– Его посадили. Но срок Шаламову дали небольшой. Потом его досрочно освободили. После спохватились, что освободили неправильно, бардак же был в стране. Объявили во всесоюзный розыск. При этом Шаламов спокойненько работал в Москве, в центральных изданиях, завотделом литературы всесоюзного журнала – даже судился с этим журналом, который ему денег задолжал. Вообще человек вел активную литературную и общественную жизнь! Его никто бы не нашел, если бы он в один прекрасный момент не встретился с той же самой троцкистской группой, в которой состоял до посадки, и не занялся тем же. Ему дали новый срок. Ну где тут литература? Чистая политика. Я, кстати, застал Шаламова живым. Он любил пообщаться с молодежью, но никогда не рассказывал о причинах своей трагедии…
– Троцкисты – это были такие первые глобалисты.
– Да. Они, между прочим, едва не победили! Если бы не подавили свои революции немцы и венгры, если бы европейцы не переключились на социал-демократию, – был бы возможен глобальный коммунистический проект. Коминтерн и был создан как мировое правительство на случай победы мировой революции! Это мировое правительство сидело в России, его кормили, поили, готовили к тому, чтоб в нужный момент оно взяло в руки власть, а потом за ненадобностью посадили….
– Но вернемся к нашим баранам. Что у нас сегодня с дискуссией западников и славянофилов?
– Чем принципиально отличается нынешняя ситуация? Да, у нас по-прежнему есть славянофилы и западники. Но беда в том, что никакой полемики, никакой разности потенциалов, никакого спора между ними нет. Это – два, скажем так, идейно-эстетических гетто…
– …которые считают друг друга мудаками.
– Близко к тому. Они не считают нужным друг с другом полемизировать. Им все заранее ясно. Василий Белов, например, для либерального гетто – графоман. А с точки зрения почвенников, либералы Битов, Искандер и Бродский – редкая дрянь. Но это бред, так не должно быть! Все авторы, которых я назвал, – объективно хороши!
– А ты посередине, ты над схваткой.
– Щас, щас, я к этому подхожу. Это отсутствие дискуссии наносит колоссальный урон литературной жизни. Когда нет дебатов в цивилизованной форме, то нет движения. О чем могут спорить между собой единомышленники, сидя в гетто? Только о нюансах.
– Раньше и те и другие апеллировали к начальству, а теперь начальству все по барабану.
– Ну и сейчас стучат. На меня, например. Недавно, мы в «ЛГ» напечатали письмо писателя Черныха, критикующее Союз российских писателей. Так руководительница СРП Василенко объявила Черныха, диссидента со сроком, друга Солженицына, черносотенцем. Неслабо, да? Вот тебе и вся дискуссия…
– Но не зря же так сложилось. Это о чем говорит?
– О страшном отчуждении между людьми, которое возникло в начале 90-х, когда выбирался путь. Это пропасть между людьми! Она глубже, чем та, что была между представителями русской дореволюционной интеллигенции, даже шире чем между уехавшими в эмиграцию и оставшимися в Совдепии. Цветаева в стихах постоянно апеллировала к Пастернаку, они ссылались друг на друга, вели скрытую полемику… Раскол, казалось бы, эмигранты и советские – но между ними был контакт! А между этими писателями, живущими в одной стране, жрущими в одном ЦДЛ, когда деньги есть, приезжающими на одни книжные ярмарки, – нету контакта!
– Как тебе удалось стать таким мудрым? Все как дети в песочнице, а ты типа один над схваткой.
– Над песочницей. И не я, кстати, один. Но сначала я скажу о проблемах почвенников. Все 90-е годы они замалчивались, авторам этого направления не давали никаких премий. Пропущенное поколение! Там есть интересные, заметные фигуры, да хоть Петр Краснов, оренбургский автор, или Сергей Алексеев, который работает в том же направлении, что Алексей Иванов, только он на три головы выше и начал раньше на 20 лет. Абсолютно замолчанные фигуры! Это я про информационное пространство, – а так-то у них читателей миллионы. Но этих фигур нет в консолидированном общественном сознании. Эти имена были табуированы и в бумажных изданиях, и на ТВ. Только я один из этого поколения прорвал блокаду! Но не благодаря каким-то личным заслугам. А просто потому, что у меня был очень шумный дебют в перестройку, и было тяжело меня замолчать. Я к тому же был востребован на ТВ, меня приглашали на передачи, чтобы имитировать наличие в телепространстве патриотической точки зрения. Нужно было скандальное патриотическое выступление – звали Проханова, нужно спокойное – звали Полякова. Вот мы двое на этом ковре и крутились. Но есть же масса талантливых людей моего поколения! Например, Юрий Козлов… Вера Галактионова. А еще был в Воронеже Слава Дегтев, умер, не дожив до пятидесяти. Великолепный рассказчик – даже внешне был похож на Куприна…
– Вот ты сколько уже людей перечислил – а я никого не знаю.
– Это и плохо!
– Тут беда еще и в том, что имена такие – Козлов, Поляков, Алексеев… Слишком просто. Не запоминается. Вот Распутин – это звучит!
– А Белов? Вот уж редкая фамилия!
– Однако Распутин не пишет давно прозу. Только публицистику. Я ему говорил: «Валентин Григорьич, дорогой, заметок и без вас насочиняют! А вот романов за вас не напишет никто!» Он отвечал: не могу сочинять романы, глядя на страдания народа, надо бороться…
– Да, пишет Распутин гораздо меньше, чем хотелось бы. Кстати, много было разговоров о том, почему Шолохов после «Тихого Дона» ничего такого не написал? Но мало кто знает, что писатель во время войны попал в авиационную катастрофу, у него была травма черепа, по своим последствиям сравнимая с обширным инсультом. Ну может ли человек с тяжелой травмой головного мозга активно работать как писатель?
– Шолохов заслуженный человек, но он давно умер. А ты сам – не потянешь на лидера патриотического крыла?
– Я – нет.
– Да ты просто не пробовал.
– Не получится! И я объясню почему. Хотя я по своим корням русский, и отцовская и материнская ветви из Рязанской губернии…
– Да, корни корнями, но сам ты – московский, городской, а это действительно не катит для лидера почвенников…
– Ну я мог бы нажимать на то, что я из есенинских мест…
– Да, и тоже кудрявый такой… Эту тему вполне можно развивать.
– Но я по менталитету – советский человек. Понимаешь? Когда идет речь о национально-патриотическом направлении в рамках многонационального государства – я горячо «за». Но когда начинают вычленять национальную проблему, в смысле: «а вот если бы кругом были одни русские, то было б лучше» – тут я категорически против. Российская государственность изначально строилась на многоэтнической основе. А славяне стали государствообразующей нацией потому, что в основе их социума испокон лежала соседская община, легко вбиравшая в себя иноплеменников. В этом секрет нашей русской уживчивости. Именно поэтому президентом Российской академии художеств может быть грузин, а русский в Грузии не может быть даже автоинспектором.
Другое дело, что русскому большинству России нужна какая-то своя национальная форма представительства. Вот, скажем, татары или чеченцы могут обсуждать свои культурные и демографические проблемы в национальном парламенте, правительстве. А русские? Нам надо ждать, пока в Кремле почешутся и спросят: «Что это у нас русских все меньше становится? А русских с высшим образованием как-то и совсем уж мало? Что-то не то…» А если не зачешутся?
– Но не могли же тебя не выдвигать в патриотические лидеры!
– Ну да, не могли… Я помню, на съезде Союза писателей – патриотического, которым Ганичев командует, – меня хотели секретарем выдвинуть. Но при обсуждении из зала вдруг стали выкрикивать: «Что ты нам тут про государственность рассказываешь? Ты же печатаешься в либерально-еврейских изданиях – в «МК» и в «Комсомолке»!» Я ответил: «Какое вам дело, где я печатаюсь? Где хочу, там и буду!» И вышел из этого союза. Мне с ксенофобами не по пути… Есть и еще одно обстоятельство. Я писатель с сатирическим взглядом на жизнь.
– Да, это с патриотизмом трудно сочетать, патриотизм – это же пафос…
– Да, почему-то считается, что чувство юмора и ирония – признаки нерусского ума. Почему? Непонятно. Ведь гигантами сатиры в нашей литературе были Гоголь, Щедрин и Булгаков…
– Думаю, это связано с тем, что русские – молодой этнос, он думает, что надо делать серьезное лицо. А у древних народов – иначе.
– Во-первых, русские гораздо древнее, чем думают. В последние годы появилось много исследований на эту тему. Кстати, пропагандистом этих идей на страницах «ЛГ» выступает один из самых остроумных нынешних людей – Михаил Задорнов. А во-вторых, взять, например, армян… Древний этнос, но чрезмерной иронии я у них не вижу… Твоя гипотеза хромает…
– «Армянское радио» и «Наша Раша», пожалуйста, вот тебе навскидку два примера замечательной иронии.
– Не уверен… «Армянское радио» придумывали всем миром. Так вот про иронию. В 1993 году я выпустил повесть «Демгородок».
– А, это где олигархов ссылали в Сибирь?
– Вроде того… Мне за эту книжку навешали прилично. Сейчас, кстати, в театре имени Рубена Симонова сделали инсценировку «Демгородок», о том, как в современной России царь появился. Роскошный спектакль! Я вскоре после выхода повести дал ее почитать Распутину, это было в Переделкине, в Доме творчества. Он выходит на следующий день к ужину хмурый такой. «Не удалось полистать мою книжечку?» – спрашиваю. «Я прочитал, – говорит, – сейчас народ так тяжело живет, такая колоссальная драма в стране – а вы в этой книжке смеетесь. Ну как можно смеяться в такое время?» Я говорю: «Валентин Григорьич, а как же Гоголь смеялся? А время его было тоже не самое лучезарное». – «Но, Юра, вы же не Гоголь», – ответил он. И на это мне возразить было нечего.
– И он тебе, значит, лиру не передал…
– Нет, не передал. А с либералами у меня получилось так: печататься я начинал в либеральной «Юности» у Андрея Дементьева. Он пробивал мои первые повести…
– «Сто дней до приказа» и про комсомол еще! Да, да, ты же был практически диссидент! Что тоже не к лицу патриотическому писателю.