Юрий Поляков – писатель, публицист, поэт, драматург, литературовед. Родился 12 ноября 1954 г. в Москве в рабочей семье. Окончил литфак Московского областного педагогического института им. Н. К. Крупской в 1976 году. Как поэт впервые опубликовался в газете «Московский комсомолец» в 1974 году, первая книга стихов «Время прибытия» вышла в 1980 году с предисловием Владимира Соколова. Отслужив в армии (1976–1977), написал повесть «Сто дней до приказа» (1980), которую напечатали только в 1987-м. В журнале «Юность» (1985, январь) опубликовал повесть «ЧП районного масштаба» о подноготной аппаратчиков ВЛКСМ (написана в 1981-м). О школе написал книгу «Работа над ошибками», которую экранизировали и поставили по ней спектакль «Кресло». С этих трех книг началась слава Юрия Полякова.
Работал в газете «Московский литератор», в журналах «Смена», издавал альманах «Реалист». С 2001 года – главный редактор «Литературной газеты».
Кроме упомянутых самые известные книги Полякова: «Апофегей», «Демгородок», «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Возвращение блудного мужа», «Грибной царь».
Общий тираж книг Полякова давно перевалил за пять миллионов.
Почти все его сочинения экранизированы, многие переведены на иностранные языки.
Пьесы Ю. Полякова «Левая грудь Афродиты», «Хомо эректус», «Женщины без границ» и другие идут в России, СНГ и дальнем зарубежье в десятках театров.
Кандидат филологических наук. Член Совета при Президенте РФ по культуре и искусству.
Женат, есть дочь, внуки.
Захар Прилепин: «Нацболы прокляты властью, народом и зоной»
Прилепин, как говорят в таких случаях, ворвался в литературу. Деревенский парень, выпускник провинциального филфака, нацбол, он в составе ОМОНа воевал в Чечне, родил трех детей и стал писать книги – настоящую крепкую прозу. У него есть, как вы видите, биография – а это для писателя самое дорогое.
Я встретился с Прилепиным сразу после вручения ему премии «Ясная Поляна». За книгу «Санькя». Вручал лично директор музея граф Владимир Толстой. Один из критериев выдвижения книги на премию – а понравилась бы она Льву Николаевичу? Вроде, значит, должна была…
– Захар! Что-то ты изменился. Был худой такой, на волка похож. А теперь как-то покруглел, мирный стал…
– Хороший зачин. Я только что вернулся из Польши, встречался там по линии ОБСЕ с послами Великобритании, Америки, Финляндии, прочих стран и, понятно, старался быть дипломатичным и толерантным.
– Это ты в качестве писателя Земли Русской встречался? Или как ветеран ОМОНа?
– В качестве представителя э-э-э… «Другой России».
– Ах да, я и забыл, ты ж оппозиционер…
– Но не дипломат. Сахаров из меня получается плохой, хотя я старался… Мне много чего не нравится в стране. Ну и что ж я буду об этом говорить с американским послом?
– Ну и чего ты им в итоге рассказывал? Какая была у тебя позиция?
– Я старался выстраивать нормальное человеческое общение. Для того чтобы, когда они – представители режима – будут сажать следующую партию моих знакомых товарищей и соратников, следующую партию пацанов…
– Партию в каком смысле?
– В смысле, порцию. Так вот. Когда начнут сажать, чтоб была какая-то возможность на них воздействовать. Когда в отделение милиции звонят послы семи стран и спрашивают: «А где у вас там и как сидит товарищ Петр Сидоров?», менты тут же обращаются к начальству. Это действует. И пока я выстраивал человеческое общение – чисто прагматически, волчье слетало немножко. А час назад я получал премию «Ясная Поляна» и там тоже много улыбался…
– Захар! Вот объясни мне, как так: ты учился на филфаке – и вдруг ты мент…
– Меня все время удивляет этот вопрос. Да нормально все! Мы же все читали учебник по литературе за десятый класс. Чем у нас занимались М. Ю. Лермонтов и Л. Н. Толстой? Они служили в русском спецназе. Будучи фактически филологами.
– Сначала ты, значит, учился, а потом…
– Все параллельно. Я вообще долго там учился, лет восемь. Меня выгоняли не раз…
– За пьянку и аморалку?
– Да нет. Просто уезжаю в командировку в Чечню – и меня нет год. Возвращаюсь – учусь дальше. На вечернем.
– Ты пошел в менты, как Иван Лапшин из кино? Очистим типа землю от сволочи и посадим на ней цветущий сад.
– Абсолютно. Так и было: «Твари, кто посмел?» У меня во взводе был такой Бизя, у него на разгрузке было написано: «До последнего чечена». С такими мыслями ехали на войну… Но потом в Чечне это прошло. Я понял, что чечены ни в чем не виноваты, они такие же несчастные люди. Все изменилось. Романтика – это не долгоиграющая вещь, она быстро кончается. Остается сухой остаток…
– А помнишь, ты на трассе тормозил кавказцев-дальнобойщиков и брал с них бабки?
– Что, я про это рассказывал?
– Ну не я же.
– Это было, да. Брал с них деньги.
– И нормально жил.
– Не, плохо жил.
– Я вспомнил анекдот. У нас, кстати, в журнале прочитал. Парень пришел из армии и в ментовку поступил работать. Через пару месяцев ему делают замечание: «Почему за зарплатой не приходишь?» Он удивился: «Как, тут еще и зарплата? А я думал, дали ствол и крутись как хочешь!»
Прилепин долго и заливисто смеется. После продолжает:
– Так все и было! Хорошая история… Значит, 1998-й, дефолт, Кириенко… Я к нему, кстати, сейчас хорошо отношусь. Он не похож на других, он такой energizer.
– Атомный energizer.
– Реально! А в дефолт он, вполне возможно, был фигурой подставной. Значит, в дефолт я работаю в ОМОНе. Зарплату я тоже не получал, потому что ее – 500 рэ она была – не платили. По полгода. А давали нам только пайковые – 300 рэ в месяц. А у меня в 1998-м как раз ребенок родился первый. У жены пропало молоко. Банка молочной смеси стоила 80. Я покупал четыре банки с пайковых, и сын их съедал за три дня. Денег нет, хоть вешайся иди. Ну я иду на трассу: «Привет, Кавказ!»
– Типа, что везем?
– Нет, я ничего больше не говорил, я же не гаишник, ничего не знаю. Торможу – и они ко всему готовы, сами все знают. Платят и едут дальше. Могли посадить запросто меня. [Если б поймали.] Хотя нет, просто выгнали бы из ментовки.
– По сколько ты брал?
– Не буду говорить, ты что.
– Все-таки признайся, ты в менты пошел, чтоб после описывать?
– Не, я вообще писать не собирался. Даже в голову не приходило!
– Тогда зачем филфак, тебе что, учителем хотелось стать?
– Не то чтобы хотелось, но я этого не исключал, мой отец в школе работал. Кузина моя, вся такая воздушная и литературная, пошла на филфак, и я с ней. Просто надо было куда-то идти… Мог бы и в медицину, это я после понял, в ОМОНе. Нас возили по моргам, показывали трупы – проверяли на восприимчивость. Меня это, оказалось, не трогает… Пацаны у нас на курсе все были чистые филологи, а я качался, занимался спортом, стрельбой – нормально себя чувствовал. Потом был академ, я в армии послужил, по специальной ельцинской программе, неполный срок – тогда была такая возможность. Мать тем временем почти обнищала… Сестра с ребенком… В начале девяностых все сразу стали нищими. И я пошел работать в ОМОН.
– То есть добровольцем в Чечню.
– Ну да, в 1996-м все было понятно: раз ОМОН – значит Чечня. Осмысленно все. Мне двадцать два тогда было…
– Немало ты положил там людей?
– В упор никогда не убивал никого. Такого не было. А пацаны убивали, да… Там были вообще дурные ситуации. Помню, чеченцы в очередной раз захватывают Грозный. Идет обстрел штаба округа. Мы в ответ стреляем по хрущевке, где засели боевики. Потом ведем зачистку, и выясняется, что кто-то из наших попал в ребенка. До сих пор ночами снится – а вдруг это я в ребенка попал?
– Вернулся ты – и пошел в газету.
– Да… Я очень быстро сделал карьеру журналиста – на нижегородском уровне, но тем не менее через два месяца стал редактором газеты «Дело».
– «Дело» – хорошее ментовское название.
– А мне никогда это не приходило в голову! Я тогда читал «Лимонку» и «Завтра».
– А что ты в рубашке черной ходишь?
– Так я тринадцать дней дома не был! Все в пути… Немаркий цвет…
– Во-во, ваши всегда так говорят. Никто не признается, что черная рубашка – неслучайна…
Неожиданно он переходит к теме 1991 года.
– Я был в Москве тогда, 19 августа. Ходил с колоннами.
– Напрашивается вопрос: ты на какой был стороне?
– Я уже тогда был за «ублюдков» – националистов и антисемитов. Но колонны были в основном демократические, других не было, вот я с ними и шел. С кем было еще идти?
– А в 1993-м ты был как и где?
– У меня тогда отец умер, мне было ни до чего. Я б, конечно, хотел, чтоб Союз был, но он распался. Боженька, он в курсе всего и ничего просто так не делает. Распался – значит, так было надо. Довыебывались русские, все от нас устали…
– Захар! У тебя в книжке «Санькя» мелькнула мысль, что страна держится только на власти. Лимонов твой писал, что в Москве молодые люди еще могут как-то устроиться, а в провинции им дорога или в бандиты, или в менты. Люди пьют, мужики мрут, это от безнадеги, как ты верно пишешь… И отсюда ваш брат нацбол выводит необходимость протеста. Но мне чего-то не хочется новой революции, когда полстраны режет другую половину.
– И мне не хочется.
– Но вы же, нацболы, хотите облить страну бензином и поджечь!
– Да мы ни одного человека не убили и вообще никого всерьез не обидели! А наших сто двадцать человек сидело в тюрьме. Сажают студентов ни за что. Или того хуже. Вот у нас пацан залез с флагом на McDonald’s на «Марше несогласных». Так его сбросили с трехэтажной высоты, сломали основание черепа и позвоночник, человека сделали инвалидом и уродом ни за что. Стерпели вы этого пацана? Не вступились, не подписались? Типа, хер с ним? А за это спросится! Сгусток зла увеличивается… Оно копится, и будет отдача, и она снесет страну. Революция делается не людьми, а космическими энергиями. Вы вспомните, как сидели в своих редакциях, в своих Кремлях – и смирялись с неправдой… И когда придет отдача, тогда не жалуйтесь.