– Не знаю… Это у меня просто неуважение к материальному.
– Чисто русская вещь.
– А, как в анекдоте про хрустальные шары?
– Ну типа. Так что твоя деструктивность? Расскажи про нее!
– У меня совершенно нет страха перед отсутствием денег. Мне не нужно положение в обществе. Мне достаточно популярности в узком кругу друзей. Когда я имею успех за столом, в обществе товарищей и незнакомых баб, в мою кровь выплескиваются гормоны удовольствия. Лидерство за столом мне больше нравится, чем деньги. Я и без денег получаю положение доминирующего самца в малой группе. Мне нужно показать, что все бабы мои, и у меня это получается – в том числе в присутствии олигархов. Я принципиально асоциален. Попытки как-то исправить были. К примеру, я когда-то женился – хотел быть как все, ведь надо же, думал я, достигать какого-то социального статуса. А то у тебя что-то не так. Это как у девушки не растет грудь… Но потом страх быть не как все ушел, я понял, что семейная жизнь мне этого ничего не дает. Я развелся. Сейчас Галя, моя бывшая жена, зовет меня в Массандру, расписывать ей снаружи дом. Я всегда мечтал иметь дом в Крыму…
– И теперь твоя мечта частично сбылась, да.
– Да, свой дом – это, кажется, не мое. Я давно заметил: как только начинаю приближаться к формальному успеху, тут же начинаю чувствовать себя неловко. Это что-то странное… У мамы есть легенда про цыгана в нашем роду. Может, именно отсюда моя склонность к эскапизму – я могу вылезть в окно и пропасть на два месяца. Я не люблю получать письма, не общаюсь с родственниками. Когда-то я думал про себя плохо, а потом понял, что я просто такой и должен себя принять. При этом я отдаю себе отчет в том, что я – пьяница, алкоголик, придурок и бабник. Да, думаю, что я алкоголик и шизофреник; мне нравится такой диагноз. Вполне возможно, что у Достоевского и у меня – один и тот же ген шизофрении. Почему я поставил себе именно такой диагноз? Потому что я совершенно точно ненормальный, но, с другой стороны, у меня нет мании преследования, нет суицидальности. У меня всегда хорошее настроение, независимо от того, ночую ли я в отеле Martinez в Cannes – или на автовокзале в Ялте. А что у меня нет Audi-8, как у других, – так это мне по херу. Я вообще достаточно удобно с собой живу. Я не считаю отрицательными качествами то, что я не умею водить машину, что я курю, пью, что я не всегда обязателен. Эйнштейн был рассеянным и не всегда узнавал свою секретаршу. А Орлов пропил мозги и [тоже] не узнает свою секретаршу. Я считаю себя одним из великих людей своего времени, и у меня есть тому доказательства… Это не мания величия, а некое осознание своей уникальности, как бы глупо и по-хамски это не звучало.
– Ну а что? Ты вот прославился как поэт.
– Странно, почему ты меня называешь поэтом? Потому что я пишу стихи? Если б я хотел быть поэтом, то лег бы на сайт «Русская поэзия точка ру». Я не поэт, я падонок, который пишет стихи. В свое время я обманул «МК», и все тогда подумали, что я журналист. Потом я обманул рекламный рынок, и меня считали рекламщиком… Я в фильмах «Афера» и «Блеф» ассоциирую себя не с ментами, а с аферистами. Это, в принципе, всё аферы. Сварщик я не настоящий, журналист не настоящий, и при этом… Понимаешь, какая история: я не был мушкетером, но фехтовал лучше д’Артаньяна…
Виктор Пелевин: «Нужно всего 2000 иероглифов»
Его книжки – популярные и в то же время неглупые. Это редкость. Вот за что я люблю этого автора. Я давно заготовил начало текста про Пелевина. Оно такое: «Встречаемся мы с Пелевиным, и я говорю: “Вот, Витя, смотри. Я – член Союза писателей. А ты кто?” Пелевин отвечает: “…”».
Мне казалось, что б он ни сказал – все будет хорошо. Ответ будет точно ведь неожиданный. Так оно и вышло. Встретились мы как-то, я выдаю ему эту домашнюю заготовку. Далее по тексту, «Пелевин отвечает»:
– А у меня тоже ксива есть, ну такая зеленая – Международный союз журналистов.
Красивый ответ! Мне оставалось только умыться, удивиться, отчего ж у меня нет такой зеленой ксивы, от которой даже реальная польза есть, по всему миру с ней в музеи бесплатно пускают – из нас двоих это же я журналист! Журналист, который, кстати, хочет взять интервью…
Пелевин не любит давать интервью, и фотографироваться тоже не любит, – когда этого от него хотят в России. А на Западе, откуда идут основные гонорары, ему приходится подчиняться правилам раскрутки и, хочешь не хочешь, пиарить себя. Но то ж на Западе! А когда я в России достал диктофон, он страшно огорчился. Даже смотреть на меня не мог. Не говоря уже про ответы в диктофон. Так что это не интервью, мы просто говорили о разном.
Второй вопрос у меня был тоже простенький. Дело было в первых числах декабря 2001-го, неделю спустя после похорон в Овсянке и траура в Красноярском крае, так что я спросил:
– Вот – умер Астафьев; ты что на это скажешь?
– Что я скажу? – он, может, сразу б принялся отвечать, но перед нами как раз встала официантка с блокнотиком, и молчит, и смотрит. – Я скажу: безалкогольное пиво!
Девчонка записала, потом посмотрела на меня, и я сказал свои слова, которые страшно противоречили пелевинским:
– А мне – алкогольное, более того – нефильтрованное!
Она ушла за пивом. На чем мы остановились? Ах да, на Астафьеве. Пелевин вернулся к теме:
– Так он, значит, умер? Я не знал… Да я, кажется, ничего у него и не читал. Меня не очень интересует эта сторона жизни. Правда, я слышал, что он закончил сильную книжку – «Прокляты и убиты». Но я ее не читал…
Ну, в таких случаях никогда не знаешь наверняка, точно человек не слышал и не читал – или это игра. Вот меня, к примеру, один знакомый обвинял в лицемерии, когда я говорил, что не слышал про группу «Стрелки» (там девушки поют). Он думал, что я «Стрелок» тайком слушаю, но стыжусь признаться. Но тут что мне было делать? Объяснять русским классикам, как им друг к другу относиться, тем более когда один из них на днях помер? Нет, конечно… Я только сказал, что меня задели астафьевские слова про то, что русского народа больше нет, а есть только быдло.
– А что, разве он есть? – откликнулся на это Пелевин.
Я молчал. Было странно, что два знаменитых русских писателя, идя с разных точек каждый в свою индивидуальную неповторимую сторону, пришли к одному выводу… Встретились, короче. Хотя шли вроде в разные стороны.
Принесли нашего такого разного пива. Я пил свое, нефильтрованное, смотрел на Пелевина и думал. Он стал другой в последние годы. Он был раньше весь такой брутальный, телесный, небритый, задиристый. Бывало, придя с утра куда в присутственное место, в издательство какое-нибудь, требовал водки; слали секретаршу, она, одна нога тут, другая там, несла, и он выпивал стакан и смотрел соколом. Некоторые наши с ним общие едва знакомые девушки клялись, что он, выпивши, настойчиво предлагал им заняться сексом немедленно. Может, врали? Желая примазаться к чужой славе? Типа – сам Пелевин, такой модный и знаменитый, лично уделил им внимание? Типа непростые они девушки?
Теперь писатель вместо водки с той же настойчивостью просит – не требует уже – чаю. Если есть хороший, зеленый, из самого Китая, да в глиняном чайничке, – берет. А нет, так он заказывает чайник кипятку и насыпает туда сухих черно-зеленых листиков из маленькой баночки, которую обыкновенно носит в кармане китайского френча. Чай – не водка, его приносить с собой и распивать разрешается…
Вообще связь выпивки с творчеством, особенно с литературой, тем более русской, – тема страшной важности. Тут не отмолчишься. Пелевин говорит, что уж года три не пьет. Я усомнился, мне казалось, что три года – слишком долго, что я вроде бы видел его с водочным стаканом в руке ну года два назад. Он подумал и уточнил – да, скорей два. Так что третий мой вопрос был про воздержание от алкоголя.
– Но как же это так стало возможно? – удивлялся я. – Я вот однажды целых два месяца не пил, так под конец уж совсем утратил интерес к жизни… И мне ничего другого не оставалось, как снова предаться этому пороку.
Но Пелевину было не смешно. Хотя он согласился, что все удовольствия у нас часто так или иначе связаны как раз с принятием алкоголя. И рассказал мне про хитрый механизм, который работает в мозгах. Там циклы какие-то замыкаются в голове, причем с участием водки – и радостные эмоции гоняются по замкнутому циклу без какой бы то ни было зависимости от успехов или неудач во внешнем мире. А если долго, три месяца или полгода, не пить, этот порочный круг разрывается. Все меняется! И можно просто от музыки получить столько же приятных чувств, сколько способна дать бутылка водки.
Четвертый мой к нему вопрос был тоже простой, ясный, неизбежный. Ведь пять лет, до «Диалектики переходного периода», Пелевин не издавал новых книжек. Выходили только переиздания старых вещей, правда одно за другим, в разных сочетаниях, под разными обложками, – чтоб люди это брали как новое. И в этом большой смысл – по моим догадкам и наблюдениям, из десяти купленных или полученных в подарок книг люди читают едва ли две-три. Таким образом легко предположить, что у кого-то полшкафа занято старыми пелевинскими книжками, и владелец не догадывается, что это всё переиздания старья. Так вот мой вопрос был про причины этого долгого пелевинского молчания.
– Я собирался в 2001 году закончить роман, но кто ж знал, что будет 11 сентября? А у меня там как раз два одинаковых дома взрывались, причем именно в Америке… Ну, я его и отложил.
Причина вроде уважительная… Но я знал уже от знакомых издателей, что девять из каждых десяти писателей, которые сорвали сроки сдачи книжек, ссылаются на то, что в своих текстах предсказали исламскую атаку на Twin Towers. И типа когда атака таки случилась, пришлось заново все переделывать. А что, красиво! Но лично мне отчего-то кажется, что русская водка (или другой точно такой же русский народный напиток виски) имеет к молчанию больше отношения,