потом вы с Васей как-то разошлись.
– У нас с Васей синусоида – по статусам, например. Мы с ним разные по психотипу… Бывало, мы ссорились серьезно. Сейчас у нас ссоры нет, но у нас просто разные подходы. У меня нет Васиной лояльности к работодателю, он швейцарский гвардеец: ему дали форму, и он служит. У меня этого нет. Я романтичен, а Вася циник. Когда мне совсем хреново, мне помогает Вася. Я прекрасно помню, как и когда мы познакомились. 1 сентября 1974 года в 11 часов 20 минут Вася вошел в институтскую аудиторию, осмотрелся и увидел меня… Я был молодой, женоподобный, с длинными, до задницы, волосами. Он сказал себе: «Телка нормальная, жаль, сисек нет; ну да ладно, без сисек ебать будем».
– Длинные волосы – это оттого что ты хиппи, так?
– Да, надо сказать, что какое-то время я был центровым хиппи, и кликуха у меня была Энджи, – поскольку Эндрю и Энди были заняты старшими товарищами, старыми кондовыми центровыми хиппи. Володя-Солнце, был такой старый хиппи. И Красноштан… Они много пили, были по колено в триппере, ширялись – так что, скорей всего, их уже нет.
– У меня был в Штатах знакомый хиппи – старый, седой, полулысый… Мой кузен у него снимал в доме две комнаты, видал, коммуналку устроили в Калифорнии! (Правда, он оказался не настоящий хиппи. Потому что когда у жильца закончилась виза, хозяин повел себя как буржуа и выселил человека.)
– Наши хиппи не имели никакого отношения к тому, что на Западе называлось хиппи… У них хиппи в Калифорнии, там тепло, – а у нас они грязные… Вообще много чего не переводится. Слова «любовь», «семья», «друг» – разное значат у нас и у них. Свобода – у них и у нас совершено разные вещи. Выпускной вечер: тоже разные вещи. Так и хиппи тоже не переводится. И холодно у нас. Быть хиппи в Москве – это как играть Моцарта на стиральной доске. Если говорить про нас, то тогда в хиппи шли люди, которым не очень хотелось работать. Молодежь из английских спецшкол, – я сам в одной такой учился, в 31-й. После стиляг, когда повзрослели Кабаков и Аксёнов, появились мы. И заполнили пространство. Зимой стояли в переходах, летом ходили по Стриту, сидели на лавках за Юрием Долгоруким. А если лавки все заняты? Подходишь и поешь на мотив «Марсельезы»:
Коммунисты поймали мальчишку,
Притащили в свое КГБ.
– Ты скажи нам, кто дал тебе книжку,
Наставленье к подпольной борьбе.
Ты зачем совершал преступленья,
Клеветал на наш ленинский строй?
– Срать хотел я на вашего Ленина! –
Отвечает им юный герой.
И тут же лавка освобождалась. Люди уходили, чтоб быть подальше от преступления. Можно было садиться пить портвейн из стакана, украденного из автомата…
Мы тусовались на Стриту, на коротком отрезке улицы Горького – от Трубы (подземного перехода, который ведет к Красной площади) до Пушкинской площади. Причем только по правой стороне, ведь все самое интересное было там: «Российские вина» и еще винный «Кишка» между Елисеевским и гостиницей «Центральная», ресторан «Центральный», кафе – «Московское», «Арагви», «Птица», «Космос», «Елисей» тот же, и винный его отдел отдельно… В Столешниковом еще два винных и «Яма». Это был такой московский вермутский треугольник. Деньги на выпивку стреляли, на аске. Бомбилы были такие, которые приставали к иностранцам. Они были люди рыночной экономики тогда уже. Мы могли за пять рублей принять в хиппи парня с рабочей окраины, у нас даже был бланк удостоверения для таких случаев. Бывало, подходишь к девушке и говоришь, что надо срочно выкупить заложенную бабушкину сережку, без которой умрет дедушка, – и тебе дают деньги…
В этот момент у Орлова звонит телефон. Он берет трубу и начинает в нее рассказывать: «Вот я занимаюсь сбором денег для выкупа своих вещей. Мои прежние квартирные хозяева их не отдают, потому что я должен им за полтора месяца. Антиквариат, серебро столовое, я покупал это у детей мародеров, которые это привезли из Италии… Мне буквально надо перехватить на четыре дня…» Телефонная беседе закончена, мы продолжаем нашу.
– Андрей! Хиппи – это sex, drugs, rok-n-roll, так ведь?
– Нет, наркотиков мне не удалось попробовать.
– Как так?
– Я с юных лет полюбил алкоголь. И выбрал его.
Да… Опыт такого общения, выпрашивания денег (не всегда, правда, срабатывает), спокойная привычка пить из горла, умение спать на скамейке, положив голову на плечо друга – эти умения помогают очень разным русским выжить. Даже и олигархам. Этот опыт не исчезает. У нас вся страна – страна хиппи. Та же МММ – это чистый аск. Человек попросил денег, ему дали…
– Значит, говоришь, ты был на бабу похож…
– Как я с моим женоподобием не стал пидорасом – просто даже не понимаю. Ко мне ведь в те времена всегда приставали, типа: «А знаете, что Чайковский был пидором?» Гомосеки писали друг другу записки на дверях сортира… Чат сортирных дверей – это совершенно интернетовская вещь. Люди вступали в переписку… Это был прообраз интернета.
– Интересно, а как ты, хиппи, служил в Советской армии?
– Я тогда был карикатурист, один из отцов-основателей клуба карикатуристов при «МК». Когда Бильжо туда пришел, я уже ушел, – это в 74-м. И служил я художником-оформителем. Причем на восьмой день службы мне по ошибке – еще до принятия присяги – присвоили звание младшего сержанта. Когда через две недели ко мне в армию приехал Вася, у меня уже была своя каморочка, в ней стол и кошка Ксюша. А также ключи от библиотеки, благодаря чему у меня до сих пор полно книг с печатью в/ч 554217. А потом и деньги появились: я до двух тысяч в месяц зарабатывал.
– На распродаже войскового имущества?
– Нет, у меня был подпольный оформительский комбинат. Мы пошли в жестокий демпинг и дали расценки в 25 процентов от фондов, выделенных на оформление колхозных полевых станов. Замполит у меня был на откате, получал 10 процентов. Я, бывало, по 15 000 рэ аккумулировал, такой у меня был стабилизационный фонд. За деньгами друзья ко мне ездили с гражданки.
– А это нравилось твоим командирам?
– Не всегда. Однажды меня наказали посадкой на губу утром 31 декабря. Чтоб я там встретил Новый год. Однако я смог освободиться в 9 вечера. И решил наказать виновных в моей посадке. Я в офицерском буфете скупил все бухло. Ни одной бутылки не оставил. Офицерам пришлось ехать за водкой в Пензу, и они привезли оттуда выпивку – правда, было уже два часа ночи. Пока виновные путешествовали, приличные офицеры, которых мы уважали, выпивали у меня в библиотеке бесплатно.