– Мне этого потом долго не могли простить. Я помню, Аксёнов захлебывался на «Голосе Америки», хвалил мои вещи… И я был в Российский Пен-клуб принят, как только его основали. И все это гавкнулось в один прекрасный момент. Мы, инициативная группа пенклубовская, в 1991-м обсуждали события в Вильнюсе. И был проект письма от Пен-клуба, где осуждались имперские амбиции. Я сказал: «Ребята, то, что вы говорите про свободу Литвы, это правильно. Но там же есть и русское население, судьбу которого мы должны оговорить, а то для него эта литовская свобода может плохо кончиться. Кроме того, есть законные варианты выхода из СССР, надо проговорить все условия. Вас разве не заботит судьба Клайпеды, которая оказалась в составе Литвы только в результате победы нашего народа в Великой Отечественной войне? Если мы лишимся этого порта, это ж будут гигантские потери! Нельзя так – мол, сначала свобода, а потом разберемся!» Я говорил про то, что потом стало понятно всем. Но тогда, когда я это все высказал, на меня все посмотрели как на ненормального. И от меня отшатнулись… Я тоже отшатнулся, поняв, что все эти люди озабочены абсолютной виртуальной и мифологической идеей демократии и прав человека. А что такое демократия, где ее границы? Я убежден, что каждый народ пользуется лишь той степенью свободы, которую может себе позволить, – в зависимости от уровня экономического, политического, геополитического, нравственного, культурного развития страны… Вот Европа себе позволила прав человека больше, чем реально могла переварить, – и что получилось? Белые там становятся меньшинством. Позволили косоварам больше, чем допустимо, – и теперь мы имеем самопровозглашенное суверенное Косово. Тито тем сербам, которые бежали из Косовского края от немцев, запретил возвращаться домой, а албанцев, которые сражались за фашистов, не тронул, оставил в покое, ради баланса. Результат: косовары отделяются от Сербии с сербскими землями, на которых живут сербы! Это как если бы гастарбайтеры из Средней Азии облюбовали Можайский район Московской области и отделились бы от нас вместе с Бородинским полем и местными русскими крестьянами. Бред!
Тогда на заседании Пен-клуба я понял, что нахожусь среди чужих людей, у нас с ними разные взгляды… Им во что бы то ни стало хочется сделать еще один шаг к свободе. Но если это шаг к пропасти? Может, лучше сделать шаг от пропасти, даже если это будет шаг в сторону от свободы? Потом прогрессисты мне сказали: «Если ты еще раз вякнешь, что патриотизм не зоологическое чувство, а иммунная система нации, – извини, мы вынуждены будем тебя вычеркнуть отовсюду!» Вякнул. Вычеркнули.
– И так ты наконец встал над схваткой.
– Торопишься! Сперва меня мотнуло в патриотический лагерь. А там тоже свой миф, только не либеральный, а патриотический. Я пытался объяснить, что если видеть только проблемы русских, то многонациональная страна развалится! Мотнуло меня туда, потом сюда, и в итоге я остановился в центре. И когда меня назначили главным редактором «ЛГ», я стал продвигать эту свою центристскую идею. Я привлекаю авторов со всех сторон и пытаюсь вовлечь их в диалог… Естественно, меня возненавидели и те и эти.
– А, то есть у тебя нет статуса стоящего над схваткой! Либералы считают тебя патриотом, а патриоты – либералом, и все ненавидят! В тебя стреляют со всех сторон!
– У меня нет этого статуса, потому что я не отмалчиваюсь, как некоторые. Когда спрашивают, например Битова или Маканина об их взглядах, они дают уклончиво-метафорические ответы! Это лукавство людей, которые не хотят ничем рисковать… Но это абсолютно не в традициях отечественной литературы. Отечественные писатели – и славянофильского, и западнического направлений – всегда очень четко высказывались на наболевшие темы, оттого они и считались совестью нации и ориентиром. Хотя оценки их не всегда были правильными. ‹…› Тот же Герцен, вытерев ноги о Николая Первого, которого он представлял тираном и полным солдафоном, в конце жизни сказал: «Я был все-таки несправедлив к царю». Но об этом новом взгляде Герцена на царя мало кто узнал. Раньше слова Герцена подхватывала вся Европа – ну как же русского царя не обгадить лишний раз! А как только Герцен смягчился по отношению к русскому царю, он обнаружил, что это никто не подхватывает. Бывало, он воскликнет: «Царь Николай солдафон!» И слышится эхо: «Фон, фон, фон…» И вдруг тишина в Европе… То же самое и сейчас происходит. Когда кто-то из наших говорит, что Россия – страна рабов, Запад это охотно подхватывает. А скажет кто, что Россия – страна древнейших демократических традиций, вот вече у нас созывали, цеховое и городское самоуправление было, – в ответ полная тишина…
– А напомни-ка историю, как из-за тебя «Комсомолку» закрывали в 1993 году!
– Было дело… Они напечатали мою статью «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!». Это была единственная публикация в открытой печати, где конкретно осуждался обстрел Белого дома. Там была фраза, которую все повторяли, я этим горжусь: «Плохим президентам всегда парламенты мешают». И настолько власти были возмущены, что газету закрыли. Целый день она пробыла в закрытом состоянии, – но потом им хватило ума ее открыть. Статья была очень жесткой, она мне долго потом икалась. Меня тогда совсем уж отовсюду отодвинули… И вот я – один, сам по себе. Может, оно так и лучше. Никто тебе на мозги не капает, а если кто закапает, ты его коротко посылаешь куда положено… Но есть и недостатки такого положения. Наша нынешняя критика – она абсолютно групповая, она идеологизирована донельзя. В итоге ни те, ни эти про меня не пишут. Парадокс – мои последние романы инсценированы, экранизированы, переведены, по ним пишут диссертации – а критики по ним нет. То же самое я сейчас переживаю со своими пьесами. Я сейчас один из самых востребованных драматургов! В одной Москве у меня идет шесть пьес! При полных залах! Седьмую – «Одноклассницу» – принял к постановке театр Маяковского. А критика молчит.
– Если книги выходят, пьесы ставятся, люди покупают билеты, – то что тебе до литературной критики?
– Хорошая критика помогает посмотреть на себя со стороны. Это важно.
– Юрий! У нас писатели делятся на левых и правых – а еще на сильно и не сильно пьющих. Литераторы всегда пили, а сейчас, наверно, еще больше пьют. Расскажи про это.
– Сам я человек пьющий – ну, скажем так, выпивающий. Читатели спрашивают: «У вас так точно и убедительно описано похмелье, вы где фактуру собирали?» Я говорю: специально брал командировку в вытрезвитель, опрашивал алкашей. «Вы серьезно или шутите?» А вы зачем дурацкие вопросы задаете? В 90-е был взрыв пьянства, и много хороших писателей умерло… Смотрю на молодое поколение, – меньше пьют! Это вызывает сдержанный оптимизм… Но ведь и пишут хуже…
– Юрий! Место властителей умов, которое занимали писатели, теперь оккупировано телеведущими. А литература – это вроде хобби, на уровне выпиливания лобзиком. Пафосный вопрос «С кем вы, мастера культуры?» сегодня должен быть адресован людям ТВ.
– Тут вот что получилось. Эффект фанерного пения: когда рот открывать может любой! А чьим голосом он поет? Вот вопрос! Функция интеллектуально-духовного полигона, да простится мне такое сравнение, литературой не утрачена. Россия как была литературоцентристской страной, так ею и осталась. В Германии идеи мироустройства обкатывались в философии, в Англии – в парламенте, во Франции в салонах и театрах, а у нас в литературе. Все это осталось! Да, сегодня именно телеведущие артикулируют интеллектуальные тренды российского общества – но это не их мысли, они просто озвучивают то, что придумали писатели! Приведу характерный пример. К юбилею Пушкина на ТВ был показан многосерийный документальный фильм модного на тот момент телеведущего Парфенова. Я сел смотреть… А надо сказать, что когда-то я довольно серьезно занимался пушкинистикой. И вот я то и дело подскакивал и восклицал: «Минуточку! Эта мысль – из Тырковой-Вильямс. А эта – из Бартенева…» Потом заканчивается фильм и в титрах идет: пиджак от такой-то фирмы, парфюм – от этакой. И ни слова про писателей, которые были анонимно процитированы, ни одной фамилии пушкинистов, словами которых говорил телеведущий! Вот как это делается! А говорят-то все равно пушкинисты, положившие всю жизнь на это и от кутюрье не одевавшиеся. Что мне оттого, что это озвучивает несимпатичный Парфенов? Да ничего. Я все равно мысленно разговариваю с Томашевским, Бонди и Лотманом…
Другой пример. Бывает, смотришь по ТВ дебаты политологов, не будем называть имен… Я слушаю их и понимаю: это точка зрения покойного Александра Панарина, его мысль о гедонистической цивилизации. А другой Тойнби цитирует. А третий – Валерия Соловья. Четвертый передает то, что вычитал про Сталина в книге Юрия Жукова. И все без ссылок! Это то же самое пение под фанеру… Ну есть исключения среди ТВ-людей, у кого-то из них есть свои мысли – но в основном это все же озвучивание чужого. Логичней, если бы на ТВ со своими мыслями выступали их авторы… Но тогда куда мы денем эту фанерную братию, которая привыкла жрать в три пуза и пить в шесть глоток? Они не уступят! Вот в чем проблема… Но это не так уж и важно. Если в литературной среде появляется мысль, то она все равно пробьется. Так что это чисто внешнее впечатление – будто литература ушла куда-то в катакомбы. Она по-прежнему генерирует идеи и осмысливает время. Но, к сожалению, мысли мудрецов по иронии судьбы высказывают в ТВ-эфире в основном люди с явной мозговой недостаточностью. Это драма нашей эпохи. Впрочем, не самая большая…
– А можно ли повторить тот успех, который был у «ЛГ» при советской власти? Или для этого надо закрыть ТВ, отрубить интернет и разогнать желтую прессу с глянцем?
– Значит, так… Думаю, главная причина неслыханного успеха «ЛГ» при советской власти – это закрытое распоряжение Политбюро ЦК КПСС о том, что газете [должно быть] позволено чуть больше, чем остальным. Как повторить тот триумф, как поднять тираж с теперешних 100 000 (это без приложений) до былых 6 000 000? Если наша суверенная демократия будет, как это наметилось, идти к сувенирной демократии, в обществе снова возникнет голод на честную аналитику и честную интеллектуальную фронду, и будет принято закрытое решение Администрации президента о том, что нам можно больше, чем остальным, – то мы повторим старый рекорд «ЛГ»…