– Я, кстати, Пилипчук видел, когда к тебе шел, – почему-то сообщил Давид.
– И что? Надеюсь, в гости не пригласил?
– Мне кажется, она меня боится. Увидела, быстро вернулась домой и заперлась. Не переборщили мы с ней?
– А она, когда в тюрьму меня посадить собиралась со своим доносом, – не переборщила? Что хотела, то и получила. Ты, кстати, вилки с ножами местами поменяй, не по фэншую.
– Это еще что?
– Да у китайцев, или японцев, система такая, всё надо в доме расставлять по науке, чтобы баланс соблюсти, и счастье приманить вместе с деньгами. В «Науке и жизни» читал.
Отличная, кстати, отмазка. Любой анахронизм, который временами в речи проскакивает, можно списать на попытку соригинальничать со ссылкой на журналы. Их много, и пишут там всякое, за всеми не уследишь. Так что ляпнул чего – говори, что в «Науке и религии» прочитал. Или «Вокруг света».
Короче, приготовили, накрыли, расставили. Одновременно с этим мылись, брились и переодевались. Начали без четверти двенадцать. Даже «Страна родная», представлявшая набор пейзажей под торжественную музыку, еще не кончилась. Я приглушил громкость и начал разливать шампанское по первой порции. Голубева дернула свой бокал и начала мямлить что-то про сок и минералку.
– Ты что, Серафима, собралась интернатуру с младенцем на руках проходить? – поинтересовался я. – Прикинь, если сейчас начнете, родишь к сентябрю. Смелые вы ребята, хоть и немного не очень предусмотрительные.
– Дурак, – ответила Голубева. – Ничего я не беременная. Наливай. Просто натощак не хотела.
И дальше пошло по накатанной. С гулянием по улице, распитием шампанского из горлышка под елкой на площади и песняком до хрипоты с незнакомой компанией. Только салютов не хватало.
И ничего мне по душе когтями не скребло, потому что я был счастлив.
Девятое января, если кто забыл – годовщина Кровавого воскресенья. Еще в этот день какой-то Хуан полетел на вертолете, открыли здание ООН и Новосибирский университет. Это не эрудиция, просто в отрывном календаре написано. Он у нас в прихожей возле зеркала висит. Удобно: листик оторвал, мудрости набрался. Не прошел ли зря день взятия Бастилии… Еще там чьи-то дни рождения отмечены, но я не запомнил. Мне этого контингента и на работе хватает. Меня они, кстати, ни разу не поздравили, хоть я этот праздник не люблю. Не потому что в мае родился, что не очень хорошо, если верить тупой поговорке. Просто не вижу смысла. Так что пускай празднуют, министры и космонавты. А мы тут на свадьбу собираемся.
Естественно, в ресторане. Не «Арагви» и не «Прага». Специально в угоду гостям выбрали «Абхазию» в Черемушках, так что никто не в претензии. Сначала, конечно, загс. Как я люблю все эти церемонии. Прямо душу греет участие в мероприятии, в котором всем без исключения участникам неудобно и хочется всё закончить побыстрее, но зачем-то эту резину тянут и тянут, произносят бестолковые напутствия и выслушивают тот самый марш. Вот интересно, думал ли Феликс Мендельсон о такой судьбе для музыки из спектакля?
Всё, расписались, кольцами обменялись, поцелуйчик, фотосессия – и на выход. Я бы пропустил, подождал на улице, но Давид удружил – попросил быть свидетелем. Меня долго уговаривали, пока я не вытребовал для себя привилегию ни в коем случае не пить из туфли невесты. Даже тот факт, что в саму обувь никто водку не льет, а ставят рюмку, меня не вдохновлял. Кстати, спасибо Ане, которая поддержала инициативу и решительно выступила против стандартной куклы на капоте. Жаль, но больше никаких уступок для облегчения нашей тяжелой судьбы свидетелей на свадьбе добиться не удалось – ленты на машину, крики «Горько», все как положено…
В ресторане абхазский десант держался кучно на захваченном плацдарме, выставив в качестве защиты вундервафлю – привезенного с собой тамаду. Эту обязанность взял на себя один из родственников Давида – пожилой мужчина с фигурой борца и роскошными усами.
Пока не началось, я ходил и общался с теми, кого знал. Впрочем, таких было не очень много. Дядя Темур, который приспособился к последствиям операции и разговаривал хоть и косноязычно, но довольно понятно. И очень жалел, что тамада не он. Это со стороны жениха. Ну, родители Ани, само собой. И Лев Ароныч, который после того как перестал быть моим начальником, оказался вполне нормальным мужиком. Кстати, именно он сейчас рассказывал пошлый еврейский анекдот тамаде. Тот самый, в котором старый раввин объясняет молодоженам, что женатые мужчины танцуют отдельно от женщин. Когда же дело доходит до вопросов о сексе, то говорит, что можно всё. Его спрашивают о разных позах, и он каждый раз говорит, что да, можно. Вот только на вопрос о позиции стоя сразу же отвечает: нельзя. «Почему?» – интересуются молодые. «В танец может перейти, а это запрещено».
Анекдот абхазам зашел, все начали смеяться – некоторый лед взаимного недоверия между родственниками был сломан. Можно сказать, дружба народов СССР воочию.
Когда мы остались вдвоем, Лебензон огорошил меня печальной новостью: умер Миша Харченко.
– Не может быть! Когда?
– Двадцатого декабря еще.
– Да как же? – я никак не мог поверить. – Он же молодой совсем был.
– Шестьдесят два года, – покивал Ароныч. – С вызова ехали, до подстанции метров сто оставалось. Успел машину остановить только. Сердце не выдержало. Ничего сделать не смогли, сорок минут реанимировали, – он виновато развел руками. – Вот такая у нас работа…
Дальше я на свадьбе сидел слегка оглушенный. Пил, где положено, где надо говорил тосты – станцевал с уже женой друга, потом с собственной невестой. Анечка все допытывалась, чего я такой смурной, а я отшучивался в том духе, что будь Сима понастойчивее, сейчас бы во главе стола сидел не Давид, а я. За что получал болезненные щипки и тычки.
Потом, когда официальные тосты и поздравления прошли, я потихоньку начал знакомиться с окружающими. То есть имена-то мы с самого начала обозначили, но так, для порядка. Так, обычные шуточки, «передайте салат, пожалуйста» и прочее. Потом уже Аня попросила принести из машины какую-то ерунду типа запасной косметички, и я вышел на улицу.
– Интересный автомобиль, – произнес сзади смутно знакомый голос.
– Ага, сам до сих пор удивляюсь, – я повернулся и увидел Матвея Ильича, толстого рыжего мужика, с которым мы рядом сидели.
– Где брал?
– А там нет, – я сделал жест, будто выворачиваю карманы на брюках. – Уникальный экземпляр, ручная работа. Могу дать контакт мастеров, поинтересуйся, может, получится заказать.
– Нельзя мне, – вздохнул Матвей. – Род занятий такой, что выделяться не стоит. На синем «Москвиче» покатаюсь.
– Органы? – попытался догадаться я. Не из реального интереса, больше для поддержания разговора.
– Хуже, – улыбнулся мой собеседник. – Антиквариат и предметы искусства. Если интересует, подберем что-нибудь, – и он подал мне визитку. Редкий гость в наших краях, советские люди большей частью довольствуются записью в блокнотике.
– Спасибо, конечно, – сказал я, пряча картонку во внутренний карман пиджака, – но про таких как я анекдот есть. Вышла замуж выпускница института искусств за украинского шахтера. Мужик два метра ростом, кулаки как моя голова, неутомим в постели. А она вся такая утонченная, на филармонические концерты ходит, Пруста читает. Но любовь. Вот живут молодожены месяц, другой, и она как-то взмолилась: «Ваня, что же мы всё время только трахаемся? Давай хоть поговорим о чем-нибудь, вернисаж посетим». Тот подумал, кивнул, и спрашивает: «Моцарта читала?» Девочка эта: «Нет…» «Ну тогда давай у койку!»
Матвей вежливо посмеялся.
– То есть за границей научные статьи печатаешь, на конгрессы в Швейцарию ездишь, а дома только «у койку»? – слегка скептически спросил он.
– Откуда такие сведения? – насторожился я.
– Да брось, – засмеялся он. – Ты же Анин жених, про тебя все наши знают.
– Ладно, пойдем назад, замерзнем еще.
Хорошая свадьба у моих друзей получилась. Хитрый тамада напоил всех, и я в конце, удивляясь сам себе, даже выдал что-то вроде лезгинки. И хава нагилу танцевал, как без этого. Будет что вспомнить.
Глава 10
– Он мертв.
Стоило мне бросить взгляд на тело грузного мужчины с дыркой в голове и валяющимся рядом пистолетом, как я не выдержал и выдал в эфир банальность. Геворкян недовольно посмотрел на меня, сделал знак свалить обратно в прихожую.
– Я знаю, что он мертв, – полковник Балашов удивленно поднял очки, узнал меня, потом легонько кивнул. – Мы вас вызвали к жене Семена Кузьмича. У нее истерика и сердце болит.
Семена Кузьмича? Я присмотрелся к телу на ковре. Точно, Цвигун. Зам Андропова, смотрящий от Брежнева в КГБ. Значит, съел-таки пулю. И ведь как чуял – с утра что-то крутило внутри, накатывали плохие предчувствия. А как нас дернули на чью-то дачу в Усово, возле которой стояло несколько «Волг» с мигалками, сразу понял – процесс пошел. Теперь-то ясно, что именно началось. Дележка власти. По жесткачу.
Валентин потянул меня за рукав халата в спальню, следом за доктором. Там на кровати лежала пожилая плачущая женщина с мокрым полотенцем на лбу. Хотя ни фига она не пожилая, полтинник с хвостиком, наверное. Шестьдесят максимум.
– Добрый день, Роза Михайловна, – доктор подошел ближе, достал фонендоскоп. – Примите мои искренние соболезнования.
Ого, а Геворкян знает вдову! Хотя чему удивляться? Естественно, за столько лет работы запомнишь.
– Авис Акопович, – жена Цвигуна приподнялась, высморкалась в зажатый в правой руке платок. Перевела дыхание и вдруг закричала, больше адресуясь в гостиную, где работала бригада следователей: – Его убили! Понимаете?! Убили!
– Давайте поспокойней, сейчас я вас послушаю, кардиограмку снимем, – и уже мне тихо на ухо: – Андрей, набери-ка феназепама. Одну ампулу, в мышцу.
– Может, реланиум сразу? – прошептал я в ответ.
– Попридержим пока большие пушки. Да и нет лекарства от горя.